Лощина, стр. 2

– Дорогая Люси, что ты говоришь!

– Безусловно, некоторые ее вещи очень милы. Например, «Плачущая девушка».

– Генриетта, по-моему, отмечена гениальностью, к тому же она очень хороша собой и прекрасный человек, – сказала Мидж.

Леди Энкейтлл встала и снова скользнула к окну. Она рассеянно играла портьерными шнурами.

– Интересно, почему именно желуди? – прошептала она.

– Какие желуди?

– Желуди на шнурах, придерживающих портьеры… или, например, ананасы на столбах ворот… Я хочу сказать, должен же быть в этом какой-то смысл. Ведь можно было бы сделать шишку или грушу, но почему-то всегда желуди. Мне всегда это казалось странным.

– Не перескакивай на другое, Люси! Ты пришла поговорить о предстоящих выходных, а я так и не поняла, что же тебя волнует. Если ты воздержишься от интеллектуальных игр и попытаешься не вести заумных разговоров с Гердой, а Генриетте поручишь приручить Дэвида… В чем тогда трудности?

– Видишь ли, дорогая, будет Эдвард.

– О, Эдвард! – Мидж минуту помолчала. – Люси, с какой стати ты пригласила Эдварда?

– Я его не приглашала, Мидж. В том-то и дело! Он сам напросился. Телеграфировал, можем ли мы его принять. Ты ведь знаешь Эдварда… Если бы я ответила «нет», наверное, он никогда больше не осмелился бы просить разрешения приехать.

Мидж задумчиво кивнула. «Да, – подумала она, – Эдвард действительно такой». На секунду она ярко представила себе его лицо, такое дорогое, такое бесконечно любимое. В нем было что-то от очарования Люси… но более мягкое, застенчивое, чуть ироничное.

– Милый Эдвард, – произнесла Люси, словно отозвавшись на мысли, бродившие в голове Мидж. – Ах, если бы Генриетта решилась наконец-то выйти за него замуж, – продолжала нетерпеливо Люси. – Она его любит, я знаю. Если бы им удалось провести хоть одни выходные без Джона Кристоу. Джон Кристоу очень неблагоприятно действует на Эдварда. Когда они вместе, Джон становится еще больше самим собой, еще лучше, а Эдвард делается еще меньше похожим на самого себя. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Мидж снова кивнула.

– Я не могла отказать в этот раз Кристоу, ведь их приезд был давно решен, но чувствую, Мидж, что все это будет очень сложно: Дэвид, с досадой грызущий ногти; Герда, которую надо чем-то занять; Джон, такой положительный, и наш милый Эдвард, который рядом с ним почему-то всегда тушуется.

– Да, ингредиенты пудинга не очень многообещающие, – пробормотала Мидж.

Люси ответила ей улыбкой.

– Иногда, впрочем, – заметила она задумчиво, – все складывается само собой. Я пригласила к воскресному ленчу специалиста по преступлениям.

– Преступлениям?

– Голова как яйцо, – продолжала леди Энкейтлл. – Он расследовал какое-то убийство в Багдаде, когда Генри был там верховным комиссаром. А может быть, после этого… Мы пригласили его тогда на ленч; был еще кое-кто из чиновников. Помню, он явился в белом парусиновом костюме с розовым цветком в петлице и черных лаковых ботинках. Я плохо помню, в чем там было дело, потому что меня совершенно не интересовало, кто кого убил. Я хочу сказать, если человек мертв, как-то уже не имеет значения почему, и, по-моему, глупо поднимать вокруг этого столько шума.

– У вас здесь случилось какое-то преступление, Люси?

– О нет, дорогая. Просто он недалеко живет – в одном из этих новых нелепых коттеджей. Ну, знаешь – низкие балки, о которые постоянно стукаешься головой, очень хорошая канализация и никудышный сад. Но лондонцам нравится. Другой коттедж, кажется, занимает актриса. Они живут наездами – не постоянно, как мы. И все-таки, – леди Энкейтлл задумчиво прошла через комнату, – наверное, это их устраивает. Мидж, дорогая, ты так помогла мне, так мило с твоей стороны.

– Мне не кажется, что от меня было много пользы.

– Ты так думаешь? – Люси Энкейтлл казалась удивленной. – Ну а теперь иди хорошенько выспись и не торопись к завтраку, а когда встанешь, можешь грубить, сколько тебе захочется.

– Грубить? – удивилась Мидж. – Почему? О, понимаю! – Она засмеялась. – Ты необыкновенно проницательна, Люси! Пожалуй, я ловлю тебя на слове.

