Том 4. Пожиратели огня (с илл.), стр. 13

И не было случая, чтобы австралиец когда-нибудь погрешил против этого обета или изменил своему приемному брату в минуту опасности. Такой союз считается священным у всех австралийских племен.

Этот обряд был некогда совершен и над отцом Виллиго и канадцем, и теперь этот кровавый союз Дика с Виллиго являлся главной силой и главным оплотом наших путешественников против осаждающих их дундарупов; теперь они могли быть вполне уверены в преданности им нагарнукского вождя и его двух воинов, не опасаясь возможной измены с их стороны. От них теперь только и можно было ожидать спасения, так как они одни знали все военные хитрости и предательские штуки, на которые способны были туземцы. Кроме того, и вышеупомянутый обычай, равносильный закону среди австралийских племен, — не нападать, то есть не вступать в бой даже с самым незначительным по численности отрядом, если это нападение требовало многих жертв, также играл немалую роль в том, что наши путники до сего времени еще не расстались с жизнью.

После долгого и бурного совещания, очевидно, мнение старейших дундарупов восторжествовало, и решено было только оцеплять противников, чтобы помешать им уйти, а нападение отложить до наступления следующей ночи, когда окружающий мрак не позволит европейцам видеть, куда стрелять.

Круг осаждающих плотным кольцом окружал маленький отряд со всех сторон; куда ни глянь — мелькали черные курчавые головы дундарупов, и казалось совершенно невозможным, несмотря на всю опытность и хитрость Виллиго, чтобы ему удалось вызволить своих друзей из ловушки, в которой они очутились.

Оливье, осмелившиеся высказать вслух эту мысль, получил от Дика следующий ответ:

— Я глубоко убежден, что Виллиго как-нибудь вызволит нас, но как, этого сказать не могу; в настоящее время нам остается только положиться на него и ждать!

Таким образом, даже канадец — знаменитый Тидана, пробивающий головы, которого боялись дундарупы и все другие племена туземцев, равно как и лесные бродяги, и тот не знал, каким образом прорвать эту цепь туземцев, окружающих их со всех сторон.

— Меня смущает только одно, — заметил Дик по некотором размышлении. — Для меня совершенно ясно, что эти черномазые черти направлены на нас лесовиками с целью взять нас живьем. Между тем с сегодняшнего утра дундарупы ищут случая истребить нас!..

— Или же захватить нас в плен! — заметил Оливье.

— Одно другого стоит: захватив нас, они несомненно привяжут нас к столбу пыток; туземцы никогда не оставляют пленных в живых, так как при кочевом образе жизни пленных невозможно устеречь; они непременно сбегут, а каждый беглый пленник — лишний непримиримый враг. Теперь я вот чего не могу понять: если лесовики следят за нами, желая выведать нашу тайну о месте нахождении прииска, то зачем они натравили на нас этих черномазых? Ведь они меня достаточно знают, чтобы быть уверенными, что даже и у столба пыток я не выдам им своего секрета.

— Но, быть может, дундарупы преследуют нас против их воли.

— Нет, не думайте этого, мой юный друг!

— Вы видите, однако, Дик, что лесовики не показываются, тогда как им было бы так легко сравнять шансы туземцев; их, по словам Виллиго, человек десять, а нас ведь только четверо, хотя и с огнестрельным оружием!

— Да, но у нас шестиствольные револьверы, а у них простые одноствольные ружья!

— Это так, но на их стороне несколько сот дундарупов; это, кажется, с лихвой уравновешивает силы!

— Не в такой мере, как вы это думаете! Туземцы потеряли уже достаточно народа и теперь ни за что на свете не согласятся при свете дня двинуться на нас! Они будут опозорены, если пожертвуют еще пятнадцатью человеками для того, чтобы овладеть нами. С другой стороны, теперь, когда нами пролита их кровь, когда нами убит их вождь, они не посмеют вернуться к своим, не отомстив за своих убитых, а потому, несомненно, сделают все возможное для достижения своей цели. Но вот чего я не могу понять: каким образом этот отряд, который, несомненно, представляет собой или авангард главной армии дундарупов, выступившей в поход против нагарнуков, или же отдельный корпус, откомандированный с какой-нибудь определенной целью, мог уклониться в сторону и, пренебрегая своей миссией, преследовать нас, когда мы решительно ничем не вызвали их неудовольствия!

— Ну, а присутствие среди нас Виллиго разве не может служить достаточным оправданием их действий? Поимка такого великого вождя нагарнуков — завидный подвиг!

— Вы были бы правы, Оливье, если бы Виллиго был с нами с самого начала, но припомните, что ведь он присоединился к нам только после того, как ему удалось случайно узнать, что отряд дундарупов, соединившихся с лесовиками, преследует нас. Как видите, мое недоумение ничуть не уменьшается, и вплоть до завтрашнего утра я буду говорить, что не могу объяснить себе роль лесовиков. Их дело было, скрываясь насколько возможно, проследить нас до самого прииска, а затем перебить в открытом бою иль подстроить нам западню, чтобы всецело завладеть прииском. Вместо этого, они действуют так, как будто ищут отмщения, словно для них важно перебить нас, не принимая в этом убийстве явного участия, не обнаруживая своей личности. Это что-то странное! Разбирайтесь в этом, как знаете, но что касается меня, то я положительно перестаю понимать наших лесовиков! Как, они хотят заставить убить нас и допустить, чтобы мы унесли с собой в могилу нашу тайну, могущую дать им несметные богатства?! Между тем каждый из них готов десять раз рисковать жизнью из-за каких-нибудь жалких грошей! Нет, воля ваша, это что-то невероятное! Здесь кроется какая-то тайна, которую мы, вероятно, раскроем впоследствии, если только останемся живы! Если бы у меня были враги, которые искали бы моей гибели, то я готов поручиться чем угодно, что скорее таковые найдутся здесь, среди этих лесных бродяг буша, чем на улицах Сиднея или Мельбурна! — сказал Дик после некоторого раздумья.

При этом Оливье невольно вздрогнул: перед ним пронеслись, как во сне, различные минуты его жизни и последние события, предшествовавшие его отъезду из Франции.

— А если это… — начал он. — Но нет, это бред расстроенного воображения… Нет, этого не может быть!..

— Ничто, милый мой Оливье, нельзя считать невозможным в нашем буше, если только дело идет о мести! — проговорил канадец, полагая, что молодой француз возражает на его последние слова. — Вы сами знаете, что мы находимся в стране, где нет ни чести, ни совести, ни справедливости, ни законов; здесь грубая сила царит полновластно, помните это!

X

ВДРУГ КРИКИ И ШУМ В ДУНДАРУПСКОМ лагере заметно усилились. Видя, что европейцы не отвечают на их вызов, туземцы придумали новое средство поддразнить врага.

Воткнув в землю свои копья, они взялись за руки и начали плясать спиной к неприятелю, что привело Виллиго в неописуемую ярость. Такое положение дикарей было в высшей степени оскорбительно для чести вождя: оно означало, что дикари считают его трусом и не ставят ни во что.

Дундарупы знали, что делали. Они надеялись, что нагарнукский вождь не вытерпит и сделает какую-нибудь неосторожность. И действительно, Виллиго с трудом удерживался, чтобы не кинуться на врагов; однако он все-таки удержался и отвел душу только тем, что произнес страшную клятву испепелить жилища дундарупов, истребить их жен, детей и стариков, одним словом, всячески отомстить им за оскорбление, нанесенное в его лице всему племени нагарнуков.

Потрясая оружием, с пылающими глазами и пеной у рта, он запел вместе с двумя своими воинами песню, в которой оскорблялись дундарупы:

— Ваг!.. Ваг!.. Дундарупы трусы, они прячутся, как опоссумы, когда заслышат голос воина. Они бегут от нагарнуков, когда те наступают на них, потрясая копьями и бумерангами!