Машина пространства, стр. 20

— Как это вы умудрились прихватить ее с собой? — восхищенно произнес я, наслаждаясь неожиданным умыванием.

— Я много путешествовала. Вот и вошло в привычку готовиться к любым непредвиденным обстоятельствам…

И она показала мне несессер, где наряду с салфетками лежали квадратик мыла, зубная щетка, зеркальце, складные маникюрные ножницы и гребешок.

Я пощупал свой подбородок, которому, несомненно, скоро должна была понадобиться бритва, — но такого непредвиденного случая Амелия все же не предусмотрела. За неимением бритвы я одолжил у нее гребешок и причесался, а затем позволил ей поправить мне усы.

— Ну вот, — сказала она, подворачивая последний волосок. — Теперь мы готовы вновь примкнуть к цивилизации. Но сначала следует позавтракать, чтобы подкрепить свои силы.

Порывшись в недрах ридикюля, она извлекла из него большую плитку шоколада.

— Не разрешите ли узнать, что еще скрывается в этой кладовой? — поинтересовался я.

— К сожалению, больше ничего такого, что могло бы сослужить нам службу. И эту плитку придется расходовать экономно, другой пищи у меня нет. Съедим каждый по два квадратика, а остальное сбережем до последней крайности.

Мы жадно сжевали свои порции и запили шоколад еще одним глотком бренди. Амелия защелкнула ридикюль, и мы решительно встали.

— Пойдем в ту сторону. — Она махнула параллельно зарослям.

— Почему же в ту, а не в эту? — откликнулся я, несколько удивленный ее категоричным тоном.

— Потому что солнце поднялось оттуда, — она показала в направлении пустыни, — значит, заросли тянутся с севера на юг. Мы уже убедились, что ночью здесь невыносимый холод, а потому у нас нет другого выхода, кроме как идти к югу.

Логика была поистине безупречной. Мы отшагали не менее десяти ярдов, прежде чем я сумел подыскать возражение.

— Вы исходите из посылки, что мы по-прежнему находимся в северном полушарии?

— Конечно. К вашему сведению, Эдуард, я уже пришла к определенному выводу насчет того, где мы очутились. Здесь так высоко и так холодно, что это наверняка Тибет.

— Если вы угадали, то мы движемся в сторону Гималаев, — сказал я.

— Как быть с Гималаями, подумаем, когда доберемся до них.

3

Вскоре выяснилось, что идти по каменистой равнине — дело отнюдь не легкое. По мере того как солнце поднималось к зениту, окружающие условия становились вполне терпимыми, а наша походка — наверное, благодаря чистому прохладному воздуху и высоте — приобрела даже определенную живость, и тем не менее мы быстро уставали и были вынуждены делать частые остановки.

Часа три мы выдерживали устойчивый темп — движение и отдых чередовались через равные промежутки времени. Ридикюль мы несли попеременно, но если меня ходьба взбадривала, Амелии каждый шаг давался все труднее: она тяжело дышала и постоянно жаловалась на головокружение.

Было и другое обстоятельство, удручавшее нас обоих: с той секунды, как мы пустились в путь, ландшафт не изменился ни на йоту. Растительная стена рассекала пустыню все таким же сплошным барьером, разве что порой чуть снижалась или, напротив, выдавалась вверх.

Солнце всходило все выше, расточая живительное тепло, и вскоре наша одежда совсем просохла. Однако лица у нас оставались незащищенными (капор Амелии был без полей, а я потерял свою шляпу в зарослях) и незамедлительно начали обгорать — мы оба одновременно почувствовали, что кожу неприятно пощипывает.

Пригревающее солнце вызвало новые метаморфозы в жизнедеятельности растений. Тошнотворные шевеления ветвей и взрывы стручков продолжались примерно час после восхода, а теперь стали редки, зато побеги тянулись к солнцу с поразительной быстротой и взрослые растения без устали поили их соком.

С самого момента крушения меня преследовала одна назойливая мысль, и я понял, что пора дать ей огласку.

— Амелия, — сказал я, — это я полностью виновен в том, что мы попали в столь затруднительное положение.

— Что вы имеете в виду?

— Мне не следовало менять курс машины времени. Это был безответственный поступок.