Леди Энкейтлл улыбнулась и вышла. Проходя по коридору, она увидела в открытую дверь газовую горелку и чайник, и ее тотчас осенила идея. Все любят утренний чай, это она знала… а Мидж теперь к завтраку не добудишься. Она сама приготовит чашку чаю для Мидж. Леди Энкейтлл поставила чайник на газ и проследовала дальше. Немного задержавшись возле комнаты мужа, она повернула ручку двери, но сэр Генри, этот способный администратор, хорошо знал свою жену. Он чрезвычайно любил ее, но он также любил спокойный, ничем не прерываемый утренний сон. Дверь была заперта.

Леди Энкейтлл вошла в свою комнату. Ей очень хотелось посоветоваться с Генри, но это можно сделать и позднее. Она постояла минутку-другую у открытого окна, зевнула, снова улеглась в постель и через две минуты уже спала как дитя.

Чайник на газовой горелке давным-давно закипел…

– Мистер Гаджен, – обратилась горничная Симмонс к дворецкому, – еще один чайник распаялся.

Гаджен покачал седой головой. Он взял из рук горничной прогоревший чайник и, войдя в буфетную, достал с полки новый – у него было в запасе полдюжины чайников.

– Пожалуйста, мисс Симмонс, ее сиятельство и не заметит.

– Часто с ней такое случается? – спросила горничная.

Гаджен вздохнул.

– Видите ли, мисс Симмонс, – сказал он, – ее сиятельство очень забывчива, но очень добра. И я, как могу, стараюсь избавить ее сиятельство от всех забот и неприятностей.

Глава 2

Генриетта Сэвернейк скатала небольшой комок глины и, прикрепив его к арматуре, пригладила рукой. Быстрыми, ловкими движениями она лепила голову позировавшей девушки, чей тонкий, слегка вульгарный голос звенел не умолкая. Впрочем, Генриетта слушала вполуха.

– …И я считаю, мисс Сэвернейк, что была абсолютно права! «Так вот как вы собираетесь поступить! – сказала я, потому что я думаю, мисс Сэвернейк, я должна была за себя постоять… – Я не привыкла, – сказала я, – выслушивать подобные вещи. Могу только сказать, что у вас грязное воображение!» Конечно, кому нравятся конфликты и всякие неприятности! Но ведь я была права, верно, мисс Сэвернейк?

– О, разумеется! – сказала Генриетта с таким жаром, что всякий бы понял, что она почти не слушала.

– «И если ваша жена говорит такие вещи, – сказала я, – ну что ж, я тут ничего не могу поделать!» Не знаю, почему так получается, мисс Сэвернейк, но везде, где я появляюсь, возникают неприятности, хотя я уверена, что тут нет моей вины. Я хочу сказать, мужчины такие влюбчивые, правда? – Девушка кокетливо хихикнула.

– Да, ужасно, – сказала Генриетта. Глаза ее были полуприкрыты.

«Восхитительно! – думала она. – Как прекрасны эти впадинки у века и чуть сбоку. А вот подбородок не получился – неверный угол… Нужно делать заново. Не так-то просто!»

– Вам, наверное, было очень трудно, – сказала она вслух. Голос звучал тепло, сочувственно.

– Я считаю, ревность ужасно несправедливая штука, мисс Сэвернейк, и глупая, вы меня понимаете? Это, собственно говоря, просто зависть, потому что кто-то красивее и моложе.

Генриетта была увлечена исправлением и ответила рассеянно: «Да, конечно».

Она давно уже научилась отключаться, перекрывать сознание, как водонепроницаемый отсек. Она могла играть в бридж, поддерживать разговор, написать деловое письмо, не отвлекаясь при этом от своих мыслей. Сейчас она была полностью поглощена тем, как под ее пальцами возникала голова Навсикаи [4], и поток злобной болтовни, изливавшийся из этих красивых детских губ, почти не касался ее сознания. Она без труда поддерживала разговор, так как привыкла к тому, что, позируя, люди хотят разговаривать. Не профессиональные натурщики, а те, кто не привык к позированию и вынужденное бездействие восполняют болтливой откровенностью. Вот и сейчас какая-то часть ее существа слушала и отвечала, а другая, истинная Генриетта невольно отмечала: «Вульгарная, гаденькая и злая девчонка… но глаза… прекрасные, дивные… дивные… глаза…» Пока она занята глазами, пусть девушка говорит. Она попросит ее замолчать, когда нужно будет заняться ртом. Просто удивительно, что из такого чудесного, превосходно очерченного рта извергается столько злобы.