Само совершенство. Дилогия, стр. 96

– Ты с ней знаком? – спросила она.

– Ты о Барбре?

Джулия кивнула:

– Да.

– Какая она? Я где-то читала, что она не слишком любезна с теми, кто с ней работает.

Зак ненадолго задумался, подыскивая слова для объяснения.

– У нее уникальный талант. Таких певиц в мире немного, – сказал Зак чуть погодя. – Она знает, как применить свой дар, и ей не нравится, когда другие ведут себя так, словно лучше ее осведомлены, как ей это сделать. Одним словом, она не терпит дураков.

– Тебе она нравилась?

– Очень нравилась.

Джулия вслушивалась в слова песни, такие пронзительные, такие щемящие слова, спрашивая себя о том, слышит ли и Зак то, о чем она поет, или, как большинство мужчин, пропускает слова песни мимо ушей.

– Красивая песня, – сказала она, потому что ей отчаянно хотелось, чтобы он услышал слова. Потому что она, Джулия, могла бы подписаться под каждым словом.

– Красивые стихи, – согласился Зак, пытаясь урезонить себя, говоря, что чувства потеряют свою остроту, когда она будет далеко. Он смотрел на ее лицо, и слова песни Барбры Стрейзанд, кажется, проникали в самое его сердце.

Зак испытал облегчение, когда отзвучали последние аккорды этой песни и Барбру Стрейзанд сменил дуэт Уитни Хьюстон и Жермен Джексон. Но Джулия выбрала как раз этот момент, чтобы, отняв голову от его груди, посмотреть ему в глаза. И вот так, глядя ей в глаза, он слушал слова песни и чувствовал, как тоска теснит грудь.

Когда песня закончилась, Джулия судорожно вздохнула, и Зак понял, что она пробует стряхнуть с себя чары музыки, пытаясь поддержать ни к чему не обязывающий разговор.

– А какой твой любимый вид спорта, Зак?

Он приподнял ее за подбородок.

– Мой любимый спорт, – сказал он хриплым голосом, который сам с трудом узнал, – заниматься с тобой любовью.

Глаза ее потемнели от желания. Она больше не пыталась скрывать от него то, что любит его.

– А любимая еда? – спросила она чуть дрожащим голосом.

Вместо ответа Зак наклонился и прикоснулся к ее губам легким поцелуем.

– Ты. – В этот момент он понял, что отослать ее прочь ему будет тяжелее, чем тогда, пять лет назад, услышать, как захлопываются за ним тяжелые тюремные ворота. Не осознавая, что делает, он крепко прижал ее к себе и зажмурился.

Рука ее прикоснулась к его лицу, пальцы пробежали по скуле. Голос ее дрожал:

– Ты собираешься отправить меня завтра домой, да?..

– Да.

Это короткое слово звучало как приговор – приговор окончательный и не подлежащий обжалованию, но, понимая всю бесполезность возражений, Джулия все же сказала:

– Но я не хочу тебя покидать!

Он поднял голову, и хотя голос его звучал по-прежнему нежно, дрожи в нем больше не было:

– Нам и так тяжело. Не надо усугублять.

Джулия не представляла себе, как ей может быть тяжелее, чем сейчас, но не стала говорить об этом Заку, поскольку это все равно ничего бы не изменило. Он просил ее жить настоящим, и она сделала так, как он просил. Она пошла с ним в спальню тогда, когда он об этом попросил, и даже попыталась улыбнуться, когда Зак попросил ее об этом. После того как он довел их обоих до оргазма, она прошептала, глядя ему в глаза:

– Я люблю тебя. Люблю…

Он приложил пальцы к ее губам.

– Не нужно, не говори этого…

Джулия с трудом отвела взгляд от лица Зака и уткнулась в его грудь. Как бы ей хотелось услышать от него ответное признание, даже если слова эти ничего не значили. Она хотела услышать от него эти слова, но не стала просить об этом, потому что знала – он их не произнесет.

Глава 43

Мотор «блейзера» работал вхолостую, и из выхлопной трубы валил дым, отравляя морозный воздух. На востоке занималась заря. Джулия и Зак стояли возле машины.

– Снегопад сегодня не обещали, – сказал Зак и, прищурившись, посмотрел на восток. Наклонившись, он положил на переднее пассажирское сиденье термос с кофе и взглянул на Джулию. Его лицо было сосредоточенным. – До самого Техаса дорога должна быть чистой.

Джулия приняла правила, касающиеся их расставания. Зак сегодня утром изложил их с предельной ясностью: никаких слез и никаких сожалений. Она изо всех сил старалась следовать этим правилам.

– Я буду осторожной.

– Не превышай скорость, – сказал он и вдруг взялся за язычок молнии на ее куртке и подтянул повыше, до самого подбородка. И от этого заботливого жеста Джулия едва не разревелась. – Ты слишком быстро ездишь.

– Я буду ехать медленно.

– Постарайся проехать как можно дальше, оставаясь неузнанной, – напомнил он ей вновь и, взяв из ее рук темные очки, надел на нее. – Как только пересечешь границу с Оклахомой, заедешь на первую же стоянку и оставишь перед ней машину. Постарайся никому не попадаться на глаза минут пятнадцать, а потом иди прямо к телефону-автомату и позвони своим родным. Федералы будут прослушивать, и потому постарайся придать своему голосу как можно больше нервозности и растерянности. Скажи, что я оставил тебя на полу в машине с завязанными глазами и исчез, но теперь тебе удалось освободиться и ты едешь домой. Во всем остальном старайся придерживаться правды.

Завязанный узлом шарф, подогнанный точно по ее голове, уже лежал в машине. Джулия сглотнула слезы и молча кивнула. Больше делать было нечего и говорить тоже, по крайней мере из того, что он хотел бы слышать.

– Вопросы есть? – спросил Зак.

Джулия покачала головой.

– Хорошо. А теперь поцелуй меня на прощание.

Джулия приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать его, и была удивлена, когда он неожиданно крепко стиснул ее в объятиях. Однако поцелуй его был краток.

– Пора, – просто сказал он.

Джулия кивнула, но не могла найти в себе сил пошевельнуться. Ее решимость расстаться без сцен таяла на глазах.

– Ты ведь мне напишешь?

– Нет.

– Но ты мог бы дать мне знать, как у тебя дела, – в отчаянии воскликнула она, – даже если ты не сможешь сообщить, где ты находишься! Я должна знать, что ты жив и здоров! Ты сам говорил, что они не станут проверять мою почту вечно, если вообще станут ее проверять.

– Если меня поймают, ты будешь об этом знать самое позднее через сутки, а если таких сообщений не поступит, значит, со мной все в порядке.

– Но почему ты не можешь мне написать? – вновь воскликнула она и тут же пожалела об этом.

Лицо его сделалось хмурым и каким-то чужим.

– Никаких писем, Джулия! Все закончено с твоим отъездом! Мы расстаемся навсегда. – Эти слова хлестнули ее, словно плети, хотя в голосе его не было ни ожесточения, ни стремления причинить ей боль. – Завтра утром ты вернешься к своей прежней жизни. Начнешь с того, на чем остановилась. Представь, что ничего этого не было, и не пройдет и месяца, как ты обо всем забудешь.

– Может, ты и сможешь обо всем забыть, но я – нет, – сказала она, ненавидя себя за слезы и умоляющие интонации. Она тряхнула головой, словно в опровержение сказанному, и отвернулась, с досадой смахнув слезу. – Я поеду, пока не выставила себя еще большей дурой, – глухо пробурчала она.