Тропа Селим-хана (сборник), стр. 10
«Нет, он не узнал меня», - опять подумал Игорь.
Гайка резво бежала, обнюхивая камни, мох, валежник. Она то замедляла бег, кружилась, тихо скулила, словно недоумевая, то бросалась вперед.
7
Застава притихла. Отбыл с поисковой группой Сивцов. Он с некоторым облегчением покидал заставу, объятую непривычной, виноватой тишиной.
- Желаю удачи! - сказал Сивцову на прощанье Нащокин и крепко пожал руку.
Грузовик тронулся, обдав Нащокина синеватым дымом. Минуту он смотрел вслед машине.
- Садитесь! - пригласил его начальник отряда. Чулымов уже сидел в «газике». Путь офицеров лежал в село Дихори, где только что обосновался их «капе».
- Тяжелый случай с Сивцовым, - сказал Чулымов.
- Да, плохо, - согласился Нащокин. - Мне трудно его защищать, но…
Пропустить нарушителей - что может быть хуже! По выражению лица Чулымова видно: недоволен он начальником заставы.
- Я давно знаю Леонида, - после раздумья сказал Нащокин. - Мы учились вместе, и мое положение сложное. Есть такое выражение - «приятельские отношения». Оно легко срывается с языка. Кстати и некстати.
Чулымов усмехнулся, не глядя на Нащокина и несколько отчужденно.
- Да, кстати и некстати. Проще всего, конечно, рассудить так: раз сидел за одной партой, объективности не жди. Глупости! Точка зрения, по-моему, мещанская, не партийная. А насчет Сивцова…
Чулымов повернулся. «Вот сейчас должна решиться судьба Леонида, - подумал Нащокин. - Если не убедить Чулымова, он подаст ходатайство о снятии».
- В жизни каждого из нас бывает такая полоса… Вроде душевного кризиса, что ли. Слишком тихо было у Сивцова. Одни кабаны.
- Это не оправдание, - не согласился Чулымов.
- Конечно, не оправдание, - продолжал Нащокин. - Сивцова наказать надо. Вопрос - как? Пришибить его или… Ведь до последнего времени он хорошо служил. Размагнитился. Кроме боевых тревог, есть еще другая, постоянная. Сивцов перестал слышать эту тревогу.
- Правильно, - бросил Чулымов. - Я жалею, честно признаться, что и поисковую группу поручил ему…
- Не будем спешить с выводами, - мягко возразил Нащокин.
Нет, начальник отряда остался при своем. «Упорный мужик, - думает Нащокин. - Знаток своего дела, но жестковат. Иначе надо говорить с ним».
- А ведь мы сами отчасти виноваты - и округ, и вы. Да, и вы, товарищ полковник, - сказал Нащокин твердо. - Похвала без меры, похвала по инерции убаюкивает, портит человека. Вовремя-то не заметили, что происходит с Сивцовым, продолжали прославлять его. Пятая застава примерная! В привычку вошло… А теперь вот спохватились - и сразу топить Сивцова. Нет, так нельзя.
«Газик» катился по избитому проселку, расплескивая лужи. Низкие строения, сложенные из грубо отесанного камня, показались за поворотом. Затявкали собаки - злые, мохнатые, в ошейниках, унизанных шипами, - от волков.
- Кочевка, - сказал Чулымов. - Эх, времени нет, а то зашли бы…
Чулымов, сын башкира и казачки, степняк, любил бывать на кочевках. Он часами мог сидеть у очага, в котором трещат толстые сосновые обрубки, любил отведать у огня свежей брынзы или сулугуни - жирного, пахнущего сметаной грузинского сыра, потолковать о житье-бытье с чабанами, угостить конфетами ребят, сгрудившихся на топчане. А потом выйти на пастбище, вскочить на молодого жеребца, еще не привыкшего к седлу. В округе знали страсть Чулымова, шутя спрашивали его по телефону: «Что, на кочевках удались ли сыры? Каковы они на вкус?» Чулымов отвечал серьезно: «Сыры хороши, особенно в колхозе имени Руставели. Там великие мастера».
Из сакли выбежала девушка. На ходу она надевала жакетку, но не могла попасть в рукав и бросила ее на траву.
- Лалико, - сказал Чулымов. - Стоп! - приказал он водителю.
Девушка припала к стеклу. Чулымов вылез.
- Тихо, девочка, - сказал он с неожиданной нежностью. - Так и под колеса угодить можно. Ну, что у тебя?
- Папа мой, - Лалико задыхалась, - в стаде ночевал. Не пришел…
- Постой. Где стадо?
