Лоцман, стр. 41

ГЛАВА XVII

Несмотря на то, что предпринятая экспедиция была делом государственным, нетрудно было заметить, что чувства, которые побудили Гриффита и Барнстейбла так охотно сопровождать лоцмана, были чувствами личного порядка. Короткое знакомство с будущими спутниками помогло таинственному проводнику отряда понять характер обоих офицеров так хорошо, что, когда он высадился на берег с целью разведать, действительно ли люди, которых предстояло захватить в плен, по-прежнему намерены собраться в известный ему час, то взял с собой только Гриффита и Мануэля, оставив Барнстейбла командовать шхуной и ждать их, чтобы в случае надобности прикрыть их отступление. Однако лишь после уговоров, а потом и просто приказа старшего офицера Барнстейбл согласился остаться на шхуне. Впрочем, рассудок подсказывал ему, что нельзя напрасно рисковать, пока не настанет необходимость нанести главный удар. Поэтому он постепенно смягчился и только настойчиво потребовал от Гриффита, чтобы тот разведал положение в аббатстве Святой Руфи, пока лоцман займется намеченной усадьбой. Гриффит и сам испытывал сильное желание так поступить, что и заставило его немного отклониться от прямого пути, и мы уже отчасти знаем, что из этого вышло. Лоцман рассчитывал закончить свое предприятие к вечеру, намечая осуществить замысел во время празднеств, которые обычно следовали за охотой. А Барнстейблу было приказано еще до рассвета подойти на вельботе к берегу близ аббатства и принять на борт своих соотечественников, с тем чтобы они не попались на глаза врагу днем. Если они не явятся в назначенный час, он должен был возвратиться на шхуну, которая укрылась в уединенной бухте, куда обычно никто не наведывался ни с моря, ни с суши.

В то время как молодой корнет не сводил глаз с вельбота (ибо шлюпка, которую он видел, была вельботом со шхуны), час, назначенный для появления Гриффита и его товарищей, уже истек, и Барнстейбл с величайшим сожалением решил исполнить данное ему приказание, предоставив им самим изыскивать способ возвращения на «Ариэль». Шлюпка держалась у самой полосы прибоя, и, с тех пор как взошло солнце, взоры команды были устремлены на утесы в тщетном ожидании сигнала, по которому следовало подойти к месту посадки. С огорчением взглянув в двадцатый раз на часы и потом на берег, лейтенант воскликнул:

- Какой чудесный вид, мистер Коффин, но в нем, пожалуй, слишком много поэзии для твоего вкуса!

Ты, кажется, больше жалуешь ил, чем твердую землю!

- Я родился в море, сэр, - ответил рулевой со своего места, где он, как обычно, расположился на самом малом пространстве, - а человеку свойственно любить свою родину. Не буду отрицать, капитан Барнстейбл, что с большей радостью отдам якорь на дно, которое не обдерет киля, но при этом я не таю злобы и против твердой земли.

- А я, Длинный Том, никогда не прощу ей, если с Гриффитом что-нибудь случится, - заметил лейтенант. - Этот лоцман, наверное, гораздо искуснее действует в море, чем на суше.

Рулевой повернулся своим строгим лицом к командиру и с особым ударением проговорил:

- С тех пор как меня носит по морям, сэр, то есть с тех пор, как я впервые получил матросский паек, - а ведь родился я, когда судно проходило через Нэнтакетские мели, - я не знаю случая, когда лоцман явился бы так кстати, как этот, на которого мы наткнулись, отбывая собачью вахту!

- Да, он вел себя, как настоящий мужчина. И, хотя шторм был не из пустяковых, он доказал, что отлично знает свое дело.

- Матросы с фрегата рассказывали мне, сэр, что он играл судном, как волчком, - продолжал рулевой, - а уж этому-то кораблю знакомство с дном особенно вредно.

- Не скажешь ли того же и о нашем вельботе? - заметил Барнстейбл. - Держи подальше от бурунов, не то нас выбросит на берег, как пустой бочонок. Не забывай, что не все мы можем, как ты, ходить вброд по двухсаженной глубине!

Рулевой хладнокровно взглянул на пенистые гребни, срывавшиеся с верхушек валов всего лишь в нескольких ярдах от того места, где покачивался вельбот, и громко сказал:

- Ну-ка, ребята, сделайте пару гребков! Уйдем туда, где вода потемнее.