— Вы виновны в случившемся не более моего. Пожалуйста, не будем говорить об этом.

— Но наша жизнь того и гляди окажется в опасности!

— Тогда мы встретим опасность рука об руку, — ответила она. — Если вы не перестанете корить себя, жизнь станет попросту невыносимой. Ведь это не вы, а я… я первая затеяла садиться в машину… Главная наша забота теперь… главное — вернуться к людям…

Я бросил на Амелию быстрый взгляд и увидел, как с лица у нее сбежала краска, а веки наполовину смежились. Мгновением позже она пошатнулась, беспомощно посмотрела на меня и упала, вытянувшись во весь рост на песке. Я бросился к ней.

— Амелия! — позвал я взволнованно, но она не шевельнулась.

Схватив ее за руку, я нащупал пульс: он был слабый и неровный.

Ридикюль оставался у меня, и я, повозившись с застежкой, открыл его. Я знал заведомо, что там должно быть что-либо подобное, и тем не менее пришлось переворошить все содержимое, прежде чем на дне ридикюля отыскался крошечный флакончик с нюхательной солью. Свинтив колпачок, я помахал им у Амелии перед носом.

Реакция не заставила себя ждать. Амелия сильно закашлялась и попыталась отстраниться. Обняв девушку одной рукой за плечи, я помог ей сесть. Кашель не прекращался, на глаза у нее навернулись слезы. Тут я кстати вспомнил прием, который мне однажды показывали, и почти сложил Амелию пополам, мягко пригибая ей голову к коленям.

Через несколько минут она выпрямилась и посмотрела на меня осмысленным взглядом, но лицо у нее было по-прежнему бледным, а глаза все еще слезились.

— Мы слишком долго шли без пищи, — проговорила она. — У меня закружилась голова, ну и вот…

— Это, вероятно, высота, — я пришел ей на помощь. — Надо будет спуститься с плато при первой же возможности…

Порывшись в ридикюле, я достал плитку шоколада. Мы ведь едва почали ее, большая часть была в целости, и я, отломив еще два квадратика, протянул их Амелии.

— Нет, нет, Эдуард, не надо.

— Съешьте, — настаивал я. — Вы слабее меня.

— Мы совсем недавно завтракали. Будем экономными. — И, отобрав у меня шоколадные квадратики, она решительно засунула их вместе со всей плиткой обратно в ридикюль. — Вот что я действительно хотела бы, так это стакан воды. Жажда меня совершенно замучила.

— А вам не приходило в голову, что сок этих растений можно пить?

— Если мы не найдем воды, то рано или поздно придется это проверить.

— Знаете, — сказал я, — когда нас вышвырнуло в заросли ночью, я нечаянно хлебнул немного сока. В общем-то он напоминает воду, только слегка горчит.

Спустя две-три минуты Амелия поднялась на ноги, пожалуй, не слишком уверенно, и заявила, что может идти дальше. На всякий случай я заставил ее сделать еще глоток бренди. Но хотя мы шли медленнее, чем прежде, Амелия через несколько шагов пошатнулась снова. Сознания она на этот раз не теряла, но призналась, что ее тошнит. Мы отдыхали целых полчаса, а солнце упорно взбиралось по небосклону.

— Прошу вас, Амелия, съешьте немного шоколаду. Уверен, что единственная причина вашего недомогания — недостаток пищи.

— Я не более голодна, чем вы, — ответила она. — Дело вовсе не в голоде.

— Тогда в чем же?

— Не могу вам сказать.

— Но вам известна причина?

Амелия кивнула.

— Если вы сообщите ее мне, я постараюсь придумать, как вам помочь.

— Вы не можете мне помочь, Эдуард. Я сейчас приду в себя.

Я опустился перед девушкой на песок и положил руки ей на плечи.

— Амелия, мы просто не знаем, сколько нам еще идти. И мы никуда не дойдем, если вы больны.

— Я не больна.

— Мне сдается, что это не так.

— Я испытываю определенные неудобства, но я вполне здорова.

— Тогда будьте добры, держите себя в руках, — бросил я.

Моя озабоченность неожиданно для меня самого обернулась раздражением. Амелия помолчала немного, потом, опираясь на мою руку, поднялась и сказала: