Змеев столб, стр. 54

Смотреть представления пани Ядвиги спускался к берегу даже Тугарин. Языкастая бабка произвела фурор среди продавцов. Она так бешено торговалась, что у видавших виды моряков вяли уши, а один молодой матрос, восхищенный совершенным владением старухи обсценной лексикой, подарил ей мало ношенную самосшитую телогрейку, простеганную в изнанке собачьим мехом. Вторую, фабричную, телогрейку с ватным подбоем пани Ядвига по просьбе Марии приобрела для Хаима у самого Тугарина за золотой кулон, украшенный редчайшим янтарем.

Мария поплакала, прощаясь с призрачным яблоком в клочке зеленоватого тумана. Талисманом назвала камень хозяйка «Счастливого сада» в далекой Клайпеде… Увы, талисман не умел наколдовывать тепло, а плохо одетый Хаим мог замерзнуть во льдах. Ах, фрау Клейнерц, фрау Клейнерц, кто знал!..

– Я видела на Зинке твое украшение, – сказала после Нийоле.

Змей не приказал, а уважительно попросил пани Ядвигу показать ему перстни и, по общему мнению, не поскупился, отвалил за них богато – дал целый ящик тушенки, два мешка муки, старый тулуп, цигейковую шапку и две пары валенок. За кольца Марии, платья Нийоле и нарядный нож для разрезания бумаги старухе повезло выручить еще одни валенки, буханку черствого хлеба и пять банок сардин.

Потом на пальце у жены заведующего закрасовался знакомый перстень с изумрудом. На это сообщение Нийоле пани Ядвига равнодушно ответила:

– Не жалко. Мне он счастья не принес, так, может, хоть ей…

Ящик с тушенкой она куда-то припрятала.

– Зима длинная, а чайки еще не улетели.

Птицы стали осторожнее и больше не пытались сесть на голову. Старуха закрутила несколько камней в сетку с длинной веревкой, получилось что-то вроде пращи. Показала мальчишкам, как надо охотиться: орудие разрезало воздух – фьюить! – и чайка упала. Теперь с первобытными пращами караулили птиц у залива все дети старше пяти лет.

Пани Ядвиге было некогда – ставили шестнадцатую юрту. Женщины тихо удивлялись: когда все успевает? Проснувшись утром, Мария, к стыду своему, замечала, что прохудившийся свитер, который она вчера хотела починить, уже починен, а сверху лежат сшитые из мешковины рабочие рукавицы. Маленький Алоис спал на пуховой подушке. В мешке копился пух на подушку Вите, дочке Гедре…

Здесь, на мысе, люди увидели и оценили так долго не замечаемую ими доброту грубоватой и прямолинейной старухи.

Женщины волокли деревья, задыхаясь и пошатываясь от усталости, а садились отдохнуть, и благодарная Гедре рассуждала:

– Ну и что, что по молодости она была проституткой. У всех свои недостатки… Золотая наша!

По земле тянулись оставленные лесинами обводненные шрамы. На песке в такт зыбким шагам колыхались плечистые тени. Плечистые потому, что пани Ядвига приладила к свитерам мощные перьевые наплечники – чтобы лямки веревок с грузом не натирали до крови плечи.

Все дальше уходили от жилья искатели дровяных сокровищ. Шли на работу – мерзли, к обеденному гонгу взмокали, аж дымились на студеном не по-осеннему воздухе. А требования Тугарина росли – лица утром жалило морозное дыхание зимы.

Выполнив дневную конторскую норму, те немногие, кто был обут в сапоги или валенки, возвращались в тундру за грудами хвороста для юрт. У большинства женщин ноги поверх летней обуви были укутаны брезентом. Материал впитывал грязь, скользил на пригорках и рвался, лодыжки скручивало холодом, и работницы торопились к кострам – варить-поливать юрты вонючей мохово-тинной лавой.

Глава 5

«Легкая» работа

– Аванс дадут! – радостно возвестила Нийоле.

На следующий день народ в ожидании денег возбужденно столпился в конторе у окошка кассы под плакатом: «Работать так, чтобы товарищ Сталин спасибо сказал!»

Мария с Гедре получили по десять рублей, Нийоле – семь. Кассирша подала ведомость со списком фамилий:

– По три рубля в фонд победы, и роспись поставьте.

Кроме этих трех рублей, десять процентов от заработной платы поверх подоходного налога удерживал у спецпоселенцев финансовый отдел НКВД.

