Хозяйка Рима, стр. 38

— Попробуй, — спокойно произнес Марк. — И ты погубишь себя.

— Ты знаешь, что такое суд, мой дорогой? — Я подалась вперед и пристально посмотрела ему в глаза. — Суды состоят из мужчин, склонных к сочувствию мужчин. Я знаю мужчин, Марк. Я ведь обманывала тебя, верно? И Павлина обманула, стойкого, честного воина. Мужчины, заседающие в суде, ничем не отличаются от других. Я заставлю их поверить мне.

— Поверить во что? — сверлил меня глазами Марк. — И кому? Неверной жене? Сколько таких добрых женушек они видят каждую неделю, как ты думаешь?

— Но каждую ли неделю они видят подобное? — Я быстро выпрямилась, закрыла лицо руками и опустила плечи. — Павлин взял меня силой, я этого не хотела, никогда. Ведь он мой пасынок. Но он добился своего, и когда я после этого пошла к Марку, то он лишь рассмеялся, сказав, что это часть супружеского долга. Я знала, что это противоестественно — то, что сделал со мной Павлин, но… я была так напугана…

— Достаточно? — спросила я, подняв голову. — Что случилось, Марк? Ты смотришь на меня так, будто у меня змеи на голове вместо волос.

— Жаль, что не змеи, — с каким-то непонятным изумлением ответил он. — Я был бы более счастлив с Медузой, чем с тобой.

— Если ты разведешься со мной, я обвиню Павлина, что он изнасиловал меня. Суд поверит мне, Марк. Он поверит мне, когда я расскажу, что Павлин сделал со мной, причем сделал с твоего согласия. Мне поверят, когда я скажу, что я бросилась в объятия другого мужчины потому, что со мной скверно обошлись в моей семье. Мне поверят, когда я скажу, что Сабина не твоя дочь, а Павлина. Когда я добьюсь своего, ты окажешься гнусным старикашкой, который не мог дождаться той минуты, когда сможет наложить лапу на пятнадцатилетнюю девушку и ее приданое. Павлин станет насильником, от которого преторианцы пожелают как можно скорее избавиться, Сабину будут считать ребенком, рожденным от кровосмесительного брака. — Я торжествующе улыбнулась. — Что касается меня, то я получу развод, буду свободной и богатой, а мой отец станет твоим вечным врагом зато, что ты опозорил его дочь, и я скоро снова выйду замуж. Потому что я вытяну из тебя все твои денежки, дорогой. Я думаю, что император не станет возражать, ведь он никогда тебя не любил. Поэтому будет лучше, если ты станешь вести себя так, как я потребую.

Он не стал умолять меня не делать этого. Лишь удивленно посмотрел, как будто видел впервые.

— Чего ты хочешь?

— Чтобы ты помогал мне. Хочу твоего согласия. Твоей покорности. Твоего молчания. Только и всего. Нам даже не нужно жить вместе. Этого будет достаточно для твоего спокойствия. — Я встала, и устало зевнула. — О боги, уже поздно. Мне кажется, что уже все сказано, верно? Если мы уезжаем в Рим на этой неделе, то мне придется собирать много вещей.

Марк сидел спокойно, молча, глядя перед собой невидящим взором. Да, все будет именно так, ведь теперь я была императрица, а он насекомое. Этого было достаточно, чтобы я почувствовала себя довольной. Я наклонилась к нему и прикоснулась губами к его щеке.

— Не отчаивайся, дорогой. Если ты не будешь слишком громко выражать свое неудовольствие, то я время от времени буду заглядывать в твою спальню. Тебе ведь это понравится, верно?

С этими словами я провела пальцем по его щеке. Он схватил мою руку и больно сжал.

— Скорее я лягу в постель со змеями, — прошипел он.

Моя улыбка погасла. Марк, хромая, вышел из комнаты.

Половинка лунного диска давала достаточно света, и Марк увидел в окно, как его сын выехал верхом из ворот конюшни. Павлин держал путь на север, в Колонию Агриппины, расположенную в дальнем уголке Германии. В холодном ночном воздухе дыхание сенатора превращалось в облачко пара. Его усталые опущенные плечи четко вырисовывались на фоне окна.

