Том 2. Месть каторжника. Затерянные в океане (с илл.), стр. 133

Пять здоровых молодцов, из коих один был агент лондонской полиции, проводили там все время и занимались только тем, что курили и пили в комнате при лавке, к которой примыкало что-то вроде погреба, запиравшегося солидной дверью. Хозяином лавки был Жак Лоран, устроивший эту ловушку. В первый день какой-то господин пришел предложить старинную столовую серебряную посуду; старый еврей позвал его в комнату за лавкой будто бы для того, чтобы ему заплатить, и там по его знаку пять человек обыскали вошедшего и заперли в погреб; это был номер первый.

В ожидании своей настоящей добычи, Жак Лоран забавлялся тем, что очищал Лондон от самых опасных злодеев. Следующие дни тоже дали ему небольшой улов… Наконец не прошло и недели, как какой-то иностранец, с осанкой аристократа, вышел из кареты, чтобы купить пару турецких туфель за два шиллинга.

«Не так уж ты ловок, приятель, — подумал Жак Лоран, — сейчас ты мне заплатишь билетом!»

Этот удивительный полицейский «почуял», как он выражался, что вновь прибывший был, что называется, «его прихода». В самом деле, иностранец вытащил свой бумажник, полный банковских билетов, и взял один из них в сто фунтов стерлингов, то есть в две тысячи пятьсот франков, для того, чтобы заплатить два с половиной франка. При взгляде, который бросил на него Лоран, иностранец — это и был разыскиваемый преступник — хотел бежать, но дверь изнутри имела секрет, и, не зная его, невозможно было выйти из комнаты. Тогда он с кинжалом в руке бросился на своего противника, но в одну минуту был обезоружен и смят Жаком Лораном и присоединен к тем пятнадцати редким птицам, которые уже сидели в клетке. Агенту английской полиции оставалось только оформить аресты. За восемь дней начальник полиции безопасности Парижа поймал пятнадцать самых опасных преступников Лондона, убийц и рецидивистов, которые уже много лет издевались над английской полицией, и знаменитого изготовителя фальшивых билетов, который оказался бывшим контролером в отделении банка по печатанию билетов.

Совет банка выдал Жаку Лорану в виде награды сто тысяч франков, которые он все и разделил между своими агентами, не оставив себе ни одного сантима.

Этот знаменитый полицейский придерживался того принципа, что полиция никогда не должна ничего скрывать; самая широкая огласка всегда послужит ей на пользу. Так, в деле банка, огласка имела тот результат, что все отказывались от билета с известным номером, и, естественно, преступник стал искать какого-нибудь старьевщика, менялу низкой пробы, чтобы попытаться спустить ему свои билеты. Но так как в Лондоне тысячи такого сорта лавок, открываемых подозрительными субъектами, то Жак Лоран переоделся старым евреем, грязным и отвратительным; он был уверен, что, затрудняясь в выборе, преступник обратится скорее всего к нему, так как в качестве восточного еврея он должен был показаться благодаря создавшейся у этого сорта людей репутации более подходящим для подобных темных дел, чем всякий другой.

События показали, что он был прав. Высокого роста, из тех людей, про которых говорят, что он неладно скроен, да крепко сшит, обладая геркулесовой силой, которая позволяла ему одному справляться с четырьмя и даже с пятью преступниками, Жак Лоран к тому же обладал еще глубоким знанием человеческого сердца и всегда избирал самые простые и естественные средства при своих расследованиях. «Это так и должно было быть!» — часто говорили его противники. О, да! Конечно, так и должно быть, но, как и в случае с Колумбовым яйцом, нужно было найти главное, добиться успеха, а Жаку Лорану всегда все удавалось.

Таков был старый начальник полиции безопасности, к которому, оказавшись в ужасном и безвыходном положении, шли за советом два наших героя.

Дойдя до конца улицы Лепик, Люс позвонил у двери отдельного домика, где жил старик.

— Кто там? — спросила экономка через щелку в двери.

Люс назвал имена и звания.

— А, входите же! — послышался радостный голос хозяина квартиры, который только что встал. — Какой попутный ветер занес вас так рано к монмартрскому отшельнику?

— Он в хорошем расположении духа, — быстро сказал Люс Гертлю. — Есть надежда! Он нас выручит… Но прежде всего сделаем вид, что мы пришли просто навестить его, — я знаю его слабые струнки… ни одного слова, пока он сам нас не спросит!

— Понял!

В это время дверь отворилась настежь, и Жак Лоран, прямой и крепкий, как дуб, несмотря на свои восемьдесят лет, с лицом, озаренным доброй улыбкой, протянул к ним обе руки, приглашая войти.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Странное общество

В ЭТОТ ДЕНЬ ДОН ФЕРНАНДО Д'АЛЬПУХАРА, португальский посланник, устраивал у себя небольшой интимный вечер с участием десятка видных представителей высшего парижского общества. Там был герцог Даминар Конти, большой знаток скотоводства, два брата де Тремню, предки которых участвовали еще в битве Тридцати в степи Сен-Ка, большие любители поохотиться, поиграть, выпить, страшные драчуны, как и все бретонцы старинных фамилий; Гумберт де Ла Вильянтруа, капитан парохода; дон Альварес де Кастро, знатный португалец, мультимиллионер и близкий друг посланника; его младший брат Мануэль де Кастро, лучше всех в Париже дравшийся на шпагах; Поль де Марсэ, элегантный заместитель главного прокурора; Андрэ де Ла Сольн, неутомимый путешественник, начертавший свой герб железным наконечником альпенштока на самой вершине Гималайских ледников. Мы ограничимся лишь этим перечислением лиц, наиболее известных.

Поль де Марсэ в первый раз был на одном из этих еженедельных собраний у посланника, которые так ценились в светском Париже, потому что на этих вечерах присутствовали всегда лишь двадцать человек, считая в том числе и хозяина дома, и туда приглашались только те, кто мог представить доказательства своего аристократического происхождения по крайней мере со времен крестовых походов. Сыновья торговцев лекарствами или слабительным шоколадом, подрядчиков, разбогатевших на договорах по сносу старых зданий, испробовали все средства отворить перед собой эти двери, но последние оставались для них плотно закрытыми, так что приглашение к д'Альпухаре было равносильно признанию за приглашенным старинного и чисто аристократического происхождения. Поль де Марсэ получил приглашение через Мануэля де Кастро, своего близкого друга, но сделать это было не так легко, потому что в Португалии настоящее аристократическое происхождение признается не только со стороны отца, но еще и матери, а мать Поля, госпожа де Марсэ, была урожденной Тренкар — имя, которое, кроме своего вульгарного происхождения, было несколько скомпрометировано в финансовом мире после печальной, известной нам истории; но Мануэль де Кастро настойчиво хотел, чтобы его друг был приглашен, приводил в доказательство салический закон так осторожно и ловко, что д'Альпухара, не хотевший решать сам, передал вопрос на обсуждение своих близких знакомых, и Мануэлю удалось добиться общего согласия всех десяти присутствующих, за исключением хозяина дома, воздержавшегося от голосования.

Эти десять человек составляли, так сказать, ядро собраний — они были постоянными посетителями. Новых посетителей приглашалось только по двое на каждую неделю.

Поль де Марсэ, понятно, и не подозревал о той своего рода баллотировке, которой подвергалось приглашение человека с его именем, и был страшно горд, получив приглашение от аристократа-посланника. Это являлось посвящением его в аристократы, пренебрегать чем он мог еще меньше, чем любой другой, так как, несмотря на все уловки салического закона, Сен-Жерменское предместье [15] не могло простить его отцу, что он ввел в семью старинной фамилии де Марсэ какую-то госпожу Тренкар; была еще надежда, что Поль женится и несколько поочистит свой герб новой связью с одной из наиболее старинных фамилий аристократического предместья; однако он не торопился, выжидая исполнения своих честолюбивых замыслов, доходивших до надежды занять важный пост министра юстиции, о чем усиленно хлопотал герцог де Жерси. От природы этот молодой человек обладал чрезвычайно чувствительным сердцем и вовсе не злым характером, но примеры Тренкара-отца и наставления скептика де Жерси, который никогда не скрывал от него, что этот Тренкар являлся отцом лишь номинально, немало способствовали тому, чтобы уничтожить эти качества; зато в жизни Поля был элемент чисто идиллического характера, который, подобно оазису в пустыне, освежал его душу и ум среди той лихорадочной и развратной жизни, которая из среды придворных распространилась и на весь Париж.