Отоварили у Зины Тугариной мучные карточки, обещанные пять килограммов на рабочего. Тугарин, в тонко вымятой щегольской дохе из оленьих лапок и желтых американских ботинках с толстой подошвой, покуривал, снисходительно наблюдая за раздачей. Сам он тоже был объектом пристального внимания: старый художник-плакатист из Кедайняй, заядлый курильщик, ждал, куда упадет окурок.

– Накопите к лету денег – богатеями станете, – пошутил Змей. – Может, лавку откроем.

Мелким бесом увивался вокруг начальника милиционер Вася. Ждал, когда кончится авансовая канитель, и Тугарин продаст ему вожделенного зелья. На «политическом» мысе, где уголовников не было, страж правопорядка чувствовал себя ненужным, маялся от безделья и запивал скуку водкой. Заведующий иногда составлял Васе компанию, но свою порцию горькой тот всегда покупал, причем по спекулятивной цене, – Змей никому не делал скидок. Сведущие люди говорили, что половина склада забита ящиками с водкой.

Милиционер любил покрикивать на женщин. Его презирали как поселенцы, так и «свои». Никто Васю нисколько не боялся, хотя из кобуры у него торчало колечко нагана. Люди чувствовали в нем никчемного человека из тех, кто, будучи заурядным и мелким, трудно мирится со своим положением, но ничего не предпринимает, чтобы его исправить, – напротив, все портит, пускается от обиды на жизнь в разгул и пьянство, мучительно завидуя везучим, пресмыкаясь и лебезя перед ними.

– Пес шелудивый, – косилась на милиционера пани Ядвига. – Пьянь, да, видно, со «закомствами», раз стал фараоном.

После кто-то проведал, что отец Васи – человек большой должности в Якутске. Не сумев побороть пристрастия сына к алкоголю, папаша выслал его подальше от себя, однако же не на фронт, столковался с милицией. С какой стати у еврея русские имя и фамилия, история умалчивала.

Однажды, укрепив шалашиком найденные дрова, Мария присела к ним чуть отдохнуть, закрыла на миг глаза и нечаянно уснула. Милиционер по трезвянке шлялся по тундре, постреливая птиц, издалека приметил спящую женщину и не поленился подойти.

– Эй, – растолкал он ее. – Вы почему не работаете?

Мария кое-как поднялась. Во рту ощущалась странная сладковатая горечь, к горлу подкатывала тошнота.

– Я вас спрашиваю: вы почему не работаете? Полчаса спали, я видел!

Она промолчала.

– Как ваша фамилия?

– Готлиб.

– Та-ак, – протянул он. – Ну, что ж, проследуемте со мной в контору, товарищ Готлиб.

– Зачем?

– Напишем акт о вашем уклонении от работы.

Она еле вырвала из грязи утопшие почти по лодыжку валенки.

– Шагайте, шагайте! – злился Вася, поджидая волынщицу, бредущую с пудовыми гирями на ногах. – Вы что, нарочно грязь с валенок не убираете? Топните хорошенько хотя бы!

– Куда вы ее? – ошеломленно спросила встретившаяся Гедре.

– Вы работаете?

– Да…

– А товарищ Готлиб в это время дрыхнуть изволит, понимаете ли!

Марию качнуло. Не удержавшись в валенках, липнущих к земле, она свалилась плашмя.

Сконфуженный Вася пробормотал:

– Раз слабая, надо было на легкий труд проситься.

– А у вас есть такой? – дерзко кинула Гедре, помогая напарнице встать.

Обошлось без акта. Пани Ядвига, которая уже работала в цехе засолки, уговорила Тугарина поменять работу Марии. День был удачный, Змей успел слегка поддать по случаю окончания строительства поселка и согласился:

– Ладно, пусть идет на сортировку.

…Не во все юрты поселилось по десять человек, где-то вышло двенадцать, где – восемь. Пани Ядвига, Мария, Нийоле с маленьким сыном и Гедре с дочкой Витауте обосновались в последней, защищенной от северного ветра небольшим холмом. Юрта значилась двадцать второй, счет шел от цеха. Поселок получился ровный, красивый, и кто-то назвал улицу Лайсвес-аллее – аллея Свободы…

Вышли за дверь после первой ночи в «своем» доме и ахнули – кругом лежал снег! Да не тонким слоем навалило, по колено. Земля разделилась на белую тундру и черное море.