Король на площади, стр. 10
Его губы шевельнулись:
– Что – глаза?
И я пришла в себя. И обнаружила, что моя ладонь по-прежнему лежит на его щеке. Что лицо его так близко, что наше дыхание смешивается. А смех напрочь исчез из темнеющих глаз Кароля.
Я отдернула руку и отодвинулась. Надеюсь, не со слишком неприличной поспешностью.
– Глаза… – я откашлялась. – Глаза тоже хороши.
Он откинулся на спинку кресла, задумчиво подергал себя за мочку уха.
– То есть ты от моей ослепительной внешности не в восторге… А делать комплимент глазам мужчины как-то неприлично, нет? Это ведь девушке говорят: «Ах, какие глазки!»
– Я вовсе не делаю тебе никаких комплиментов! – возразила я. По его усмешке поняла, что меня опять дразнят, и сказала тоном ниже: – Просто ты должен понять, что я смотрю на людей несколько… по-другому.
Кароль серьезно кивнул.
– Я уже понял. И потому еще больше хочу увидеть свой портрет.
…Будь он неладен!
Кароль ушел, когда я спала.
Проснулась я то ли от звука, то ли, наоборот, от наступившей тишины. Села на неразобранной постели, оглядываясь сонно.
Ушел.
Не разбудив, не попрощавшись.
Я прикрыла ставню. Вновь осмотрелась. Ни следа от недавнего присутствия. Ничего не забыл, ничего не оставил…
Комната без него казалась странно просторной.
И пустой.
– Эмма забавная, – сказал он.
– Забавная, – повторил Эрик. – И из-за этой забавности ты к ней к первой обратился за помощью?
Он пожал плечами и, морщась, потер растревоженную рану.
– Так получилось. Ее дом оказался поблизости, и я попросту влез к ней в окно. Эмма за это чуть не раскроила мне череп.
– Жаль, что чуть, – буркнул друг. – Может, дыра в голове проветрила бы твои дурные мозги. И как я упустил из виду эту твою новую пассию?
Он укоризненно качнул головой:
– Эрик-Эрик! Эмма – женщина честная!
– Когда это тебя останавливало! – проворчал тот.
Он смотрел на брюзгу полунасмешливо-полулюбовно. Иметь настоящего друга для него – роскошь невиданная. А Эрик был таковым издавна и несмотря ни на что до сих пор им оставался.
– Что ты о ней знаешь?
Он добросовестно изложил собранные сведения.
Не стал лишь рассказывать, как летят под ветром неукротимо выбивающиеся из строгой прически легкие светлые пушистые пряди. Про улыбку, которая расцветает на ее лице медленно, словно распускающийся цветок – редкостный и оттого драгоценный. О том, какие мягкие и одновременно жгучие у нее губы – судя по тому мимолетному благодарному поцелую…
Как злится Эмма на любую его попытку помочь. Как вздергивается подбородок, сверкают сердито глаза. Как раздражает художницу его присутствие в ее норке-убежище, где она скрывается от назойливых расспросов Грильды и от длинного носа проныры с рыночной площади. Наверняка вздохнула с облегчением, когда он наконец убрался…
Нет, не станет он этого рассказывать. Первое Эрику никак не пригодится, во второе тот попросту не поверит.
Фандалуччи никогда не вел записей – работа развила в нем не только феноменальную память, но и профессиональную паранойю. Полицмейстер помолчал, пожевал губами, словно повторяя про себя полученные сведения или подбирая слова. И обыденно спросил:
– Хочешь, чтобы я проверил ее?
– Нет… Зачем?
Эрик вновь пожевал губами. Согласился, словно его о чем-то спрашивали:
– Конечно, я заметил, что дамочка-то привлекательная…
Он усмехнулся:
– Ну да, я тоже заметил, что ты это заметил! Кто не сводил глаз с ее бюста, а?
– Именно такую и могли тебе подсунуть.
– Ой, Эрик, ради всех богов!..
Полицейский продолжал неспешно, но неумолимо:
– Умная. Мягкая, но с характером. Сдержанная, отчего в ней чудится загадка… При всех, – Эрик обрисовал в воздухе некие округлости, – женских достоинствах. Не яркая красавица, но приятная. А если уж она тебе намекнула о трагедии в ее жизни или о какой-то тайне – пиши пропало! Решишь помочь, разобраться и не заметишь, как влюбишься.
