Али-баба и Куриная Фея, стр. 23
— Дорогие мои, о чём вы, собственно говоря, думаете? Не будьте близоруки. Неужели вы хотите остаться неучами? Окончите школу и будете гадать на кофейной гуще: как обрабатывать землю и что сеять. Не лучше ли вооружиться знаниями? Используйте все возможности, какие вам даёт клуб. Пробуйте, исследуйте, делайте опыты. Чем больше вы будете знать, тем лучше. Подумайте о моих словах.
Некоторые ученики действительно задумались.
— Гм! Это не так уж плохо, — говорили они. — Если за это дело возьмётся Бауман, он уж позаботится о том, чтобы в клубе не читали скучных брошюр и ещё более скучных циркуляров, от которых клонит ко сну.
Постепенно лёд тронулся. Сперва несколько ребят очень робко, даже стыдливо, заявили о своём желании работать в клубе. Потом к ним присоединилось большинство учеников. Клуб юных агрономов возродился к новой жизни.
Прежде всего надо было выбрать председателя. Старый председатель уже успел кончить школу и уехать из Катербурга.
Была предложена кандидатура Карла Венцеля.
— Меня? Да вы шутите! У меня нет времени. Ведь я должен готовиться к выпускным экзаменам. Так подсказывает логика.
Тогда решили выбрать Занозу или Ренату. Но Бауман не согласился.
— Нет, друзья мои, это не годится. Они уже и так бригадиры. К чему взваливать на одного человека столько работы, чтобы он надорвался!
В конце концов ребята выбрали в председатели Факира.
Теперь надо было найти для клуба подходящее помещение, чтобы собираться в любое время и без всякой помехи.
Ребята отправились на поиски.
В сгоревшем помещичьем доме была когда-то пристройка. Огонь пощадил маленький флигелёк, и обе его комнаты стояли совсем пустые, ими никто не пользовался.
Первое впечатление было неутешительным. Комнаты оказались невероятно грязными и захламлёнными. На дверях не было ни замков, ни ручек, рамы были без стёкол. Только крыша оказалась целой.
— Это самое главное, всё остальное можно сделать самим, — уверяли ученики, особенно те, кто любил мастерить.
— А мебель? А оборудование? Ведь нам нужны столы и стулья. А потом понадобится микроскоп.
— Для этого средства найдутся, — разъяснил ребятам Бауман. — Но помещение мы должны привести в порядок сами. Это уж наше дело!
После обеда, когда работа на полях и на животноводческой ферме заканчивалась, ребята вставали на «клубную вахту». Из полуразрушенного здания они вывезли целых три воза хлама и разной рухляди. Деревянную перегородку, которая делила пристройку на две половины, решили снять.
— Лучше иметь одну большую, вместительную комнату, чем две узкие клетушки, где не повернёшься, — уверял Заноза.
Факир взялся за топор.
— Нажмём, ребята! Надо сломать перегородку, — сказал он. — А дерево нам пригодится: зимой клубу понадобится много дров.
— Дров? Значит, ты хочешь сжечь эти прекрасные доски? — спросил Бауман. — Нет, это просто грех. Доски мы сохраним, они ещё могут понадобиться. Уложим их в коридоре, там сухо. Пусть лежат до поры до времени, они нам не помешают.
Работы в клубе хватало на всех. Ребята мастерили замки и вставляли стёкла. Резать стекло им помогал Бауман. Девушки выметали сор и снимали паутину. Потом они стали красить стены клуба светло-зелёной клеевой краской.
— Ох, уж эта мне мазня! — ворчала Бритта, недовольно надув губы. — Целый день только и знаешь, что работаешь. А для себя совсем не остаётся времени.
— Сегодня я в последний раз пришла сюда, — подпевала ей Рози. — Мне надо связать отцу свитер. С завтрашнего дня возьмусь за спицы.
Рената услышала их разговор.
— Что это значит, девочки? — сказала она. — Неужели вы покинете нас сейчас? Ведь мы тоже хотим поскорее кончить. Работы осталось всего на несколько дней. Не правда ли, вы останетесь с нами до конца?
Спокойный, но уверенный тон Ренаты подействовал. Вся её бригада продолжала дружно работать.
В бригаде ребят кое-кто отсутствовал: Али-баба, Феликс Кабулке, Повидло, Куниберт Мальке, Карл Великий.
— Чёрт с ними! Пусть болтаются где хотят, — ругался Заноза. — Я никого не принуждаю. Это работа, совершенно добровольная.
— Мы здесь тоже добровольно, — возразила Лора. — Не думаешь ли ты, что у нас применяются плательные щётки и другие средства принуждения?
