Миллион запретных наслаждений, стр. 57

Он выгонит меня, сейчас я в этом не сомневалась.

Ной выбрался из моих объятий, встал и поправил одежду. Движения его были механически точными. Я лежала неподвижно и в оцепенении наблюдала за ним.

— Я не могу отменить только что сделанного. Я ничего не могу отменить. И это убивает меня…

Голос Ноя затих, он вздохнул и взглянул на меня, и я наконец смогла его рассмотреть. Лицо сведено мукой, волосы мокрые и всклокоченные, как и одежда. Он был подавлен не меньше моего.

Со стоном отчаяния Ной провел руками по лицу.

— Я все знаю, Дилейн. Я знаю про твою маму, знаю, что ты пошла на это из-за нее, ради нее… Я не хотел тебя, потому что это неправильно. Я больше не хочу тебя трахать, потому что… случилось нечто невообразимое. Боже, я полюбил тебя. Вот. Довольна? Теперь ты знаешь. И, кстати, Джули тут совершенно ни при чем.

Он не стал ждать ответа. Если честно, я не думаю, что нашла бы правильные слова. Не имело значения, что он полюбил меня, точно так же как не имело значения, что я полюбила его. Все равно у нас ничего никогда не вышло бы. Может, в другой жизни, где мы были бы равны, но не сейчас. В этой жизни он всегда будет Ноем Кроуфордом, успешным миллионером, а я — шлюхой, которую он купил для сексуальных утех.

Бессильно уронив руки, он, выругавшись, поплелся вверх по лестнице. Раскат грома прокатился по небу, как будто сама природа рукоплескала моему грандиозному провалу.

Что я наделала? И как все исправить?

КАК СОТВОРИТЬ ЛЮБОВЬ ИЗ ПУСТОТЫ

Ной

Произнося слова, которые навсегда изменили суть наших с Дилейн отношений, я почувствовал, как мой голос дрогнул и душевная неразбериха полезла наружу. Я пытался сдержать Дилейн, но, посмотрев на нее и увидев все еще задранное платье, хрупкое тело, лежащее на твердых ступенях… Как мог я так с ней поступить?! Я дал себе слово, что никогда больше не буду относиться к ней подобным образом, но, похоже, мое слово ничего не значило даже для меня самого.

Застонав от бессилия, я провел по лицу руками. Именно то, что я не рассказал Дилейн всего, что мне известно, так изменило ее поведение. Именно эта перемена и привела нас к такому разговору. Я больше не мог держать это в себе. Я должен был рассказать. Должен был раскрыть тайну: не сделай я этого, пересек бы тонкую грань, разделяющую чувство вины и помешательство, и наши отношения стали бы только хуже.

И потому выложил все, рассказал…

Она лишь посмотрела на меня ошарашенно и ничего не сказала.

Мне оставалось дожидаться, когда грянет гром. Только произойти это должно было не сейчас и не на ступенях. Она найдет меня, когда будет готова, и мне будет гораздо проще, если это произойдет в нашей комнате. Быть может, в знакомых стенах у нее не возникнет желания столкнуть меня с лестницы.

Бессильно уронив руки, я начал долгий подъем на второй этаж. Ноги отяжелели, ступни как будто превратились в цементные блоки — мне приходилось заставлять себя перешагивать со ступеньки на ступеньку. Но все внутри кричало, требуя сбежать в противоположном направлении, подхватить ее на руки и умчаться вместе с ней туда, где внешний мир не сможет вмешаться в наши отношения.

Но то была трусость мечтателя. Трезвомыслящая же моя часть понимала: мы уже ни от чего не сможем спрятаться.

С каждым шагом по коридору, ведущему к нашей комнате, расстояние до двери как будто увеличивалось, но я наконец преодолел его. Свинцовые руки взялись за дверную ручку, повернули ее и открыли вход туда, где мы впервые скрепили наши отношения. Я сам усмехнулся от такой мысли. «Скрепили» — слишком чистое слово для того, что на самом деле здесь произошло. Лучше бы подошло другое: здесь я проклял наши отношения, с самого начала обрек на неудачу.

Я сорвал пиджак и отбросил в сторону, как будто это было грязное рванье, а не пошитый на заказ дорогим мастером смокинг. Мне было все равно. В моей жизни происходили куда большие катастрофы, чем помятый пиджак. Катастрофа номер один: я обзавелся секс-рабыней. Катастрофа номер два: я влюбился в вышеупомянутую секс-рабыню. Катастрофа номер три: у вышеупомянутой секс-рабыни нашлась умирающая мать, и я не давал им встречаться. Катастрофа номер четыре: зная все это, я оттрахал ее на лестнице, оттрахал, как животное…

Взяв пачку сигарет, я размашистым шагом подошел к дивану и бросился на подушки. Пламя зажигалки оранжевым светом озарило темную комнату, когда я закурил и картинно выдохнул облако дыма. Никотин всегда успокаивал меня, а сейчас это было ох как нужно: я готов был взорваться, голыми руками разнести по кирпичику дом своих родителей, чтобы от него ничего не осталось, ничего, кроме горки щебня.

Подняв задницу с дивана, я разделся — мне нужно было принять душ. Одежду опять бросил на пол, потому что на тряпки мне было плевать, и вошел в ванную, не включая света, чтобы не видеть своего отражения в зеркале. Мой гипервозбужденный разум и так был полон образов из того далекого дня, когда я застукал здесь Дэвида. И эти воспоминания не просто говорили, кричали мне в лицо, насколько сильно мы с Дэвидом похожи. Лишний раз видеть это мне не хотелось.

Что со мной не так? Чем больше я старался не быть таким, как он, тем сильнее походил на него. Я трахал ее на гребаной лестнице. Не испытывая чувств и не доставляя ей удовольствия. Трахнул и оставил там, признавшись напоследок, что обманул ее.

В душ я вошел, не дав воде прогреться. Ледяная вода — не самая приятная вещь на свете, но я это заслужил. Мне хотелось одного — расслабиться настолько, чтобы впасть в забытье и перестать чувствовать боль, которая поселилась в моем сердце. Но то, что я хотел, и то, что мне было нужно, — это совершенно разные вещи.

Мне нужно было отвечать за свои поступки. Нужно было встать перед Дилейн и по-мужски выслушать ее, когда она будет делать мне втык за то, что я копался в ее жизни. Нужно было, глядя ей в глаза, извиниться за то, что лишил ее человеческого достоинства. Нужно было позволить ей уйти из моей жизни и забыть о надежде когда-либо увидеть ее снова. И нужно было почувствовать, как разрывается сердце оттого, что я ее потерял.

В полном душевном и умственном истощении я уперся руками в стену и прислонился к ней лбом. Я надеялся, что холодная вода смоет грязь, накопившуюся внутри, но для этого нужно было бы вывернуть себя наизнанку. Даже если бы я сделал это, обычными водой и мылом такую грязь не смыть. Думаю, что и отбеливание не помогло бы.

Думать я мог только о том, как она посмотрела на меня, когда спускалась по этой самой лестнице всего на пару часов раньше, днем. Как покачивались ее бедра, как расходился разрез на платье, открывая кремовую гладкость ног. Какая нежная была у нее кожа, когда я надевал на нее цепочку. Ее вкус, который я ощутил, когда она в благодарность поцеловала меня в губы. И я до сих пор чувствовал ее запах. Господи, от одного воспоминания о Дилейн меня чуть не убило желание! Как бы я хотел, чтобы все повернулось по-другому. Как бы хотел не стоять в душе, упиваясь чувством вины, а быть с ней рядом, обнимать ее — и чтобы она обнимала меня.

Но я все погубил. Я погубил ее и себя.

В темноте мой воспаленный разум начал играть со мной шутки. Я совершенно отчетливо почувствовал, как ее руки оплели мою грудь со спины, и даже ощутил нежное прикосновение губ у себя между лопатками. И чтобы запутать мне мозги окончательно, словно облаком горячего пара меня окутал ее запах, густой и насыщенный. Мой член, само собой, откликнулся на то, чего не существовало, и я подумал, сколько пройдет времени, прежде чем мы с ним сможем забыть ее.

— Пожалуйста, повернись, — услышал я и уже был готов поверить, что она действительно стоит у меня за спиной. Но голос ее прозвучал робко и неуверенно, и я понял: это не более чем образ, рожденный моим разумом. — Ной, пожалуйста. Ты не можешь прятаться от меня после того, как несколько дней совсем не обращал на меня внимания, заставляя думать, что я что-то сделала не так, а потом сказав такое.