Тайный брак императора: История запретной любви, стр. 22

С большим трудом царя уложили в сани полковника Дворжицкого и ухмирающего отвезли в Зимний дворец.

Княгиня Юрьевская в пальто и шляпе спокойно ожидала возвращения супруга, когда вбежавший в комнату испуганный слуга пробормотал: "Княгиня, скорее, скорее… Его величеству дурно".

Не теряя ни на минуту присутствия духа, княгиня Юрьевская подбежала к шкафу, где хранились кое-какие лекарства, которыми Александр II иногда пользовался. Передав их слуге, она быстро спустилась в кабинет императора. В это время его как раз вносили.

Казаки уложили свою тяжелую и кровоточащую ношу на кровать, поставленную посреди комнаты. С редким самообладанием княгиня принялась ухаживать за раненым. Она растирала его виски эфиром, давала ему дышать кислород и даже помогла хирургам перевязывать ноги, чтобы остановить кровотечение.

Наследник с супругой, великие князья и княгини, прибывшие немного спустя, уступили ей первое место у постели умирающего. Император уже агонизировал, дышал лишь с перерывами, и зрачки его не реагировали уже на свет. Воспользовавшись минутным возвращением сознания, протоиерей Рождественский причастил его. Вслед за этим государь вновь впал в бессознательное состояние.

В три с половиной часа руки женщины, которую он так любил, закрыли навсегда ему глаза.

В ту же минуту в силу основных законов наследник-цесаревич сделался императором Александром III, и ему тотчас же пришлось проявить свою самодержавную волю.

В то же время, как врачи и слуги убирали еще тело покойного, граф Лорис-Меликов испрашивал царского решения по вопросу, не терпящему отлагательства. Он спрашивал у Александра III, должен ли он, согласно приказу, полученному им накануне, опубликовать в завтрашнем номере "Правительственного вестника" манифест, извещавший русский народ о преобразовании Государственного совета и вступлении на путь ограничения самодержавия народным представительством.

Нимало не колеблясь, Александр III ответил: "Я всегда буду уважать волю своего отца. Пусть завтра манифест будет опубликован".

Но в течение ночи министр внутренних дел получил приказ отложить печатание манифеста. Это было результатом тайного совещания собравшихся в Аничковом дворце реакционеров. Уступая страстным мольбам своих приближенных, Александр III неожиданно решил отложить исполнение отцовского завещания до тех пор, пока обстоятельства не позволили ему открыто отречься от него. Лишь пламенному красноречию его бывшего преподавателя, знаменитого обер-прокурора Священного синода, фанатика неограниченного самодержавия Победоносцева удалось сломить сопротивление прямого и набожного Александра III.

Лорис-Меликов, получив этот приказ, с горечью воскликнул: "Несчастный! Он уничтожил собственную подпись".

В последующие дни Победоносцев с еще большей настойчивостью подчинил своему влиянию своего августейшего ученика. В страстных речах он доказывал ему кощунственность "новых идей"; он напомнил ему, что самодержавие является одним из догматов православной веры; он убеждал его вернуться к священным идеалам Московских царей; он не уставая повторял ему: "Бегите из Петербурга, этого Богом проклятого города, поезжайте в Москву, перенесите правительство в Кремль… Но прежде всего и немедленно прогоните Лорис-Меликова, прогоните великого князя Константина, прогоните княгиню Юрьевскую".

И когда новый самодержец, молчаливый и подавленный, мучимый угрызениями совести, на несколько часов освобождался от настойчивого давления Победоносцева, тогда со всех сторон его приближенные обращались к нему с теми же словами и с теми же заклинаниями. Так вынуждали они Александра III мало-помалу отказаться от обещаний, данных им отцу.

В это время останки зверски убитого императора находились еще в Зимнем дворце. Император в гробу был одет в мундир Преображенского полка. Но вопреки обычаю, у него не было ни короны на голове, ни знаков отличия на груди. Он не захотел, чтобы эти суетные предметы следовали за ним в могилу. Говоря как-то с Екатериной Михайловной о своей смерти, он сказал: "Когда я появлюсь перед Всевышним, я не хочу иметь вида цирковой обезьяны. Не время тогда будет разыгрывать величественные комедии!"

