Том 1. В дебрях Индии (с илл.), стр. 48

— Что вы говорите! Как! Жизнь наша будет спасена благодаря вам… верьте моей признательности…

— К сожалению, я должен рассеять ваше заблуждение… Вы меня не поняли; я пришел спасти только вас и никого больше спасти не могу.

— В таком случае мне остается ответить вам только одно, и вы, конечно, не удивитесь этому после того, как сами сказали, что я честный и благородный человек. Я отказываюсь от спасения, предлагаемого вами: или спасение, или смерть, но вместе со всеми.

— Но ведь то, что вы говорите, невозможно.

— Это мое последнее слово.

— Однако, — продолжал Сердар нерешительно, — у вас должны быть жена, дети…

— Ах, не говорите мне о них, не лишайте меня мужества… Имею ли право я сохранить им мужа… отца… обесчещенного!

— Ах! — подумал Сердар. — Какого мужа избрала себе моя Диана!.. Но я спасу этого благородного человека против его воли…

И он продолжал громко:

— Утро вечера мудренее, майор, и завтра…

— Завтра, как и сегодня, вы не получите другого ответа от меня.

— Я не то хотел сказать.

— Объяснитесь тогда, я не понимаю вас.

— Я так тронут величием вашей души, что хочу употребить весь этот день и затем ночь на то, чтобы отговорить индусских вождей от принятого ими решения.

— О, если вы это сделаете…

— Постарайтесь только, чтобы ваши люди, несмотря на свои страдания, не совершили какой-нибудь неосторожности и терпеливо ждали до утра.

— За это я отвечаю вам.

— До завтра в таком случае… я буду у вас в этот же самый час.

— Дай Бог вам успеха!

— Я надеюсь на успех сегодня ночью.

Сердар поспешно вышел из Хардвара. Отказ майора вынуждал его изменить все сделанные им приготовления. Передав индусским вождям ответ майора, несколько измененный им, что «гарнизон просил разрешения подумать до завтра», он поспешил в свою палатку, где заперся с Нариндрой, Сами и двумя маратхами. Совещание между ними длилось долго. Они говорили на телингском наречии, которое в Декане было понятно одним только бенгальским сипаям, а потому были уверены, что никто не поймет ни одного слова из их разговора.

День прошел, как и накануне, в похвальбах со стороны индусов и жалобах со стороны англичан. Обильный дождь, который шел в течение нескольких часов, настолько наполнил цистерны, что люди в крепости могли удовлетворить жажду, и с этой минуты с большим мужеством переносили свои страдания.

Наступила ночь, последняя для гарнизона Хардвар-Сикри. Густые черные тучи, собравшиеся сначала на горизонте, покрыли теперь весь небесный свод; на нем не было видно ни единой звездочки, точно ночь эта была нарочно создана для предсмертного бдения. Лагерь индусов, которым надоело играть и забавляться, был погружен в темноту; стаи шакалов бродили взад и вперед перед укреплениями города, как бы предчувствую обилие мяса, и их зловещее тявканье смешивалось порой с жалобными воплями умирающих от голода.

Сидя один в своем кабинете, майор приводил все дела в порядок и запечатывал конверты с духовным завещанием и семейными бумагами. Затем он снял с шеи медальон, в котором находилось изображение прелестного личика, и, покрывая его поцелуями, говорил:

— Ты, конечно, одобришь мой поступок, милая и благородная женщина? Разве ты не краснела бы за меня, узнав, что я способен покинуть своих солдат ради спасения собственной жизни? Я завещаю своим детям неизгладимое воспоминание о том, что я поступил честно.

Не успел он закрыть медальон, как послышался легкий шум. Он обернулся и, несмотря на все свое хладнокровие, не мог удержаться от крика: четыре совершенно голых индуса вошли в комнату и с быстротой молнии набросились на него. В одну минуту они повалили его на пол, заткнули рот и обмотали веревками, чтобы он не мог ни кричать, ни выбиваться из рук, затем двое из них взвалили его себе на плечи и бегом вынесли вон.