Послышался дружный плеск весел, напоминавший движение хорошо слаженной машины, и легкая шлюпка скользнула по волнам, подобно нырку, который, приблизясь к опасному месту, в решающий миг уходит в сторону без всяких видимых усилий. Во время этого маневра Барнстейбл привстал и еще раз окинул пристальным взглядом утесы, а затем, повернувшись, разочарованно сказал:

- Держать к шхуне, ребята! Но не слишком торопитесь и не сводите глаз с утесов. Может быть, наши друзья сидят в какой-нибудь расселине - им ведь нельзя показываться средь бела дня.

Приказание было тотчас выполнено, и они прошли уже около мили, храня глубокое молчание, как вдруг тишина была нарушена резким шипением и плеском воды, раздавшимися, по-видимому, где-то неподалеку от них.

- Клянусь небом, Том, - воскликнул Барнстейбл, вскакивая, - ведь это кит!

- Так точно, сэр, - с удивительной невозмутимостью подтвердил рулевой. - Это он выбросил фонтан меньше чем в полумиле от нас. Восточный шторм пригнал его к берегу, и он теперь на мелководье. Он, наверное, спит, а меж тем ему следовало бы уходить мористее.

- Да, он, видно, довольно спокоен и не очень спешит уйти.

- Я думаю, сэр, - сказал рулевой, перекатывая во рту табачную жвачку, в то время как его впалые глазки засверкали от удовольствия, - что джентльмен сбился с курса и не знает, как выйти в сине море.

- Пожалуй, это кашалот! - воскликнул лейтенант. - Он сейчас нырнет, только его и видели!

- Нет, сэр, это настоящий кит, - ответил Том. - Он выбросил две великолепные радуги, на загляденье любому христианину. Этот молодец - настоящая бочка с салом!

Барнстейбл со смехом отвернулся от заманчивого зрелища и старался смотреть на утесы. Но затем бессознательно снова перевел любопытный взор на медлительное животное, которое время от времени, резвясь, выбрасывало на много футов над водой свое огромное тело. Искушение загарпунить кита и воспоминание о прежних охотах наконец взяли верх над тревогой о друзьях, и молодой офицер спросил рулевого:

- Найдется ли у нас линь, чтобы привязать к гарпуну, который ты таскаешь с собой в любую погоду?

- Я никогда не перехожу со шхуны на шлюпку, не взяв с собой всего, что может понадобиться, - ответил рулевой. - Ах, как приятно моим старым глазам видеть эту бочку с жиром!

Барнстейбл посмотрел на часы, потом на утесы и весело воскликнул:

- Ну-ка, греби живей, ребята! Нечего нам больше ждать. Всадим гарпун в брюхо этому наглецу!

Матросы издали радостный крик, и даже старый рулевой изобразил на угрюмом лице некоторое подобие улыбки. Вельбот, словно боевой конь у цели, рванулся вперед и понесся в ту сторону, где находился кит. Длинный Том встал с места и перешел на нос вельбота, где начал готовиться к нанесению удара в благоприятную минуту. Полбухты тонкого, но прочного линя, одним концом прикрепленного к гарпуну, было аккуратно свернуто и уложено в бочонок, помещенный у ног Барнстейбла. Молодой офицер взял в руки весло для управления шлюпкой вместо руля, снятого для того, чтобы в случае необходимости вельбот мог легко делать крутые повороты на месте.

Морское чудовище совсем не замечало их приближения и продолжало забавляться, то выбрасывая высоко в воздух две водяные струи, то хлопая по воде огромным хвостом с мощной, но ужасной грацией. Когда же отважные моряки очутились от кита в нескольких стах футов, он ушел головой под воду. Его огромное туловище вздыбилось горой, а хвост яростно забил по воде, производя свистящий звук, похожий на завывание ветра.

Рулевой стоял, выпрямившись и подняв гарпун для удара. Но, увидев, что животное приняло столь грозное положение, он махнул рукой командиру, и тот немедленно дал знак матросам, чтобы они перестали грести. Вельбот остановился, а кит все молотил хвостом по воде, и эхо от этих ударов отзывалось в скалах, как буханье пушек. После этого буйного проявления своей ужасной силы чудовище снова погрузилось в родную стихию и медленно скрылось из глаз преследователей.