Король на площади, стр. 6
Пьетро, говорил Гилмор, твой дар – дарить людям праздник. Что бы ты ни нарисовал, пусть даже гибель корабля в самую мрачную и темную бурю, все равно это будет победой жизни. Люди будут твердо знать, что вскоре воссияет солнце, а чудом выжившие в кораблекрушении спасутся…
Мы переглянулись – вспомнили, как преподаватель Антонелли хватался за голову и стонал: «Нет, Пьетро, нет! Нежнее, прозрачней, акварельней!» Бесполезно; любая самая легчайшая акварель под кистью Пьетро все равно наливалась густым цветом и яркостью цыганских юбок. Что уж говорить о масле!
– …Этот дар прекрасен, – продолжал Гилмор, – но настанет день, когда тебе самому захочется нарисовать что-то потрясшее тебя до глубины души – нечто трагичное, мрачное, страшное, – а твоя кисть все равно будет заполнять холсты цветом и беспечностью карнавала. Коллеги будут попрекать тебя отсутствием правды жизни в картинах, и знаменитые награды обойдут тебя стороной. Но ты будешь любим, Пьетро, сколько бы это ни продолжалось, любим, а это многого стоит…
Пьетро улыбался нам беспечно и весело: самое главное – Мастер подтвердил, что у него действительно имеется настоящий Дар, а будущие козни коллег и упущенные награды его совершенно не волновали.
– Что касается тебя, Эмма…
Мастер Гилмор, сложив руки на палке, повернулся, но смотрел не на меня – на море, сощурив все еще зоркие глаза, словно читал текст на ослепительном пологе воды.
– Твой дар еще не до конца сформирован. Он будет расти вместе с тобой, возможно, всю твою жизнь. Твой дар – открывать тайную суть людей, их сокровенные мысли и мечты. Это может что-то изменить в их судьбе и обязательно отзовется в твоей. Опасный дар, моя девочка, и проявляется редко… Не знаю, будет ли тебе от него когда-нибудь настоящая радость и прибыль, но кто сказал, что дар должен нести пользу своему обладателю, – не для того он дается богами…
Старик взглянул на нас из-под белых бровей. Добавил строго:
– И вы должны знать – кому много дается, с того много и спросится. Каждый чем-то заплатит: потерянными силами, здоровьем, одиночеством… – его взгляд остановился на Пьетро, – а то и самой жизнью. А теперь – идите. Впереди у вас еще год учения и год радости.
Помедлив, я вернулась от лестницы:
– Мастер Гилмор, а скажите…
Старик, похоже, уже успел забыть о нашем существовании – вздрогнув, обернулся с удивлением. Но отозвался мягко:
– Да, Эмма?
– А каков ваш собственный дар?
С лестницы окликал Пьетро, ветерок шевелил мои волосы, а мастер Гилмор все смотрел на меня прозрачными старыми глазами.
Ответил наконец:
– Видеть дар моих учеников.
Ах, лучше бы он его вообще не видел или видел яснее! Я металась по комнате, не в силах успокоиться – пусть даже дама Грильда потом мягко попрекнет меня скрипящими половицами. Если Кароль прав и если Мастер имел и это в виду… почему же он не сказал тогда прямо? Ведь я могла бы спасти и Пьетро!
Глава 8. В которой посещается Королевский суд и Королевская галерея
Я привставала на цыпочки, чтобы хоть что-то увидеть, но колышущееся море голов, шляп и чепцов заслоняло от меня помост, на котором восседал король Силвер. О том, чтобы пробиться ближе, и речи быть не могло – народ стоял плотно, плечом к плечу. Да еще я слишком хорошо помнила давку, случившуюся в большом новом магазине на Морском проспекте. Кто-то в шутку закричал: «Пожар! Беги!» – и затоптанных и задавленных людей оказалось несколько десятков…
Так что сейчас оставалось только слушать звучный голос, оглашавший решение, – народ в этот момент внимающе затихал. Шел Королевский суд, нововведение Силвера, три года назад занявшего трон умершего брата. Люди съезжались на это время в столицу со всех провинций, а обсуждений хватало еще на несколько месяцев. Я не могла не оценить разумность и взвешенность королевских вердиктов, хотя, чтобы они стали таковыми, предварительно были задействованы усилия множества людей. Однажды даже наказали истца, оклеветавшего ответчика…
Толпа восторженно взревела – прозвучало имя судьи южного округа, по всеобщему мнению мздоимца продажного. Приговор: лишение всего имущества и сотня плетей. Силвер и здесь не подкачал.
Оставалась надежда лицезреть короля, когда закончится суд и толпа начнет расходиться. За все время проживания в Ристе я видела его всего раз – когда королевская кавалькада пересекала площадь. С весьма пугающей быстротой пересекала: я едва успела выхватить из-под копыт свой этюдник. Рослые кони, рослые мужчины. Король отличался от своих спутников (охраны?) разве что тонким серебряным венцом. За то мгновение, что я видела Силвера, я запомнила его так хорошо, что могла бы легко нарисовать: туго забранные в хвост черные волосы, длинноносый профиль, гладко выбритое лицо, хмурые (темные?) глаза, сведенные брови, презрительно поджатые губы. Впечатление он произвел премрачное.
Толпа зашевелилась: потянулись ходоки со свитками и письмами. Секретари и стряпчие сноровисто набивали жалобами мешки. Будем надеяться, не все эти прошения отправятся в мусор… Я пристроилась в очередь, чтобы подойти поближе к королевскому помосту, когда меня легонько тронули за плечо. На меня смотрели улыбавшиеся глаза Человека С Птицей.
– Никак собралась кинуться в ножки нашему Силверу? Что он может такого, чего не могу я?
Чтобы удержаться от частенько посещавшего искушения щелкнуть его по нахальному носу (что несолидно для столь почтенной дамы), я приветственно постучала по клетке Джока. Тот узнал меня – чирикнул и попробовал ухватить за палец.
– Просто хотелось на него посмотреть.
Кароль вытянул шею, глядя поверх голов.
– Опоздала, не повезло тебе!
И впрямь, глашатай вскричал: «Да здравствует король!» – народ отозвался нестройным, но громким «Да здра-аа!..», запели трубы. Значит, ушел или уходит. Я досадливо повела плечами.
– Не расстраивайся, физиономия у нашего короля преотвратная! – утешил Человек С Птицей. – Сходи в открытую галерею, там этих Силверов просто пруд пруди!
Была я в галерее. И портреты королевской семьи рассматривала – парадные, конечно. Но в любой одежде, с рукой на шпаге или с любимым соколом на перчатке, на фоне собственного тронного зала, покоренной крепости Гель-Галак в Хазрате или считавшегося ранее неприступным Бычьего перевала Силвер производил одинаково подавляющее впечатление. Впрочем, того и добивались…
– Я уже была, и не раз. – Мы двинулись с площади. Народ расходился не спеша, живо обмениваясь впечатлениями. – У вас в Ристе имеются редкие картины, жаль, некоторые в закрытой коллекции. Конечно, я понимаю, что многие полотна поистине бесценны, но… Я так много слышала о них во Фьянте…
Кароль спросил с хитрой улыбкой:
– А как ты меня отблагодаришь, если я проведу тебя в закрытую галерею?
Я только взглянула на него и качнула головой.
– Ну а все-таки? – не отставал Кароль.
– Напишу твой портрет, – отозвалась я столь же легкомысленно. И вынужденно остановилась – Кароль просто врос в землю. Точнее, в булыжную мостовую. Протянул мне большую ладонь:
– По рукам! Так идем?
– Куда?
– В галерею, конечно!
– Кароль, ты…
Не слушая протестов, он ухватил меня за руку.
– Да идем же!
Спустя полчаса я сидела на скамье возле галереи и жаловалась Джоку:
– Кем он себя считает, а? Всезнающий и всемогущий, да? Спросишь, почему я согласилась? Да потому что с сумасшедшими не спорят!
Джок тихо и сочувственно подчирикивал. Ожидание затягивалось. Представив в красках, как Кароль пытается подкупить охрану галереи, я уже подумывала взять птицу и убраться подобру-поздорову, но тут заявился сам сумасшедший. Сказал:
– Пошли.
– Куда пошли?
– Куда хотела.
Я машинально двинулась к галерее. На шипение Кароля: «К-куда собралась! Через парадный вход?!» – послушно развернулась. Вслед за ним обогнула здание, как во сне преодолевала двери, повороты, лестницы, коридоры… Джока пришлось оставить перед самой последней дверью – старичок, ростом и манерами брауни (может, он и есть брауни – хранитель сокровищницы?), с негодованием возопил: «Куда вы с животным, юноша?! И переобуйтесь немедленно!»