Огонь юного сердца, стр. 4
ТУДА, ГДЕ ВОСХОДИТ СОЛНЦЕ
Шли дни. Рана у лейтенанта быстро заживала, и чувствовал он себя хорошо. Вечерами он появлялся в хате, сбрил бороду и начал поговаривать о переходе линии фронта.
Я стал упрашивать его взять и меня с собой, но лейтенант и слушать не хотел: до фронта, мол, далеко - километров двести - триста,- в дороге могут произойти всякие неожиданности, да и сам фронт перейти не фунт изюму!.. Но я так просился, даже слезу пустил, и лейтенант наконец сдался.
Ну что ж, готовься, пионер! - сказал он и строго, по-военному, спросил: - Только ты трусить не будешь?
Что вы! Нет! - ответил я, хотя в душе заволновался: ведь ни разу у меня еще не было настоящего испытания…
Дождавшись следующего вечера, мы попрощались с хозяйкой, Марией Петровной и отправились в далекий и опасный путь на восток.
Шли тропинками, избегая больших дорог, по которым беспрерывно двигались вражеские войска. Чем дольше мы шли и уставали, тем приятнее было: скоро встретимся со своими Днем идти опасались - зарывались в стоге соломы, по очереди спали, набираясь сил, и, когда темнело, пробирались дальше
Но вскоре у нас кончились продукты. Наши силы быстро таяли… Нужно было обязательно достать хлеба. Долго думали и решили, что днем я пойду в село, а лейтенант, спрятавшись где-нибудь поблизости, подождет.
На рассвете мы услышали лай собак и как раз невдалеке в поле заметили копны сена. Лейтенант потер от удовольствия руки и, быстро сделав в сене удобное дупло, нырнул в него с головой. Я хорошенько замаскировал его и осторожно пошел к крайним хатам, что вырисовывались в утреннем тумане.
Необычно звонко пели петухи, кудахтали куры, ревел скот, хрюкали поросята.
«Значит, немцев нет, если есть куры»,- подумал я и смелее направился вдоль улицы.
Всходило солнце. То в одной, то в другой хате скрипели
двери. У колодцев загремели ведра. Пошел дымок из труб, чистый, прозрачный. Пастухи уже гнали на пастбище коров. Где-то заплакал ребенок и снова залаяли собаки.
«В какой двор зайти сперва? - думал я.- С чего начать? Что говорить?»
Немного поколебавшись, я зашел в одну хату, разрисованную петухами. Там было трое детей и хозяйка лет сорока, вся в веснушках, с густыми рыжими бровями. Ее неприветливый взгляд и какая-то растерянность в больших карих глазах меня сразу поразили. Переминаясь с ноги на ногу, я не знал, что сказать. Однако тетка оказалась хорошей: сама поняла, что мне нужно. Взяв со стола краюху хлеба, она молча протянула ее мне. Я пробормотал «спасибо» - и сразу же за дверь. Стыдно и совестно попрошайничать, но что поделаешь - надо…
В другую хату я зашел смелее. Правда, опять молча стоял на пороге, низко опустив голову. У меня был жалкий вид, рваная и потрепанная одежда, давно не стриженные, свалявшиеся волосы, и люди без слов догадывались, зачем я к ним пришел.
Через какой-нибудь час у меня все карманы и пилотка были ты хлебом и вареной картошкой. Я возвращался назад, «Ну, и рад же будет комиссар,- подумал я,- этого хлеба нам хватит на три дня! За это время, может, и к своим доберемся…» Но вдруг возле сельского управления меня остановил полицейский с белой повязкой на рукаве.
- Ты чей? - спросил он сурово.
- Ничей. Нищий я. Хлеба прошу. Вот, видите,- Я показал пилотку.
- Знаем вас, нищих! - И, больно ухватив за ухо, полицейский повел меня в управление, а там толкнул в глубокий подвал…
За что это вы, дядька? - спросил я, предчувствуя что-то недоброе.
Потом узнаешь, когда тебе всыплют горячих.
Дяденька, пустите… Пустите, дяденька…- просил я.
Не хнычь! Лучше поблагодарил бы, что хлеб разрешил взять. Свинья неблагодарная! - И он сердито закрыл двери.
Темно стало в погребе. По ногам сразу же забегали" крысы. Ужасно несло сыростью, гнилой капустой. Пахнуло могилой… Мне сделалось страшно, и я заплакал. «Как же теперь будет лейтенант? Кто ему принесет хлеба?»
