Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца, стр. 36
— Не помню! Не знаю! Ничего, ничего не было! — взволнованно бормотал Уж, сжимаясь, как от удара. — Это все ужасно! Ужасно! Не надо об этом!
На лице Ужа и точно застыл непробиваемый ужас. Даже стало его жалко. Мотя это понял и сел.
— Они как сговорились, — произнес он, повернувшись ко мне, но тихо, шепотом. — Кукушкина твоя говорит: «Не ищите, их нет…» И Чушка долдонит, что никого не было. И этот, сам же слышал: «Их, — говорит, — вообще не было!» А если их не было и никого до нас не было, то нас не было и подавно! — и с каким-то несвойственным ему остервенением Мотя добавил: — Тебя тоже, Егоров, не было! Хотя ты и рождение празднуешь! — Мотя сказал и опомнился, оглядывая класс. — Но где же наш Корешок? Может, и его тоже никогда не было?
— Вчера… был, — буркнул позади нас Шахтер, слышавший, наверное, все, что шептал Мотя. — А ночью его не было.
— Может, там остался?
— Но он же не пил?
— Не знаю… все канючил… на горло жаловался… Мне показалось, что он раньше нас попал домой.
— Или в лазарет?
— Или в карцер?
— Или в милицию?
После урока мы с Мотей заглядывали на станцию, рискуя опоздать на обед.
Со стороны ресторана мы не пошли. Не решились пойти. Это вчерась мы были тут как хозяева и ходили, где хотели! Хоть на голове. А сегодня мы для них опять шантрапа, могут запросто погнать взашей! Как часто гнали!
Мы зашли со стороны подвала, спустились по знакомой мне лестнице и увидели повариху. Как и в прошлый раз, она стояла к нам спиной и что-то жевала.
Мне вдруг тоже захотелось есть. Надо бы вчера, как некоторые запасливые «спецы», винегрета в карман напихать, тогда бы сегодня не пришлось самому себе завидовать. А то показали нам жратву ведрами, а мы, придурки, сразу и разомлели, ах, как много! Ах, коммунизм! Теперь-то мы на всю жизнь нажремся!
А на всю жизнь не нажрешься, с детства известно.
Это все промелькнуло в уме, пока я смотрел на жующую повариху. На этот раз она сама услышала шаги, повернулась.
Сразу сказала:
— Именинник явился! А мы-то вчера искали, искали… А за тобой, между прочим, должок… Мой дружок!
И при этом почему-то сурово посмотрела на Мотю, считая, наверное, что он пришел меня защищать. Я тоже растерянно оглянулся на Мотю, такой поворот дела застал меня врасплох. Почему-то я считал, что, отдав свою книжку, я с ними рассчитался.
— Но я же вам отдал…
Она меня оборвала.
— Что ты отдал?
— Я вам книжку отдал!
— Ах, книжку! Вон твоя книжка! Можешь забрать себе на память! — и она указала на стол, где и правда среди грязной посуды никому не нужная валялась моя сберегательная книжка. Ее даже не обернули в бумагу!
Мотя посмотрел на меня и быстро забрал книжку. И спрятал.
— Но там деньги, — опять сказал я. Но, кажется, я уже и сам понимал, в чем дело. — Мне отец их оставил.
Повариха злобно крикнула:
— Вот вам деньги! — показав фигу. — Это мы-то, дураки, решили, что там деньги! Кормили и поили всю кодлу!
Мотя спросил:
— А разве этих денег нет?
— Есть! Не про нашу честь. Вы зачем зашли-то? — сурово произнесла повариха и помахала рукой. И тут, как из-под земли, рядом с ней возник Филиппок в белом халате.
Он не поздоровался, даже не кивнул, а не мигая смотрел на нас, как смотрят на стену.
— Мы, в общем, зашли… Мы ищем Корешка… — пробормотал Мотя, теряясь от странного, неподвижного взгляда Филиппка. — Вы его не видели?
— Кого? — поинтересовалась повариха. — Какие еще корешки?
— Его Сенька зовут… — напомнил я. — Золотушный такой… Может, случайно остался… заснул или…
Повариха сразу сказала:
— Золотушный у нас… Случайно! — и взглянула многозначительно на Филиппка.
— Ну вот, а мы обыскались, — оживился Мотя. — Мы за ним пришли.
— Приходите за ним с деньгами, — ответила повариха.
— За ним… Что? — нам показалось, что мы оба — Мотя и я — ослышались.
Но повариха вела разговор круто, хотя голоса не повышала:
— Так разве я непонятно говорю?.. Как должок принесете, так своего дружка… золотушного… получите!
Я увидел, что Мотя бледнеет, но и сам я выглядел, наверное, не лучше. С нами разговаривали, как с какими-нибудь проходимцами.
— Сколько мы должны? — спросил я чужим голосом.
— Да все, что у тебя там в книжке.
— Сто? Тыщ? — воскликнул Мотя потрясенно.
Повариха опять посмотрела на Филиппка.
— Думаешь это много? А вас сколько было? Да жрете вы каждый за троих… А еще с собой тащите! Потом музыка… Вы просили музыку?
Я кивнул, потупясь. Мне казалось, что меня ударяют чем-то тупым по голове… Ужасно больно, а она все бьет и бьет:
— …А посуды сколько расколотили! А приборов, ложек-вилок сколько унесли! Цветы в кадке поломали… Ты вот что посчитай, тогда поймешь, что мы еще в убытке
окажемся!
— Но вы тогда не говорили…
Повариха сильно удивилась, толкнула локтем Филиппка:
— Как это не говорили? А о чем мы говорили-то? Вот тут, на этом самом месте и сказали… На всю сумму, так сказали… А ты, голубчик мой, согласился? Он же согласился, Филипп Христианович?
Филиппок даже не кивнул, а продолжал нас сверлить своим застывшим взглядом.
Но когда повариха вторично его толкнула в бок, он вдруг опомнился и без выражения сказал:
— Гони деньги… Мерзавец! Ну?
Я даже не мог ему сразу ответить грубостью, настолько был ошеломлен. Да и не обо мне, а о Корешке речь-то. Мотя об этом не забывал. Он вообще, если мог, старался кончить дело добром. Он всегда верил в добро.
— Так что… Он у вас под запором?
— Да, — ответила повариха уверенно. — Он у нас под запором.
— И долго?
— Хоть всю жизнь.
— Но вы его… кормите?
Повариха мудро усмехнулась. И Филиппок усмехнулся. Наверное, тут, на кухне, где все они непрерывно едят, наш вопрос показался им диковинным.
— С чего это мы забесплатно станем его кормить! Нам хватит, что вас задарма накормили!
— Но он же не виноват!
— А кто виноват? Ты? Вот и помогай своему товарищу… раз виноватый!
— Хватит болтать! — рявкнул Филиппок на повариху и вдруг двинулся на нас с угрожающим видом. — Иди-те, наглецы! Иди-те! Двигайте отсю-да! — произнес он с деловитой жестокостью. — И не приходите без денег! А то я и вас посажу!
Мы растерянно отступили под его напором к лестнице, потом бросились наверх, на улицу. Нам вдруг показалось, что сейчас нас тоже запрут в этом подвале, как заперли Корешка!
33
Мы собрались за домом в кустах, там, где когда-то делили ворованную картошку и увидели впервые мою тетку.
Пришли все Кукушата, кроме Хвостика, его разыскать не удалось. Но мы знали: сам найдется!
Мотя, оглядев нас, сказал:
— Корешок у них там запрятан… Надо спасать.
— Как?
— Не знаю, — Мотя пожал плечами. — Они, в общем-то, неплохие люди.
— Хорошие! — закричал сразу Бесик.
Мотя повторил:
— А может, и хорошие… Им, в общем, деньги нужны…
— Но они нас кормили, — напомнил Ангел.
Сандра промычала, она считала, что Ангел прав.
— За сто тыщ можно и не так накормить!
— Серый! — спросил Шахтер. — Ты обещал им сто тыщ?
— Нет.
— А свидетели были?
— Какие свидетели?
— Ну, что ты не обещал!
— Еще не хватало! — заржал Бесик. — Какие же свидетели в таком деле?
— Тогда надо гроши отдавать.
— Сто тыщ?
— Этим жуликам? Сто тыщ???
— Да. Жуликам. Сто тыщ. Сами виноваты.
— Да мы виноваты в том, что проворонили Корешка!
— Вот и платите! Корешок стоит сто тыщ или не стоит?
— Он-то стоит… А эти падлы… Не стоят! — крикнул Бесик. Я увидел, как у него начинают от гнева белеть глаза. — Ты вспомни, — он обратился к Моте. — Ты сам говорил, как мы стреляли по портретам! Вот в кого надо палить! В этих фашистов! А сами! Нажрались, напились — обо всех забыли!
— Я Серого на толчке нашел! — выкрикнул Ангел, но никто не засмеялся. Все стояли мрачные, не зная, что предпринять.