Друзья Мамеда, стр. 10

Возле дверей я заметил троих ребят. Были они оборванные, босые, грязные. Старший примерно моего возраста, а младший — такой, как мой братишка Ахмед. Младший мальчишка тоненьким голосом пел частушку. Второй, раздув губы, стукал себя по щекам, издавая звуки, похожие на удары барабана, а третий насвистывал мелодию, ударяя в такт по игрушечному барабану.

Не знаю, как другим, а мне концерт мальчишек очень понравился. Особенно интересно было, как играет на собственных губах и щеках средний из мальчишек. Я даже подумал: «Вот бы так научиться». Но решил, что у меня все равно не получится. По барабану я еще, пожалуй, смогу так тарабанить, а по губам и щекам — нет. Видно, и другим тоже понравилось. Люди подходили один за другим и бросали деньги в шапку, которую держал младший мальчик. В ней лежали и медяки, и серебро, и бумажные рубли. Наверное, мальчишки еще больше бы собрали денег. Но тут в зал вошел милиционер. То ли его позвал кто-то, то ли он сам услышал песню. Милиционер был очень высокий. Он протискивался через толпу к мальчишкам.

Ребята хотели было сбежать. Но милиционер сгреб их своими большими руками — сразу всех троих, как котят.

— Отпустите их, товарищ милиционер, — стал просить Коля. — Пусть поют. Кому они мешают?

— Успокойтесь, гражданин, — сказал милиционер Коле, как взрослому. Мне показалось, что он с уважением смотрел на нашу форму. — Ребят надо в детский дом отправить. Что же им беспризорничать?

Мы с Колей вышли из зала и очутились на вокзальной платформе. Здесь, как и в зале ожидания, было много народу. Все больше женщины с чемоданами и узлами, с плачущими детьми.

Подошел санитарный поезд. По перрону растеклись запахи борща и лекарств. На подножках и в тамбурах толпились раненые с костылями, с забинтованными руками и головами. Из окон выглядывали бледные лица. Девушки в белых халатах и косынках с красными крестами старались не выпускать раненых из вагонов. А те прыгали на платформу и стояли, вглядываясь в лица толпившихся на перроне людей, словно искали своих близких или знакомых. В свою очередь, люди на перроне заглядывали в двери и окна. Наверное, тоже надеялись вдруг увидеть кого-нибудь своего. И опять среди толпы шныряли оборванные ребята, они пели, плясали, а иногда просто просили денег.

— Смотри, они! — говорил Коля, заметив вдали каких-нибудь ребят.

Но это были не наши ребята, а другие.

— Тоже сироты, — сказал Коля и вздохнул.

Раненые в вагонах кто улыбался, глядя на распевавших и плясавших ребят, кто смотрел грустными глазами. Один немолодой солдат с рукой на перевязи сошел на перрон. В здоровой руке он держал банки с консервами, а к боку прижимал полбуханки хлеба. Все это он отдал стоявшим поблизости ребятам.

Санитарный состав тронулся. Мимо нас, громыхая, проплывали вагоны. Бледные лица продолжали смотреть из окон и дверей. И тут я впервые за всю войну подумал, что вот в этом самом поезде с перебинтованной головой или с костылями мог проехать отец или мой брат Али. Может, они и в самом деле ехали в каком-нибудь из вагонов, но мы так и не увидали друг друга. А может, они еще раньше проехали…

Я задумался, глядя вслед уходящему поезду. Коля обнял меня за плечи и сказал:

— Ну пошли, братик-сиротик.

Хотя Коля по-дружески обнимал меня, его слова подействовали на меня хуже, чем пощечина. Я сбросил с себя его руки и даже оттолкнул его:

— Не смей меня так называть! Никогда не смей.

Коля растерянно смотрел на меня. Он никак не мог понять, чего я так рассердился.

— Да что ты, — неуверенно заговорил он, — я не хотел тебя обидеть. Я и не думал ничего плохого, Мамед.