Поздно вечером меня привели к старосте - маленькому, горбатому старичку с козлиной бородкой и смешной лысиной.
Передвинув на нос очки, староста еще с порога дико на меня заорал:
- А-а, наконец-то попался! Я душу из тебя вон выбью! Говори, где твой товарищ?
- О чем вы говорите?! Я н-никакого товарища не знаю… Ей-богу, не знаю…
- Ты еще смеешь, щенок, меня дурачить! - Он смешно забегал по комнате.- Может, скажешь, что не за тобой я вчера с кумом Данилой гнался?!
- Я ничего не знаю. За мной никто не гнался. Ей-богу… Я.., я вчера тут не был… Ей-бо…
- А-а, божишься, паршивец! - Староста подскочил и ударил меня резиновой палкой. - Говори, где твой товарищ и куры, что покрали у тетки Феклы?!
Какие куры? Что за тетка?..- И я начал жалобно всхлипывать.
Но это его нисколько не растрогало. Он вызвал из соседней
комнаты полицейского и приказал:
- Всыпь ему, Митрофан, горяченьких, чтоб до новых веников помнил, как брехать.
Полицейский вытащил из-за голенища ременную кавалерийскую нагайку и, схватив меня за руку, начал нещадно стегать. Содрогаясь от страшной боли, я завопил на всю хату. А староста, покуривая люльку, удовлетворенно прищелкивал языком и покрикивал:
- Ача-ча-ча!.. Ача-ча! Ача-ча-ча!.. Ача!.. Потом меня снова швырнули в погреб.
На следующий день уже не трогали. В обед пришла тетка Фекла, знакомая мне со слов старосты; увидев меня, подтвердила, что кур украл не я.
- Тех злодеев я хорошо запомнила по виду,-сказала она,- видела их совсем близко. И через сто лет узнаю!
- Прочь! - приказал мне староста.- И чтоб ноги твоей больше не было в моем селе.
Я выскочил на улицу и во весь дух побежал в степь, на то место, где оставил лейтенанта. Но его уже там не было… Кто знает, куда он делся… Может, не дождавшись меня, сам решил уйти, а может, враги внезапно схватили…
Долго еще бегал я по полю, свистел, звал, разбрасывал копны. А когда вконец обессилел, уселся на пенек у дороги и горько заплакал.
ДЕД ОСТАП
Потеряв лейтенанта, а с ним и надежду перейти фронт, я окончательно упал духом. «Куда идти? Что делать?» - спрашивал я себя и не находил ответа.
Сам не помню, как вышел на дорогу и стал в глубоком раздумье, даже не заметил того, что мимо меня проехала двуколка.
Седой старичок остановил коня и сказал:
Садись, сынок, подвезу.
А вы куда едете, дедушка?
Прямо - на хутор Березовку. А тебе разве не туда? - И туда и не туда. Я сам не знаю, куда мне.
- Это как же тебя понимать?-удивился старичок.- Разве ты не из хутора?
- Нет, я не здешний.
- Тьфу! Побей тебя бог! - выругался он.-А я принял тебя за того, как его… сына Параски, Ивана. Ты не Иван?
- Нет, нет, я Петро…
- Вот так штука! И надо же было так обознаться.- Дед искренне рассмеялся, блеснув здоровыми белыми зубами.- Садись, чего стоишь,- кивнул он головой.
Я сел рядом с дедом, сам не зная, куда и зачем еду.
Дед оказался одним из тех, которые любят поговорить. Когда двуколка тронулась, он назвал себя Остапом, еще раз спросил мое имя и начал рассказывать о всех хуторских новостях. Особенно поносил он «новый порядок», который принесли фашисты и который, видать, дед терпеть не мог.
Вскоре я уже знал, что дед живет с бабкой Оксаной, что два его сына - Андрей и Грицько - служат в Красной Армии, а третий, «христопродавец» Степан, поступил к врагу на службу и в соседнем селе работает старостой. Узнал я и о том, что на прошлой неделе немецкая автомашина убила его пятилетнюю внучку Галю. Дед Остап ходил жаловаться к коменданту, но там только избили старика и бросили в погреб.
На этом старик закончил свой рассказ, закурил трубку, насупил густые белые брови. Мне казалось, что он вот-вот расплачется, и я отвел взгляд в сторону. Но старик и не думал плакать. Это он так, по привычке, сопел носом.
Затянувшись несколько раз подряд горьким дымом, дед Остап спросил меня: