Том 1. В дебрях Индии (с илл.), стр. 85

— Верно, вы ничего не забываете, Сердар! — сказал разочарованный Барбассон. — Ба! Надо иметь больше доверия к своей звезде.

Легко понять после этого, с каким тяжелым сердцем проезжали наши авантюристы пространство, отделявшее их от Пуант-де-Галля, куда они все же прибыли без всяких препятствий. На «Радже» действительно были уже разведены пары и из предосторожности даже поднят якорь, а потому ничего больше не оставалось, как взойти на борт вместе с ящиком, в котором находился несчастный губернатор. Луна только что зашла как нельзя более кстати, так как это давало возможность пройти канал, не будучи замеченными. Что касается опасности наскочить на берег, то на борту находились прекрасная карта и компас, а провансалец, как опытный моряк, брался вывести яхту в море без всяких приключений. Он сам встал у руля и взял к себе двух матросов, чтобы те помогли ему в случае надобности. Машинисту он дал только один приказ:

— Вперед! На всех парах!

И как раз вовремя! Не успели они выйти из узкого входа в канал, как два потока электрического света, пущенных из фортов, скрестились друг с другом и осветили порт, канал и часть океана, ясно указывая на то, что похищение и побег уже обнаружены. В ту же минуту раздался выстрел из пушки, и ядро, скользнув по поверхности воды, пролетело в нескольких метрах от борта.

— Да, как раз вовремя! — сказал Сердар, вздохнув с облегчением. — Только теперь мы вправе сказать, что спасены.

Он приказал двум матросам поскорее освободить сэра Уильяма от связывающих его пут и затем запереть его в комфортабельной каюте в междупалубном пространстве, не обращая внимания на его протесты и не отвечая на его вопросы. Прежде чем вступить в разговор, для которого он только что рисковал своей жизнью, он хотел убедиться в том, что «Раджа» окончательно вышел из цейлонских вод. Сэр Уильям, против всякого ожидания, увидев, с кем он имеет дело, замкнулся в презрительном молчании. Когда матросы собрались уходить от него, он сказал им с величественным видом:

— Скажите вашему хозяину, что я прошу только одного: я желаю, чтобы меня расстреляли, как солдата, а не вешали, как вора.

— Тоже еще фантазия! — сказал Барбассон. — Знаем мы этих героев, подкупающих негодяев вроде Кишнайи для убийства!

— Он вспомнил, что хотел нас повесить, — вмешался Нариндра — и сам боится той же участи.

— Так же верно, как то, что я сын своего отца, он хочет показать себя стоиком, чтобы затронуть чувствительную струнку Сердара и тем спасти свою жизнь… Увидим, увидим, но, по-моему, он в сто раз больше Рам-Шудора заслуживает веревки.

Из форта послали вдогонку еще несколько ядер, но, убедившись в своем бессилии перед быстрым ходом «Раджи», который находился теперь вне досягаемости выстрелов, решили прекратить стрельбу.

Так как во всем порту Пуант-де-Галль не оказалось больше ни одного судна, которое можно было бы отправить по их следам, наши авантюристы решили не ждать «Дианы» и направились в Гоа.

Они буквально падали от усталости после целого ряда ночей, проведенных без сна, а потому Сердар, несмотря на все свое желание тотчас же вступить в решительный разговор со своим врагом, вынужден был уступить просьбе своих товарищей и дать им несколько часов отдыха. Решено было поэтому отложить до вечера торжественное заседание, на котором все они должны были присутствовать.

IV

ДЕНЬ ПРОШЕЛ БЕЗ ВСЯКИХ ПРИКЛЮЧЕНИЙ, и в условленный час, после того как Барбассон отдал нужные распоряжения, Сердар и его товарищи собрались в большой гостиной яхты, приготовленной для этого случая.

— Друзья мои, — сказал Сердар, — вы представляете настоящий суд, и я приглашаю вас быть моими судьями; я хочу, чтобы вы могли взвесить все, что произошло с той и с другой стороны, и решить, на какой из них право и справедливость. Все, что вы по зрелом и спокойном размышлении найдете справедливым, я исполню без страха и колебаний, клянусь в том своей честью. Забудьте все, что я говорил вам в часы душевных излияний, потому что ради Барбассона, который ничего или почти ничего не знает, я должен рассказать все с самого начала.

Барбассон был избран двумя своими коллегами президентом военного суда как наиболее способный дать отпор сэру Уильяму. Все трое сели вокруг стола, и тогда по их приказу привели сэра Уильяма. Последний с презрением окинул взглядом собравшееся общество и, узнав Барбассона, тотчас же бросился в атаку, воскликнув:

— Вот и вы, благородный герцог! Вы забыли познакомить меня со всеми вашими титулами и не прибавили к ним титулы атамана разбойников и президента комитета убийц.

— Эти господа не ваши судьи, сэр Уильям Браун, — вмешался Сердар, — и вы напрасно оскорбляете их. Они мои судьи… Я просил их оценить мое прошлое и сказать мне, не злоупотребил ли я своими правами, поступая известным образом по отношению к вам. Вы будете иметь дело только со мной, и если я приказал доставить вас сюда, то лишь для того, чтобы вы присутствовали при моих объяснениях и могли уличить меня в том случае, если какая-нибудь ложь сорвется у меня с языка.

— По какому праву вы себе позволяете…

— Никаких споров на эту тему, сэр Уильям, — прервал его Сердар, голос которого начинал дрожать от гнева при виде человека, столько лет заставлявшего его страдать. — Говорить о праве не смеет тот, кто еще вчера подкупал тхугов, чтобы убить меня… Ради Бога, замолчите, не смейте оскорблять этих честных людей, которые не способны на подлый поступок, иначе я прикажу бросить вас в воду, как собаку!

Барбассон не узнавал Сердара, который по его собственному выражению был «мокрой курицей». Он никогда не видел Сердара в момент, когда тот вставал на защиту справедливости, а в данном случае речь шла о том, чтобы не позволить низкому негодяю, сгубившему его, оскорблять близких ему друзей. Выслушав это обращение, сэр Уильям опустил голову и ничего не отвечал.

— Итак, вы меня поняли, сударь, — продолжал Сердар, — собственные поступки я предаю на суд своих честных товарищей… Будьте покойны, мы с вами поговорим потом лицом к лицу. Двадцать лет ждал я этого великого часа, вы можете подождать десять минут и затем узнаете, чего я, собственно, от вас хочу.

И он начал:

— Друзья мои, вследствие обстоятельств, быть может более благоприятных, чем того заслуживали мои личные достоинства, я уже в двадцать два года был капитаном, имел орден и был причислен к французскому посольству в Лондоне. Как и все мои коллеги, я часто посещал «Military and navy Club», т. е. военный и морской клуб. Там я познакомился со многими английскими офицерами и в том числе с поручиком «horse's guards», конной гвардии, Уильямом Пирсом, который после смерти своего отца и старшего брата унаследовал титул лорда Брауна и место в палате лордов. Человек этот был моим близким другом.

Я работал в то время над изучением береговых укреплений и защиты портов. Мне разрешили для получения необходимых сведений поработать в архивах адмиралтейства, где находится множество драгоценных документов по этому предмету; я часто встречался там с поручиком Пирсом, который был тогда адъютантом герцога Кембриджского, главнокомандующего армией и флотом и президента совета в адмиралтействе. Как-то раз, придя в библиотеку, я застал там всех чиновников в страшном отчаянии; мне объявили, что иностранным офицерам навсегда запрещена работа в архивах: накануне кто-то открыл потайной шкаф и похитил оттуда все секретные бумаги, в том числе план защиты Лондона на случай, если бы он был осажден двумя или тремя союзными державами.

Я ушел оттуда сильно взволнованный. Вечером ко мне зашел Уильям Пирс с одним из своих молодых товарищей, которого звали Бёрнсом; мы долго разговаривали о происшествии, так сильно волновавшем меня главным образом из-за того, что я не мог кончить начатой мной весьма важной работы. Молодые люди сообщили мне, что между украденными бумагами находились настолько важные документы, что будь виновником этого похищения английский офицер, его расстреляли бы, как изменника; затем они удалились. Не знаю почему, только это посещение произвело на меня тяжелое впечатление. Оба показались мне крайне смущенными, сдержанными, что вообще не было свойственно им; затем, странная вещь, они попросили меня вдруг показать им планы, рисунки и разные наброски, которыми я сопровождал свои письменные занятия, тогда как раньше никогда этим не интересовались. Они их переворачивали, складывали в картон, снова вынимали оттуда… Одним словом, вели себя крайне непонятным образом.