Ватажники атамана Галани, стр. 18

— Аникей Петрович Плотников-Загорский просит оказать содействие, — я извлёк из кармана кафтана письмо и отдал промышленнику.

Тот развернул бумагу, пригляделся, пробурчал про себя:

— Вот свалилась беда на мою старую голову, — и принялся читать.

Грамоту он видно знал не больно хорошо, поэтому медленно водил пальцем по буквам. Закончив сказал:

— Ладно Артемий, раз так, помогу тебе со службой. Когда-то Аникей Петрович мог проехать мимо, позволить лихоимцам утопить меня, как слепого кутёнка, и моя семья, оставшись без кормильца, пошла бы по миру. Однако ж не проехал, пожалел незнакомого человека. Таких людей как Аникей Петрович один на тыщу, а то и меньше. А долг — он завсегда платежом красен.

У меня отлегло от сердца. Теперь может и получиться справить службу и не лечь костями в сыру землю. Мои чувства явственно отразились на лице, и Матвей Ласточкин обрубил:

— Ты не лыбься, Артемий, будешь делать все, что я тебе скажу. А попробуешь пререкаться, брошу всё к чертям, и дальше ты сам по себе, а я сам по себе. Договорились?

Я согласно кивнул.

— Только учти, много горя тебе придётся изведать, много грехов на душу взять. Скажу, убей — убьёшь. Скажу, пытай, жги человеческую плоть раскалённым железом — будешь жечь.

По моему телу пробежал липкий холодок подкрадывающегося страха. Я нерешительно сглотнул. Однако, хош не хош, а данную государем службу, надо было исполнять. Да и изжить со света злодея, разве ж это грех. Что будет, коли лихие люди страх потеряют.

Я кратко рассказал, что со мной произошло по дороге, начиная с приключения на постоялом дворе. Естественно, кое что умолчав, а кое что приукрасив, чтобы не выглядеть полным дураком в глазах моих собеседников. В конце я поведал о подслушанном мной в Нижнем Новгороде разговоре. И закончил:

— Сначала я хотел действовать просто, без затей. Взять купца Лукьяна Герасимова, о котором упоминал Данила, допросить его и выведать, где находиться лагерь ушкуйников. Однако потом подумал, если мы купца в присутствие потащим, Галаня об этом тут же прознается…

— Правильно подумал, — кивнул Матвей Ласточкин.

— А кто предупреждён, тот вооружён, — продолжил я. — Галаня либо уйдёт, либо будет держать оборону, и ещё не известно кто возьмёт верх. Только ничего более толкового мне пока в голову не пришло.

Матвей Ласточкин некоторое время молчал, раздумывая. Он допил чай, поставил чашку на стол и принялся вертеть её двумя пальцами. Иногда он оставлял чашку в покое и теребил бороду. Затем встал, открыл обшарпанный сундук, стоявший в углу, достал оттуда глиняную трубку, кисет с табаком и кресало. Закурил.

Мы с воеводой сидели тихо, не мешая Матвейке Душегубу думать. Только когда он закурил, мы закурили тоже. Вскоре землянка наполнилась едким табачным дымом.

Дверь вдруг распахнулась и в дыму появилась Иринка, кашляя и размахивая руками.

— Фу, фу, фу, дым столбом, будто пожар. Задохнётесь так.

Она оставила дверь открытой и исчезла.

Наконец Матвей Ласточкин заговорил:

— Раз нельзя взять зверя в норе, надо выманить его от туда.

— Изволь объяснить сию аллегорию, — сказал воевода.

— Читал я как-то книжку древнего сочинителя Плутарха о римском государственном муже Гае Юлии Цезаре, — ответил Матвей Ласточкин. — Однажды тот был захвачен морскими разбойниками, и чтобы спасти живот свой, вынужден был заплатить большой выкуп. Когда его отпустили, он собрал солдат и вернулся на остров, где его держали. Разбойники тем временем праздновали удачу и были в стельку пьяны. Солдаты Цезаря без труда схватили их и предали лютой смерти.

Вспомнилась мне вдруг эта история, и я подумал — отпустим Галаню разбойничать в Персию. Когда он вернётся, его казачки непременно захотят покуролесить. Упьются до бесчувствия, а мы их тут и сцапаем.

— А откуда мы узнаем, где они будут куролесить, — поинтересовался я.

— Известно где, в Астрахани, — ответил Матвейка Душегуб. — Тамошний губернский начальник Волынский лют и продажен. Наводнил город ушами, а потому знает всё, что делается вокруг. Однако если преподнести ему подарочек, может не замечать творящегося под собственным носом. Да и награбленное добро в Астрахани можно выгодно сбыть иноземным купцам.

Тебе, Артемий, придётся заделаться лихим человеком и поступить на службу к казачьему атаману Галане.

Идея сразу пришлась мне не по душе.

— Да как же я это сделаю, — попытался возразить я.

— Ты говоришь, этот «писарь» знает персидский язык и собирается быть у Галани толмачом.

— Ну? — поначалу не сообразил я.

— Судя по всему, галанинские братки его в лицо не знают. А ты, так же как и он, обучен персидскому, если не соврал.

— С чего это мне врать, — обижено буркнул я, и тут же пожалел, спохватился, хотел сказать, что всё наврал от пустого бахвальства, но почему-то не сказал.

— Вот и хорошо. Значит станешь «писарем».

— А куда денется настоящий? — поинтересовался я.

— Исчезнет, — зловеще ответил Матвей Ласточкин, и у меня к горлу подступила тошнота.

Воевода лихо покрутил ус и план одобрил.

— Когда сплавной будет в Саратове? — спросил Матвей Ласточкин.

— Я опередил его на несколько дней. Он ещё будет стоять в Самаре и Симбирске, — ответил я.

— Я вышлю вперёд надёжного человека, чтобы тот предупредил, когда караван приблизиться к городу, — сказал Бахметьев.

Матвей Ласточкин обратился к нему:

— Одолжи мне, воевода, подзорную трубу и попроси своих дочерей пожертвовать во благо государства зеркальце. Оно нам очень пригодится. Второе я возьму у своей дочери.

Глава IX

Ночь на острове. Мы возвращаемся в город. Трактир «Карась». Мы с Иринкой подбираем бездомного котёнка. Как Матвей Ласточкин делал из меня разбойника.

К ночи на реке поднялся сильный ветер, гнавший по воде волны не многим меньшие чем на море. Небо затянуло тучами, закрывшими звёзды и луну, и вокруг сделалось темно как в бочке из под дёгтя. Мы с воеводой решили в такую погоду назад не плыть, заночевать на острове. Неровен час, волны перевернут лодку.

Артель Матвея Ласточкина состояла из шести человек: его самого, его дочери Иринки, а также четырёх работников. Трое из них Семён, Анисий и Василь были мужиками степенными и неторопливыми. Они молча ели уху, облизывая деревянные ложки, молча хлебали горячий чай вприкуску с сахаром, да и в другое время говорили мало, исключительно по делу. Четвёртый, Андрейка, мой ровесник, был пригож лицом, высок ростом, широк в плечах и пустоголов настолько же, насколько могуч телом.

Андрейка был явно неравнодушен к дочери Матвея Ласточкина, что сразу вызвало во мне неосознанную неприязнь к нему. За ужином он не уставал нахваливать её стряпню, косясь на мелькавшие под юбкой маленькие стройные ножки.

— Ох, и хорошо ты готовишь Иринка. Уха сегодня — ложку проглотить можно. Жинка из тебя выйдет просто золото. Скромна, расторопна, трудолюбива. Не девка, а клад.

— Так что ж ты ждёшь, — засмеялся Семён. — Женись на ней, коль она тебе нравиться.

— Да я хоть сейчас, — воскликнул Андрейка. — Пойдёшь за меня замуж Иринка?

Но девушка только тоскливо посмотрела на своего воздыхателя и ответила:

— И с чего мне идти за тебя замуж. Больно мне надо сидеть в доме затворницей, целый день стряпать, прясть, стирать и света божьего не видеть. А по вечерам вытаскивать тебя из кабаков, и цапаться с твоими потаскухами. Мне и в девках не плохо.

Андрейка сразу нахмурился и буркнул:

— Ишь ты, барыня какая.

— Что Андрейка, получил? — осклабился Матвей Ласточкин. — Иринка у меня такая. Эй пальцы в рот не суй. Враз оттяпает.

Вскоре воевода завалился спать в землянке, Иринку сморило, и она прилегла у костра, положив под голову старый армяк. Остальным не спалось и Семён, большой знаток всяческих сказок решил позабавить полуночников: