Дневники белокурого демона (СИ), стр. 1

Тетрадь первая

Привет. 

Блин, кому привет? Идиотская идея вести дневник. Вообще не понимаю, нахрена это нужно? Кому я это всё пишу? Себе? Я и так всё знаю и помню. Даже слишком хорошо помню. А давать это кому-то читать… О, нет. 

Этот долбаный психолог пытается убедить меня, что мне необходимо выговориться, хоть вот так, раз уж я не желаю с ним откровенничать. Выпустить из себя свои мысли, эмоции, воспоминания. Как будто после этого всё исчезнет, взмахом волшебной палочки. Ага! И я тут же стану прежним и сделаю вид, что со мной ничего не случилось. Не было этой страшной ночи, которая растоптала меня, сломала, похоронила внутри всё ещё подвижной оболочки. Зачеркнула всё, что было до этого. Сделала прошлое чужим и странным, пустым и никчемным. Как и меня самого.

Психолог говорит, что мне нужно зайти в воспоминаниях как можно дальше. Вспомнить побольше важных событий моей жизни. А потом заново пережить ВСЁ. Придурок. Я не хочу переживать это снова!!! Я хочу забыть! Перестать существовать. Ничего не чувствовать. Пусть этот узел внутри уже развяжется. Отпустите меня все. Сколько можно меня теребить? Я не знаю, что делать! Не знаю. Не умею жить дальше. Как раньше уже не смогу. Как сейчас - невозможно. Во мне гнойным нарывом пульсирует эта ночь, не позволяя вдохнуть больше воздуха. Мне всё ещё больно. До сих пор. Три месяца. Я издёргался от этой боли. Я устал. Смертельно устал. Хочу покоя. От всех. От самого себя.

Мне опять снился кошмар сегодня. Как и вчера, и позавчера. И каждую ночь. Я уже не помню, когда нормально спал. А было ли такое? Со мной ли? Это я – тот человек, который любил поспать и поваляться в постели? Уже не уверен. Как не уверен уже ни в чём. Я сплю не более четырёх часов в сутки, если суммарно. Урывками. Иногда просто выключаюсь почти мгновенно, там, где меня застал сон, но вскоре просыпаюсь с криком. 

А тогда я не мог кричать. Из горла вырывалось только сдавленное сипение. Я не мог даже дышать. Очень странно в такой ситуации бояться задохнуться, но я боялся этого больше всего. И ещё очень пугало, что асфальт подо мной такой мокрый. Это ведь очень странно, когда жара, а асфальт такой мокрый, липкий и оглушительно пахнет железом.

Иногда мне снится произошедшее. Я вижу всё, до мельчайших подробностей. Снова и снова я переживаю этот ужас. И с каждым разом страх всё больше притупляется. Всё чаще мне хочется вернуться назад и всё изменить. И это кажется настолько возможным, что я начинаю подозревать себя в помешательстве. 

А иногда мне снится просто пустыня. Она ничего не делает. В ней ничего не происходит. В ней просто ничего нет. И этот сон самый страшный в своей правдивой реальности. 

Даже если не закрывать глаза, передо мной будто выжженная пустыня без конца и края. Она сверкает темным глянцем остекленевших прокалённых песков. А в ней отражается безликая пустота неба над головой. Только за спиной остались города и дороги. Уже не мои, чужие. Бессмысленные. И вернуться невозможно. Глупо. А куда теперь идти - непонятно. Некуда. Впереди только пустота и безысходность. Нет больше широких проспектов будущего. Потайных тропинок личной жизни. Воздушных замков с огромными витражными окнами. Мечты выглядят нелепо. Слишком ярко, до рези в глазах. Кому они нужны теперь? Смешные детские картинки с обложки прошлой жизни. Мне остаётся лишь лежать на твердой, горячей поверхности оплывших барханов и отчаянно скулить в поглощающую звуки пустоту безысходности. Безысходность. Такое странное слово. Никогда раньше не задумывался над глубиной его смысла. Это ведь не отсутствие выхода, это отсутствие исхода. Как это точно. 

- Артур, прошу Вас, мы ведь уже обсуждали эту тему, - лысеющий полноватый мужчина устало опустился в крайне неудобное на вид дизайнерское кресло. – Почему Вы снова вынуждаете меня к этому возвращаться и тратить время – оплаченное Вами время! – на повторение того, что я уже говорил Вам? – психолог вздохнул и сомкнул кончики пальцев рук на объемном животике. – Этот дневник необходим не мне. Он нужен именно Вам. Вам необходим хотя бы монолог, если диалог Вас категорически не устраивает, - в его голосе едва угадывались нотки обиды. Или же разочарования?