- Знаю…
- Садись, девочка. Пиджачок подбери. Поедем к коменданту. Там людей дадут, покажешь…
Лалико села, сложила жакетку на коленях, прижалась в углу.
- Кто ваш отец? - спросил Нащокин.
- Знатный чабан, - ответил за нее Чулымов. - Арсений Давиташвили. Слыхали?
Машина скатилась с косогора. Внизу, в круглой ложбинке, как в горсти, белели домики села, алел флаг над комендатурой. Чулымов и Лалико скрылись за воротами. Нащокин ждал. Ему вспоминался Арсен Давиташвили, живой, легкий, несмотря на свои пятьдесят семь лет. Обжигающий чай, лепешки, потом беседа на пастбище, у костра…
- Арсен был вот здесь, - Чулымов, садясь в машину, протянул карту. - Я пометил звездочкой. Оттуда отличный обзор. До той самой тропы. Факты покажут. Давай, Цацко, газуй, - заторопил он водителя.
На карте, там, где собрались коричневые морщины Месхетских гор, тянулась извилистая пунктирная линия. В войсковых документах она значилась как тропа Селим-хана, главаря контрабандистов, расстрелянного лет тридцать назад. От Арсена и слышал о ней Чулымов. Хитрая тропа, проложенная умным врагом. Нарушитель исчезал, вступив в Месхетские горы, точно надевал шапку-невидимку. Ложные тропы, обманные вехи и зарубки на деревьях отводили глаза преследователям. И глядишь, в Тбилиси, в лавчонках на Эриванской площади или на Татарском базаре снова продавался незаконный товар.
Как волновался старик, вороша прошлое! Ведь он сам носил из Турции Селим-хану коробки папирос, набитые анашой - дурманящим зельем из конопли, флаконы духов, шелковые чулки. Арсен Давиташвили, лучший чабан в районе, орденоносец, - и на тропе контрабандистов, толстый от чулок, обмотанных вокруг тела! Правда, это было давно. И Арсен был в то время неграмотным юнцом, покорным батраком Селим-хана. И в тюрьме Арсен сидел недолго: суд учел его подневольное состояние, его раскаяние. Но все равно ненавистные, худые, давно забытые людьми слова «контрабанда», «анаша» жгут Арсену совесть…
- Мы еще до войны сняли там наблюдения, - сказал Чулымов. - Ну, а он… Он не снял. Не забыл Селим-хана.
- Хорошо сделал, - Нащокин отдал карту. - Смотрите, ведь таксаторы указывают на ту же тропу.
«Случайность ли это? - спрашивал себя Нащокин. - Правда, тропа заглохла, ее завалили обвалы, она заросла травой, размыта. Многие сообщники Селим-хана разделили его судьбу. Многие, но не все…»
«Газик» прогремел по мосту, въехал в Дихори. Улица поднималась с уступа на уступ, похваляясь новыми, крытыми черепицей домами, купами яблонь. Рядом с этими зданиями - старинные сакли. Плоскокрышие, обросшие, они, казалось, совсем ушли в землю. На краю села, на бугре, за шеренгой молоденьких тополей, проглянула двухэтажная школа. У подъезда стоял грузовик; с него соскакивали солдаты, прибывшие из Сакуртало, из резерва отряда.
На лестнице два бойца закрепляли провода. «Капе» действовало. Уже накопились новости.
- Наряд пропал, - докладывал черноусый лейтенант. - С пятой заставы. Баев и Тверских с собакой.
- Ну вот, извольте, - Чулымов бросил взгляд на Нащокина. - Застава Сивцова.
Он хмурясь читал шифровку.
- Рацию Сивцов мог бы им дать! - возмущался Чулымов. - Что у него, рации не было?
«Он же не провидец все-таки», - хотел возразить Нащокин, но мысли его были заняты другим.
Тверских - сын героя, немного избалованный, но в основе неплохой парень. Беспокойный у него дядя в Москве: пусть Игорь натрет мозоли на заставе! Упросил-таки. Что ж, это на пользу. В горах Тверских еще неопытен. А от пятой заставы в глубь Месхет, к той тропе, путь убийственный. Не всякий пройдет. Парень порывистый, честный. Да, он способен очертя голову кинуться в опасность.
- По-моему, они все на тропе Селим-хана. И наряд и Арсен, - сказал Нащокин.
- Факты покажут, - повторил Чулымов свое любимое выражение и спросил дежурного: - Находите нужным послать еще людей? Группа из комендатуры брошена, да и вообще те квадраты не пустые… Не пустые, - произнес он задумчиво. - Группу из резерва еще туда! Добро? Коптелов! - крикнул Чулымов в окно. - Накормлены твои?