Все-таки не зря полицмейстер получает от него деньги: за полчаса общения вынести вердикт по его «пассии», которую Эрик увидел в первый раз в жизни… Он поморщился:
– То есть я настолько предсказуем?
Эрик смотрел на него прямо:
– То есть я бы сам тебе такую подсунул.
Теперь помолчал он.
– Послушай, Эрик, я не думаю… И мы вовсе не…
Полицейский глядел на него со своеобычным в спорах каменным выражением лица.
– И я вовсе не настолько увлечен ею, чтобы… – Он потер лицо и закончил с досадой: – Ой, да проверяй ты кого хочешь!
Эрик отмер лицом и улыбнулся:
– Правильное решение! И вот что еще – если мы не правы…
– Мы! – саркастически повторил он.
– … и женщина вовсе ни при чем, тогда те, кто охотился на тебя, могут начать охотиться и на нее. Если заметят твой интерес. Так что лучше ты…
– … держись от нее подальше? Ну спасибо, дружище!
Глава 11. В которой Человек С Птицей показывает свой дом
Я думала, что долго еще не увижу Кароля: все-таки ранен, да и наверняка ему следует затаиться на случай повторного покушения… Но нет, уже на следующий день он как ни в чем не бывало бродил по площади, разговаривая и пересмеиваясь. Ко мне не подошел, отчего я ощутила обиду и тут же посмеялась над собой: словно балованное дитя, внезапно заброшенное взрослыми!
Впрочем, Кароль поджидал меня в проулке, которым я обычно возвращаюсь домой с площади. Сидел на парапете питьевого фонтанчика – такой же неподвижный, как каменный львиный зев, из которого изливалась струйка воды. Я была так рада видеть площадного короля, что тут же набросилась на него с возмущенным:
– Тебе что, жить надоело?!
Кароль вздернул изумленные брови:
– И тебе добрый вечер, милая Эмма! Ты сговорилась с нашим добрейшим полицмейстером? Тот тоже всегда так говорит.
– И он совершенно прав! Тебе надо провести в постели хотя бы пару дней.
– Но мне там так грустно и одиноко! – пожаловался Кароль.
Я едва удержалась от предложения пригласить в кровать его дебелую повариху.
– А твой приятель полицейский не посоветовал тебе на некоторое время… как это говорится?.. залечь на дно?
Кароль покачал головой.
– Ах, Эмма, и откуда подобные словечки у столь приличной дамы? Советовал. Да будь его воля, Эрик запер бы меня под замок на всю оставшуюся жизнь! Но как бы ты тогда рисовала мой портрет?
Вспомнилась еще одна поговорка: «кто о чем, а вшивый – о бане». Моя бедная мама так старалась воспитать своих дочерей настоящими леди, в любой ситуации не теряющими самообладания и достоинства, не употребляющими бранных слов… Видела бы она меня сейчас препирающейся с авантюристом, которого недавно ранили ему подобные!
Кароль, обнявши клетку, пожаловался своей птице:
– Джок-Джок, никто-то нас с тобой не любит, не ценит! Никто даже о нашем хрупком здоровье не осведомится!
– А что о нем спрашивать? – холодно заметила я. – Видела я, как ты целый день по площади фланировал…
– Преодолевая при этом жуткую боль и головокружение! – уточнил Кароль, и я – вновь неподобающе для леди – фыркнула. – Понятно, не будет нам здесь ни капли сочувствия, ни слова ободрения… Ты домой?
– Куда еще пойти честной женщине после долгого трудного дня?
– Со мной, например.
Я нахмурилась. Я ли виновата, что он продолжает делать лукавые намеки и предложения, или это просто его привычная манера разговора с любой женщиной?
– Послушай, Кароль…
– Что такое? – он вскинул брови – сама невинность. Но глаза его смеялись. – Я предлагаю пойти со мной, а не ко мне. Хотя я всегда и полностью к твоим услугам! Я нашел место, где ты сможешь рисовать мой портрет.
Я растерялась:
– Вот как?
Его глаза внимательно следили за мной. Кароль сказал мягко:
– Или ты собиралась рисовать меня прямо на площади? Или у себя дома? – Пауза. – Эмма, ты ведь не передумала, нет?