Лаппий окажет ему теплый прием, подумал Марк. Он заполнит дни Павлина пирами, а ночи куртизанками. Местные матроны будут подкладывать под него своих дочек, и, возможно, он поспешно женится на одной из них в надежде побыстрее забыть случившееся. Но никогда не забудет. Он будет открывать окна, впуская в комнату холодный ночной воздух Германии, будет сидеть до рассвета, поеживаясь от холода, думая о Лепиде и желая упасть на собственный меч. Ох, Павлин!..

Вскоре залитая лунным светом дорога уже была пуста, а ночной воздух сделался еще холоднее. Марк закрыл окно.

— Тебе что-то нужно, господин? — спросил управляющий.

— Мне нужна правда, — повернулся к нему старый сенатор. — Как давно?

— Несколько месяцев, — нерешительно ответил управляющий, немного помявшись. Он работал в доме Марка Норбана вот уже двадцать лет, и старый сенатор прекрасно знал любое выражение его лица. Он жестом велел своему собеседнику продолжать. — Я должен был написать тебе об этом, господин, но Лепида угрожала нам… все рабы боятся ее. Она… она не добрая хозяйка.

Это было еще одно, чего он не знал о своей жене.

— Хорошо, что молодой хозяин отправился в Германию, господин. Он там скоро забудет обо всем.

Неужели?

— Спасибо. Я все понял.

На столе лежал набросок нового трактата, законченный за неделю до его возвращения домой. В нем содержались предложения по изменению существующих законов наследования. Марк развернул свиток и отыскал слова посвящения, которые с гордостью начертал прошлой ночью.

Моей жене.

Это был сюрприз для Лепиды, которая не лучше Павлина разбиралась в трактатах, но старательно делала вид, будто его труды многое для нее значат.

Марк потянулся за стилом. Заострив его, он откупорил склянку с чернилами, после чего двумя ровными линиями зачеркнул посвящение. Никаких соскабливаний. Ученые никогда не соскабливают слова в тексте. Ученые никогда не соскабливают слова, а сенаторы не плачут. Именно поэтому Марк отложил свиток в сторону, чтобы тот подсушился, и сложил на груди руки.

Лепида

— Лепида!

— Ты вернулась!

Я приветственно раскинула руки — главная гостья на пиршествах в доме Лоллии Корнелии.

— Мои дорогие, как мне было одиноко без вас!

Все поспешили заверить меня, что это Риму было одиноко без меня, и я вознеслась ввысь на волне лести. Это было как раз то, по чему я так соскучилась: пиры, поклонники, драгоценности, сплетни… В тот вечер у меня было назначено три встречи. Я встретилась с двумя, заставив ждать третьего. Как будет забавно вернуть ему хорошее настроение при следующей встрече!

— Император вернулся в Дакию, — сообщил мне Марк, даже не потрудившись оторваться от своих свитков. — Пожалуй, он вернется не скоро.

— Не беспокойся. Мне будет чем заняться до его возвращения. — Я вовремя увидела притаившуюся за колонной Сабину. В последнее время она избегает меня. Когда я что-то говорю, она лишь молча смотрит на меня своими огромными глазами. И как я только могла родить такое создание?

— Она совершенная идиотка, — пожав плечами, сказала я Эмилию Гракху за кубком вина. Такая же, как и ее отец. Ну и парочка. — Эмилий тотчас выдал родившиеся в его голове рифмованные строчки о моем идиоте-муже и его дочери. Я расхохоталась. К концу недели над ними смеялся уже весь Рим.

— Я достойная жертва, — заявил мне Марк. — Чего нельзя сказать о Сабине. Если я услышу еще хотя бы одну строчку о моей дочери, я подам на тебя в суд, несмотря на все твои угрозы. Тебе это понятно?

Я притворно зевнула в ответ, но после этого запретила Эмилию сочинять новые стишки про мою дочь. Лучше лишний раз не раздражать Марка, не отталкивать его.

Той осенью мы каждую неделю бывали на ужинах во дворце, однако в отсутствие Домициана обстановка там была совсем другая. Императрица — слишком безупречная хозяйка, чтобы в ее обществе было по-настоящему весело, — хотя, как я дрожала, видя ее изумруды! — Юлия же молчаливая и такая же нервная, как и Сабина. Юлия выросла и превратилась в уродину. Неужели она когда-то просила у своего дяди разрешения уйти в храм, стать весталкой? Это самое лучшее для нее место. Какой же мужчина захочет ее теперь? Но в храм Весты не принимают вдов. Даже императорского происхождения. Какая жалость.