Каждый день утром и вечером многочисленное духовенство служило вокруг гроба панихиды.

6 (18) марта, накануне погребения в Петропавловской крепости, Победоносцев присутствовал на панихиде. Вернулся он домой очень взволнованный, так как этот непреклонный человек имел нежное сердце. В тот же вечер он написал следующее письмо своей приятельнице: "Я присутствовал сегодня на службе во дворце. После того как служба окончилась и все разошлись, из соседней комнаты вышла вдова. Она еле стояла на ногах, и ее поддерживала сестра и под руку вел Рылеев. Она опустилась на колени около гроба. Лицо усопшего покрыто газом, который нельзя подымать. Но она наклонилась, резко сорвала газ и долгими поцелуями покрыла лоб и лицо; качаясь, она вышла затем из комнаты. Мне жаль эту бедную женщину".

Вечером того же дня Екатерина Михайловна вновь пришла к гробу. Она принесла сплетенный из своих дивных волос, составлявших ее славу, венок и набожно вложила его в руки усопшего. Это было ее последним даром.

Месяц спустя обер-прокурор Священного синода и его сторонники праздновали полную победу. Граф Лорис-Меликов, отставленный от занимаемой должности, возвращался на Кавказ. Великий князь Константин, испив до дна чашу горечи, унижаемый оскорбительными подозрениями, удалился от двора. Политическое завещание Александра II было уничтожено. Злоба и ненависть выметали с подножия трона все следы либеральных настроений. Александр III, в сознании своих былых заблуждений и в стремлении вернуться к идеалу царей Московских, обратился к народу с манифестом, в котором утверждались незыблемость самодержавной власти и исключительная ответственность самодержца перед Богом.

Русская империя вернулась, таким образом, на старые традиционные пути, на которых она когда-то нашла славу и благоденствие, но которые 35 лет спустя привели Россию к гибели, а Николая II к мученическому венцу.

РАСПУТИН

Суббота, 12 сентября 1914 г.

Распутин вылечился от своей раны и вернулся в Петроград. Ему не стоило труда убедить императрицу, что его выздоровление — блестящее доказательство Божественного покровительства.

О войне он говорит в выражениях туманных, двусмысленных, апокалиптических, из чего заключают, что он ее не одобряет и предвидит великие бедствия.

Воскресенье, 27 сентября 1914 г.

Я завтракал в Царском Селе у графини Б., сестра которой очень близко знакома с Распутиным. Я расспросил ее о "старце".

— Часто виделся он с царем и царицей после своего возвращения в Петроград?

— Не очень часто. У меня такое впечатление, что в данный момент их величества держат его в некотором отдалении. Так, например, позавчера он был в двух шагах отсюда, у моей сестры. Он при нас телефонирует во дворец, спрашивает госпожу Вырубову, может ли он вечером видеть императрицу. Госпожа Вырубова отвечает ему, что лучше подождать несколько дней. Он, по-видимому, был очень обижен этим ответом и тотчас покинул нас, даже не простившись. Раньше он не стал бы даже справляться, можно ли ему пойти во дворец, он отправился бы прямо туда.

— Чем вы объясняете эту внезапную перемену?

— Просто-напросто тем обстоятельством, что императрица оторвана от своей прежней меланхолической мечтательности. С утра до вечера она занята госпиталем, шитьем белья, санитарным поездом. У нее никогда не было такого здорового вида.

— Верно ли, будто Распутин заявил царю, что эта война будет печальной для России и что ее надо немедленно прекратить?

— Сомневаюсь… В июне, незадолго до покушения Хини Гусевой, Распутин часто повторял царю, что он должен остерегаться Франции и сблизиться с Германией; Распутин, впрочем, повторял лишь фразы, которым с большим трудом научил его старый князь Мещерский. Но после своего возвращения из Покровского он заговорил совершенно другим языком. Мне лично Распутин третьего дня заявил: "Я в восторге от этой войны, она избавила нас от двух великих бедствий: от пьянства и от немецкой дружбы. Горе царю, если он остановит борьбу раньше, чем Германия будет раздавлена".