Глаза у него не были завязаны, и он мог, несмотря на темноту, видеть, что его пронесли через город, а затем через укрепления. Скоро они очутились на равнине; четыре индуса скользили, как тени, мимо индусского лагеря. На расстоянии мили оттуда он увидел какую-то движущуюся черную массу и затем услышал голос, заставивший его вздрогнуть. Это был голос Сердара, который говорил носильщикам:

— Положите его осторожно на дно хаудаха Ауджали.

— Сделано, господин, — отвечали носильщики.

— Хорошо! В путь к Эллору! Живей!

И говоривший сел в хаудах, где был майор, который понял по движению, что они едут на спине слона.

Месяц спустя майор вместе со своими детьми находился на пакетботе, который из Бомбея направлялся в Европу, а рядом с ними стоял Сердар; он пришел проститься с ними и был очень растроган.

Раздался звук колокола, приглашавший посторонних удалиться в свои лодки.

— В последний раз прошу вас, мой спаситель, — сказал майор, — назвать ваше имя! Что я скажу своей милой жене, когда она спросит, кого ей благословлять за то, что детям ее сохранили отца, а ей — мужа?

Сердар, переходивший уже за борт, обернулся и голосом, в который он, казалось, вложил все свои воспоминания и всю свою душу, сказал:

— Вы скажете моей милой Диане, что вас спас Фредерик де Монмор-Монморен.

— Праведное небо! Ее брат! — воскликнул майор.

И он хотел броситься за ним… но пароход закачался на волнах, и лодка Сердара очутилась в двадцати метрах от него.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Нухурмурские леса

I

ВСЯ ЗАПАДНАЯ ЧАСТЬ ИНДОСТАНА, ИЗВЕСТНАЯ под названием Малабарского берега, окаймлена длинной цепью гор разной высоты, которая тянется на семьсот-восемьсот миль от мыса Кумари, где она начинается едва заметными уступами, до диких и суровых провинций Мейвара и Бунделькханда. Здесь она разделяется на несколько отрогов, главные из которых, продолжая свой путь к северу, сливаются с первыми уступами Гималаев, пройдя сначала по границе Афганистана; другие же, разбежавшись в стороны подобно жилкам пальмового листа или пластинкам веера, понижаются постепенно, направляясь к равнинам Бенгалии, и сходят на нет на берегу Ганга подобно тому, как умирают благочестивые индусы, которые, чувствуя приближение смерти, приходят испустить последний вздох на берегу священной реки.

Эти горы носят разные названия — Тривандрамские, Гатские, Нильгерийские, Беар; все они покрыты непроходимыми девственными лесами, которые тянутся капризными извилинами то по глубоким долинам, покрытым пятью или шестью поясами растительности, куда с трудом проникает луч солнца, то по крутым склонам, которые подымают до 2500 метров свои зеленые вершины среди небесной лазури, то по обширным плато, покрытым дикими скалами и лощинами, где ревут потоки, шумят и пенятся каскады и сверкают озера неизведанной глубины.

Несколько проходов, которые известны только проводникам, ведут отсюда в Тривандрам, Гоа, Мирпур и другие города, но они так опасны и так редко посещаются, что большинство путешественников предпочитают ехать к месту назначения на маленьких пароходах, которые еженедельно ходят между Коромандельским и Малабарским берегами.

Густые и мрачные леса, покрывающие долины и склоны гор, до такой степени заселены дикими слонами и разного рода хищниками, что сами проводники откажутся вести вас через них, если вы не наймете слона, специально дрессированного для такого опасного путешествия и способного защитить вас. На концах всех тропинок, которые извиваются по равнине и соединяют между собой деревни индусов, в тех местах, где они приближаются к уступам, поставлены столбы с надписью на пяти или шести языках — тамильском, телингском, английском и других, которая гласит: «Не ходите дальше во избежание встречи с хищниками». Можно было бы прибавить «и тхугами», потому что ужасная каста душителей, которых преследует и травит европейская полиция, нашла себе убежище в самых неприступных местах этой дикой страны, где никто не осмелится ни преследовать их, ни мешать в исполнении мрачных таинств Кали, богини крови.