Я немного успокоился и сказал Коле, что слово «сирота» для того, у кого есть родители, считается у нас самым большим оскорблением или, правильней сказать, проклятием. Только враг так может сказать человеку.

— Не сердись, — проговорил Коля виноватым тоном, — я ведь не знал этого. И о том, что у тебя есть родители, я тоже не знал. Думал, ты нашего поля ягода. Я ведь сам детдомовский. Вырос в детском доме. А потом поступил в училище. У меня никого нет: ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры. Никого.

Я с удивлением слушал Колю. Вот бы никогда не подумал, что он может быть грустным. Всегда он такой спокойный, веселый. Мне очень хотелось сказать ему, что я бы хотел, чтобы он был моим братом, как Али. Но почему-то опять не сказал. А сам про себя решил, что буду любить Колю и всегда буду с ним дружить.

VI

Однажды, это было уже весной, мы вместо военных занятий отправились на море. В этот день мы должны были сдавать нормы «Освода». Я не раз уже слышал это слово, его в последнее время часто произносил наш военрук. «Вы все должны сдать нормы «Освода», — говорил он. — По нормам «Освода» надо уметь грести и управлять шлюпкой…» Но я не знал, что такое «Освод», и думал, что это чья-нибудь фамилия. Однажды я спросил у Коли, кто такой «Освод». Он сначала не понял меня, а потом как расхохочется, стал прямо-таки кататься от смеха и никак не мог успокоиться. Ребята наперебой спрашивали его, отчего он так смеется, но Коля ничего им не сказал. Почувствовал, что мне будет неприятно. Мы теперь с ним дружили. Гамид, который раньше из-за Коли сторонился меня, теперь сам со мной заговаривал и вставал на мою сторону, если кто-нибудь из ребят задевал меня. Но вообще теперь ребята в группе хорошо относились ко мне. Поняли, что я не подлизываюсь к мастеру, а выполняю все его указания, потому что хочу хорошо работать. Хорошо работать у нас старались многие. Ведь у большинства ребят отцы и старшие братья были на фронте. И они понимали: чем больше у нас будет оружия, тем скорей наша армия разобьет фашистов. А пока, наверное, оружия у наших бойцов было мало, потому что гитлеровцы подходили все ближе к нашим местам. Из газет мы знали, что наши солдаты ведут ожесточенные бои и дерутся за каждую деревню, за каждый клочок земли, и все же им приходится отступать. Поэтому мы и старались работать как можно лучше. И когда из цеха сборки приходили забирать каши детали, нам было приятно. Хотелось, чтобы они скорей пошли в дело.

На военных занятиях, которые проводились у нас чуть ли не каждый день, мы тоже старались. Каждый из нас жалел, что нам еще мало лет и в армию не возьмут, скажут: «Подрасти».

На этот раз у нас должны были быть соревнования по гребле. На море мы отправились строем. Мне нравилось, когда мы ходили строем. Я однажды видел со стороны, как шли наши ребята. Очень красивое было зрелище. Шеренги ребят, одетых в темную форму, четко шагали по шоссе, разбившись на ровные квадраты. Затянутые широкими ремнями, на которых горели большие бляхи, в начищенных ботинках, наши ребята были очень похожи на моряков. Издали так совсем не отличишь. Только вместо бескозырок на головах фуражки с твердыми лакированными козырьками.

Командовал каждой группой староста. Он шел сбоку, как и положено командиру. Раньше я очень стеснялся ходить так. Мне казалось, что на меня все смотрят, и ноги сами начинали спотыкаться. Но теперь я уже привык и не боялся сбиться с ноги. Напротив, мне даже приятно было чувствовать себя командиром.