- Но я чувствую себя глупо, Георгий Карлович, - снова попытался донести свою мысль до упертого дядьки Артур. – Это идиотизм какой-то. Я словно сам с собой разговариваю.

- Отчего бы и не поговорить с умным человеком? - заученно-доброжелательно улыбнулся собственной бородатой шутке мужчина. – Артур, либо Вы мне доверяете и в этом случае стараетесь следовать моим указаниям. Либо Вы отказываете мне в доверии, и я рекомендую Вашим родителям другого специалиста. Вот только сомневаюсь, что в нынешнем Вашем состоянии чьи-либо методы терапии покажутся Вам разумными. Поймите, Вы пока не можете в полной мере адекватно оценить эффективность того, что я предлагаю. Проблема весьма серьёзная. Нам необходимо применить комплексный подход.

- Я верю в эту Вашу эффективность и прочий профессионализм! – подскочил с дурацкого микродиванчика парень и принялся вышагивать перед Георгием Карловичем, больше не в силах выдерживать заумный спор. – Я говорю, что он не подходит мне!

- Артур, присядьте, будьте добры, - психолог твердо, но чуточку настороженно указал взглядом на то место, где минуту назад сидел пациент и, дождавшись, когда его просьба будет выполнена, продолжил: - Прежде чем делать такие выводы, давайте просто попробуем. И будем судить о том, срабатывает ли этот метод в Вашем случае, только после появления первых результатов или их отсутствия.

Артур глухо застонал и спрятал лицо между коленями, прикрыв голову руками.

Этот кретин-психолог, оказывается, собирается читать мой дневник. Жесть. Почему они все не могут просто оставить меня в покое? Зачем непременно нужно во мне ковыряться? Сдирать подсохшую корочку с гнойника, и без того болезненно дергающего нерв. Я уже дал слово, что не повторю попыток уйти. Что им всем ещё от меня нужно?

Извините, Генрих карлови… Простите, Георгий Карлович. Сорвался немного.

Пиздец. Сижу и разговариваю непонятно с кем. То есть пишу непонятно зачем.

- Мне бы хотелось, чтобы Вы вспомнили всё, что имело в Вашей жизни наибольшее значение. Всё, из чего она состояла до того происшествия.

Сочувственный взгляд полный фальшивого понимания.

- Особенно то светлое, чем она была наполнена. Это ведь не слишком трудно?

- А Вы будете это читать? – Артур почувствовал, как подкатил к горлу истерический смешок, и едва удержал его внутри.

- Да, я буду это читать. Но обещаю Вам, что обсуждать ваши записи мы пока не будем.

Успокаивающие жесты, которые так раздражают, у Карловича их много. Наверное, им и учат столько лет. А сколько, кстати? Сколько нужно учиться, чтобы морочить людям головы? Лишь бы не оказалось, что они проходят двухнедельные курсы, потому что подчиниться придется. Хотя бы чтобы успокоить плешивого психолога и перепуганных попыткой суицида родителей.

- Хорошо. Я попробую, - долгий тихий выдох.

Воспоминания. Как можно отделить наиболее важные от мелких и незначительных? Как можно выбрать, что составляло основу моей прежней жизни, а что прошло мимо, лишь задевая краем?

Самое первое, что я помню, наверное, то, как меня учили держать ложку. Это многим кажется странным. Моя мать не верит, что я могу помнить такое. А оно врезалось в мою память яркой и отчётливой картинкой. Или это память о сне?

Я хорошо помню мой деревянный стульчик для кормления. Помню ощущение шершавой фанерки маленькой столешницы под пальцами. И то, что я сидел неожиданно высоко. Помню тарелку с коричневым мишкой и невзрачными цветочками на дне. Неудобную ложку, с которой так легко было управиться левой рукой, но мама и бабушка почему-то упорно перекладывали её в правую. Помню, как они пытались убедить меня, что ложку надо держать именно в той руке, в которой неудобно. А я не мог даже толком зачерпнуть вязкую кашу, настолько рука была неприспособленна к этому. Это казалось очень несправедливым, но выбора мне никто не предоставил. И я подчинился. Я научился держать ложку правой рукой.