Прежде чем я усну, стр. 7

Но все-таки есть еще одна надпись. Неожиданная. Пугающая. Самое страшное открытие этого дня. Под моим именем крупными синими буквами записано:

Но делать нечего — я переворачиваю первую страницу.

И начинаю читать свою историю.

Часть 2

Дневник Кристин Лукас

9 ноября, пятница

Меня зовут Кристин Лукас. Мне сорок семь лет. У меня амнезия. Я сижу здесь, в незнакомой постели, и описываю свою жизнь; на мне шелковая ночнушка, которую мужчина — сообщивший, что он Бен, мой муж (кстати, сейчас он пошел вниз), — подарил мне на 46-й день рождения. В спальне тихо, единственный источник света — лампа на прикроватном столике, приглушенный оранжевый ореол. Я словно парю в воздухе, лежа в облаке света.

Дверь спальни закрыта. Я пишу для себя. Тайком. По вдохам-выдохам дивана я слышу, как мой муж в гостиной приподнимается, тянется вперед, покашливает, воспитанно прикрывая рот. Я спрячу дневник, когда он окончательно поднимется. Суну под кровать или под подушку. Не хочу, чтобы он прочитал мои записи. И не хочу объяснять, откуда я его взяла.

Я смотрю на часы на тумбочке. Уже почти одиннадцать. Надо торопиться. Наверное, совсем скоро я услышу, что Бен выключил телевизор, потом заскрипит пол и погаснет свет. Заглянет ли он на кухню, чтобы съесть бутерброд или выпить стакан воды? Или сразу пойдет в спальню? Понятия не имею. Я не знаю его привычек. Я своих-то не знаю.

Дело в том, что у меня нет памяти. Если верить Бену и доктору, с которым я познакомилась днем, как только я усну, мой мозг сотрет все, что я сегодня узнала и сделала. Я проснусь завтра в том же состоянии, что сегодня утром. В уверенности, что я юная девушка. И впереди у меня вся жизнь с ее потрясающими возможностями.

А потом снова обнаружу, что это не так. Ведь все возможности уже использованы. Полжизни позади.

Доктора зовут Нэш. Он позвонил мне утром, посадил в машину и отвез к себе в офис. На его вопрос я ответила, что впервые его вижу; он улыбнулся — без всякой иронии — и открыл лэптоп на своем столе.

Он показал мне фильм. Точнее видеоролик. Мы с ним сидели в тех же креслах, только были одеты по-другому. В ролике доктор Нэш дал мне карандаш и попросил нарисовать на бумаге разные фигуры, но глядя в зеркало, то есть чтобы все отображалось наоборот. Видно было, что мне трудно дается это задание, но сейчас меня интересовало не это, я неотрывно смотрела на свои огрубевшие руки и обручальное кольцо на пальце. Вот я закончила, и доктор явно чем-то доволен.

— Вы быстро схватываете, — произнес он, мол, где-то в самой глубине моего сознания хранятся результаты наших занятий, хотя сами занятия я не помню. — Это означает, что ваша долгосрочная память все-таки функционирует, — продолжил он.

Я улыбнулась ему, но как-то растерянно. Ролик закончился.

Доктор Нэш закрыл лэптоп. Он сказал, что мы встречаемся несколько недель и что у меня серьезное нарушение, как он выразился, «эпизодической памяти». Он объяснил, что это означает: я не запоминаю событий и подробностей своей биографии. Как правило, причина этого — неврологические расстройства. Структурные или биохимические. А возможно, гормональный дисбаланс. У меня редчайший случай, причем, по всей видимости, в особо сложной форме. Я спросила, что значит «особо сложной», и он сказал, что бывают дни, когда я не помню ничего, кроме событий раннего детства. Я вспомнила сегодняшнее утро, когда я проснулась без всяких «взрослых» воспоминаний.

— Как часто? — спросила я.

Его молчание было красноречивее слов:

«Очень».

Доктор продолжал: есть методики лечения персистирующей амнезии — медикаментозный и с помощью гипноза, но они все уже были испробованы.

— Но вам невероятно повезло, Кристин, — сказал он и объяснил, чем мой случай так разительно отличается от прочих. — Ваш набор симптомов не говорит о том, что вы утратили память навсегда. Вы можете помнить события в течение нескольких часов, пока не заснете. Вы даже можете вздремнуть — это не нарушает работы памяти. Пока не наступит глубокий сон. Это крайне необычно. Как правило, пациенты с потерей памяти не удерживают воспоминания дольше нескольких секунд.

— И?..

Он толкнул ко мне по столу коричневую записную книжку.

— Думаю, для вас будет очень полезно записывать что-то по ходу лечения — ваши ощущения, любые впечатления, воспоминания, которые вдруг всплывают. В этой книжке.

Я потянулась и взяла ее в руки. Новенькая, ни единой записи.

«И это все лечение? — подумала я. — Вести дневник? Я хочу помнить, а не только записывать».

Он словно прочел мои мысли.

— Кроме того, я надеюсь, что сам процесс записывания может вызвать новые воспоминания, — сказал он. — Эффект накопления.

Я раздумывала. А, собственно, какой у меня выбор? Вести дневник или оставить все как есть.

— Хорошо. Я согласна.

— Отлично. Вот я записал на обложке свои телефоны. Звоните, если понадобится помощь.

Я сказала «да» и взяла у него записную книжку. После паузы он продолжил:

— Мы с вами здорово продвинулись в том, что касается воспоминаний о детстве. В основном мы рассматривали фотографии. — Я промолчала, и он достал из своей папки какой-то снимок. — Сегодня я хочу показать вам еще одну. Узнаете?

На фотографии дом. Сначала он мне кажется абсолютно незнакомым, но, когда я замечаю, что верхняя ступень выщерблена, меня как будто озаряет. Это дом, в котором я провела свое детство, — вот тот самый дом, в котором, как мне показалось, я проснулась сегодня утром. Дом выглядел немного другим, нереальным, что ли, но все же это был он. У меня перехватило дыхание.

— Я жила здесь в детстве, — сказала я.

Доктор кивнул и объяснил, что мои воспоминания о ранних годах не повреждены. И попросил описать дом изнутри.

Я рассказала все, что смогла вспомнить: с порога попадаешь прямо в гостиную, в глубине небольшая столовая, гостей, как правило, вели по дорожке, что отделяла наш участок от соседского, сразу на кухню в задней части дома.

— А что еще? Что было наверху?

— Две спальни, — ответила я. — Одна сразу у лестницы, другая чуть дальше. В ванную и туалет, они в глубине дома, был проход через кухню. Раньше они находились в отдельном помещении, которое позже присоединили к главному дому, построив проход с кирпичными стенами и крышей из листового пластика.

— Дальше?

Я не понимала, чего он ждет.

— Не знаю…

Тогда он спросил, помню ли я какие-нибудь детали.

И я вспомнила.

— У мамы в кладовой стояла банка с надписью «Сахар», — начала я, — в ней она хранила деньги. Банка стояла на верхней полке, рядом с джемами — она сама их делала. Мы собирали ягоды в лесу, куда ездили на машине. Куда точно, не помню. Мы втроем заходили далеко в лес и собирали чернику. Корзины, десятки корзин. А потом, дома, мама варила их и делала джем.

— Отлично, — сказал доктор, кивая. — Прекрасно! — он что-то записывал в свой блокнот. — А что скажете об этих?

Он показал мне еще две фотографии. На одной была женщина, в которой я сразу узнала свою мать. А на второй была я. И я стала рассказывать доктору все подряд. Когда я замолчала, он забрал у меня снимки.

— Очень хорошо. Сегодня вы вспомнили о вашем детстве гораздо больше, чем обычно. Думаю, это из-за фотографий, — он помолчал. — В следующий раз я покажу вам новые.

Я согласилась. Интересно, откуда у него эти снимки, и вообще, сколько он знает обо мне того, чего не знаю я!

— Можно я возьму себе эту? — спросила я. — Ту, где мой старый дом?

Он улыбнулся:

— Конечно! — И передал мне фотографию. Я вложила ее между страниц дневника.

Доктор отвез меня домой. Он уже объяснил, что Бен не знает о наших встречах. Но по дороге добавил, что я должна хорошенько подумать, рассказать ли мужу о дневнике.

— Вам может стать перед ним неловко, — сказал он. — И вы уже не захотите записывать определенные вещи. На мой взгляд, очень важно, что сейчас вы записываете все, что приходит вам в голову. Кроме того, Бену может не понравиться, что вы решили продолжить лечение. — Он помолчал. — Возможно, вам лучше не показывать ему дневник.