Заноза молчал.
Бауман улыбался.
— Видишь, Заноза, наши девушки не такие уж отсталые.
Рената стёрла с лица брызги краски.
— Ах, герр Бауман, я поймаю вас на слове. Если мы не такие уж отсталые, то почему же нам до сих пор не доверяют лошадей? Никто не возражает, когда мы убираем в конюшнях навоз, но как только дело доходит до Петера и Пауля, нам говорят, чтобы мы не совались. Это не девичье дело, уверяют нас. У девушек слабые нервы. Лошади не будут их слушаться. Какая ерунда! Как будто Петер и Пауль слушаются только ребят!
— Конечно, лошади привыкли к мужской руке, — вмешались юноши. — Когда девчонки берут вожжи в руки, лошади ни тпру ни ну.
Вальтер Бауман пропустил мимо ушей эти глупые замечания. Он кивнул Ренате:
— Я с тобой согласен. Распоряжение насчёт лошадей бессмысленно. Я поговорю об этом с директором, можешь не сомневаться…
Хорошее начало и плохой конец одного воскресенья
Эта неделя сулила ребятам много радостей. В пятницу бухгалтер Пинке должен был рассчитаться с учениками, в субботу после обеда их отпускали из интерната больше чем на сутки. И все те, кто жил невдалеке от Катербурга, отправлялись по домам. Ренате не стоило ехать домой. Чтобы повидаться с родными, ей надо было четыре раза пересаживаться с поезда на поезд и, кроме того, ещё восемь километров идти пешком.
— Зачем мне ехать? — сказала Рената. — Почти полотпуска я проведу в дороге. А это не такое уж удовольствие: поезда сейчас переполнены. Но вы поезжайте… Когда в интернате тихо, это тоже очень хорошо. А фрау Хушке наверняка приготовит нам праздничный обед — шницель с гарниром или ещё что-нибудь в этом роде.
И Рената даже облизнулась. Шницель с зелёным горошком и морковкой был её любимым блюдом.
Али-баба тоже решил отказаться от отпуска. «Домой я не поеду ни за какие коврижки. Не такой уж я дурак!» — сказал он себе, хотя его родные жили в пяти километрах от Катербурга — в ближайшем окружном городе Борденслебене. Добраться туда можно было легко и быстро по железной дороге или на автобусе, который ходил очень часто. Но зачем ему ехать домой, когда в интернате много лучше? Стоило Али-бабе вспомнить закопчённую кухню и тесную каморку, где царил ужасающий беспорядок, и у него пропадало всякое желание попасть домой. А тут ещё этот отчим. Он наверняка кричал бы на него всё воскресенье, не давая ему ни минуты покоя: «Довольно болтаться без дела! Иди наколи дров! Привык жить за счёт своих бедных родителей!»
Да! Таков был его отчим. И зачем только мать вышла за него замуж?..
Отец Али-бабы был убит в 1939 году, в самом начале войны. Мальчик его совсем не помнил. Ему исполнился всего годик, когда отец в последний раз взял его на руки… Через несколько лет после смерти отца мать снова вышла замуж за коренастого, грубо сколоченного мужчину с толстым, красным лицом пьяницы. Отчим чинил печи и плиты, хотя и не был настоящим печником. Под ногтями у него всегда была засохшая глина. Пахло от отчима сивухой. Мать работала вместе с ним. Когда он складывал печи, она мешала глину, подготовляла кафель. Мать беспрекословно слушалась своего мужа. Она терпела от него всё — ругань, зуботычины, побои. Зато по вечерам они вместе отправлялись в кабак и пропивали всё, что заработали за день. В доме часто не было хлеба, но зато всегда была выпивка. Даже деньги Али-бабы, которые он получал в интернате, и те шли на водку. Он должен был отдавать отчиму каждый пфенниг.
— Попробуй только скрыть от меня хотя бы грош, я тебя изобью до полусмерти! — грозил ему Старик (так Али-баба звал отчима), когда месяц назад Али-баба в последний раз приехал из интерната.
Правда, Хорст Эппке не принимал слова отчима близко к сердцу. Он привык к побоям: Старик часто колотил его своими тяжёлыми кулаками, бил ремнём. Али-баба отучился плакать. Слёзы не помогали. Лучше было стиснуть зубы и молчать. Он не проронил ни слезинки и тогда, когда отчим из-за какого-то пустяка запер его на целую ночь в дровяном сарае… Это было зимой, в лютый мороз. Сквозь щели сарая виднелось ясное звёздное небо, поленья скрипели от мороза. Но мать и на этот раз не заступилась за него и не принесла ему даже одеяла.