Многие наши ребята, чтобы быть еще больше похожими на моряков, переделывали себе свои брюки. Делалось это так: внизу в брюки вставлялись клинья, и тогда получались брюки клеш, совсем как у моряков. Я с завистью смотрел на ребят, щеголявших в таком «клеше», но сам не решался взяться за переделку, да и материала подходящего не было. Потом Гамид с Османом раздобыли где-то брюки от чьей-то формы и вшили себе клинья. Я смотрел, как они шили, и тоже решил рискнуть. Материал они мне дали. Из этих старых брюк многим хватило на клинья. Потом нас отругали за это.

Но мы так и ходили с клиньями. Брюки были такие широкие внизу, что закрывали даже носок ботинка. В таких брюках мы еще больше старались по-матросски печатать шаг.

На море мы шли в отличном настроении. Был солнечный, хотя и ветреный день. На море было свежо, и вся его серовато-зеленая поверхность была покрыта мелкими гребешками. Мне казалось, что передо мной раскинулась огромная шкура серого каракуля. Лодок в нашем распоряжении было немного, всего шесть штук. Это были не настоящие шлюпки, на которых тренировались курсанты морского училища, а обыкновенные рыбачьи лодки, да и те такие старые, что валялись на берегу без употребления, наполовину засыпанные песком. Мы еще раньше откопали их, отчистили, залатали и даже покрасили. Теперь они казались совсем новыми и выглядели очень красиво. Первые группы погрузились в лодки, которые мы называли шлюпками, и по команде Рогатина одновременно отчалили. Ребята, сидевшие на веслах, налегли изо всех сил. А стоявшие на берегу подбадривали их криками. Лодки стремительно разрезали серый каракуль, удаляясь от берега. Издали они были похожи на многолапых жуков. Вот, достигнув буйка, назад повернула одна лодка, за ней другая. Вскоре они подошли к берегу. Усталые, возбужденные гребцы высадились на берег, а их место спешили занять другие. Наконец наступила очередь нашей группы. Я попал в лодку, где рулевым был Гамид. На соседней лодке за рулем сидел Осман, а на третьей — Леня. Рогатин взмахнул флажком, и мы дружно налегли на весла. Лёнина лодка с самого начала немного обогнала нашу, и Леня, насмешливо улыбаясь, что-то прокричал нам. Наши ребята не отвечали, а еще сильней налегли на весла. Гамид, сидевший за рулем, выкрикивал в такт взмахам весел: «Раз-два, раз-два!» Остальные лодки отстали от нас, только Лёнина была впереди. Вот она уже дошла до буйка и повернула обратно. Пожалуй, нам теперь трудновато будет догнать ее. Ведь нам еще предстоит дойти до буйка и там развернуться. Сидевший на носу Гамид немного повернул руль, чтобы выпрямить путь на буек. Наша лодка круто изменила направление, и та, что неслась нам навстречу, врезалась носом нам в борт. Удар был сильный. Нос второй лодки пробил обшивку. В пробоину хлынула вода и забила фонтанчиком. На минуту мы растерялись. Но вот Гамиду удалось повернуть лодку к берегу. А я скинул рубашку и заткнул ею пробоину. Напор воды был сильный. Несмотря на то что ребята фуражками вычерпывали воду, лодка продолжала наполняться. Двигались мы медленно, потому что на веслах теперь сидели не все гребцы. Вот вода уже покрыла наши ботинки и продолжала подниматься. Напрасно гребцы изо всех сил налегали на весла. Лодка будто стояла на месте. И вдруг она ушла вниз, а я очутился в воде. Ребята, которые умели плавать, держались на поверхности, пока их не подобрала соседняя лодка. На помощь нам спешили и другие лодки. Но я ничего этого не видел. Я сразу же пошел вниз и нахлебался соленой воды. Не знаю, каким образом мне удалось оттолкнуться от дна и снова вынырнуть. Но намокшие суконные брюки и ботинки тянули мои ноги вниз. Я снова ушел под воду. Последнее, что я запомнил, была навалившаяся тяжелая темнота. Очнулся я уже на берегу, открыл глаза и увидел склонившихся надо мной ребят и нашего военрука Рогатина.