Тайна гибели Лермонтова. Все версии, стр. 96
Второй офицер никаких воспоминаний не оставил, но волею случая оказался в самом центре дуэльных событий и потому не может не привлечь нашего внимания.
Полковник Антон Карлович Зельмиц (1790 – ?), заслуженный офицер, участник Отечественной войны 1812 года, в 20-е годы был адъютантом командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории Г. А. Емануеля, затем командиром Волгского казачьего полка, возможно сменив на этом посту Верзилина. В 1838 году Зельмиц сдал полк майору Львову, после чего, видимо, оказался в отставке. С Верзилиным у них явно сохранились добрые отношения, позволившие генералу поселить Зельмица с семьей у себя в доме, предназначенном для сдачи внаем. Летом 1841 года Антон Карлович жил там с женой и двумя дочерьми. Многие писавшие об этом считали, что его дочери были или не слишком привлекательными, или староватыми, поскольку лермонтовское окружение ими особенно не интересовалось. Но девочки были попросту малы. Выяснивший это Недумов указывает возрастные данные всех членов семьи: Зельмиц Антон Карлович – 51 год, его супруга Александра Васильевна – 35 лет, дочери: Варвара – 14 лет, Софья – 9 лет.
Н. Раевский отмечает, что у Зельмица было прозвище «О-то», поскольку почти каждую фразу он начинал с этого восклицания, и называет его очень болтливым, любящим разносить свежие новости по знакомым дамам. Зельмиц первым сообщил Верзилиным о гибели Лермонтова – это утверждает Эмилия Шан-Гирей. По словам Раевского, которым явно не стоит доверять, Зельмиц поехал за телом Лермонтова, после того как посланный извозчик вернулся с полдороги из-за большой грязи. У Зельмица же был взят стол, на который положили привезенное тело поэта.
Завершая разговор о «казенных людях», служивших в Пятигорске, мы должны обязательно добавить к ним еще две фигуры, с Пятигорском практически не связанные, но находившиеся здесь в это время по делам службы. В недобрые времена «охоты на ведьм» обоих считали ярыми врагами Лермонтова и возможными вдохновителями интриг против него.
Одним из них считался полковник Александр Семенович Траскин, начальник штаба войск Кавказской линии. Обстоятельства его пребывания в Пятигорске летом 1841 года мы рассматривали выше. Думается, сказанного выше вполне достаточно, чтобы увидеть этого человека с лучшей стороны.
Поистине зловещей фигурой выглядит и приехавший в то время на Воды жандармский подполковник Кушинников, якобы посланный шефом жандармов Бенкендорфом в Пятигорск со специальным заданием – погубить Лермонтова. Вот, к примеру, что пишет о нем В. Нечаева: «Со специальным на него возложенным „поручением“ Кушинников прибыл из Петербурга… Кушинников действовал, конечно, не один, а с целой сворой „голубых мундиров“». А в работе С. Андреева-Кривича «Всеведение поэта» читаем: «В Пятигорске жил, наблюдал за всем и обо всем доносил Бенкендорфу прямой его эмиссар – жандармский подполковник Кушинников, посланный из Петербурга для секретного надзора».
Кто он такой, этот зловещий подполковник? Александр Николаевич Кушинников (иногда он именовался «Кувшинников») родился в 1799 году. Первоначально служил в армии и, заработав чин поручика, вышел в отставку. В 1830 году он решил вернуться на службу и был определен в лейб-гвардии Жандармский полуэскадрон, где спустя какое-то время получил чин капитана. В 1839 году исполнительного и добросовестного службиста определяют офицером для особых поручений к начальнику Первого округа Корпуса жандармов, ведающего центральными губерниями, в том числе и Петербургской. Одновременно его производят в подполковники. В дальнейшем Высочайшие приказы не раз отмечали получаемое Кушинниковым «монаршее благоволение». Стало быть, подполковник очень добросовестно выполнял даваемые ему «особые поручения». Какие? Известно лишь одно из них – наблюдение за порядком во время ежегодного праздника в Петергофе, где обычно присутствовали особы императорской фамилии. Более никаких сведений о нем в литературе не приводится, кроме того, что скончался Александр Николаевич в 1860 году.
И только 1841 год стоит особняком в ничем не примечательной биографии этого носителя голубого мундира. Причиной тому – его прибытие в Пятигорск весной 1841 года и участие в следствии по делу о дуэли Лермонтова с Мартыновым, которое велось при пятигорском комендантском управлении. Эти обстоятельства и положили начало версии о причастности подполковника к гибели поэта.
Но, как мы уже довольно подробно рассмотрели выше, в главе «Ищем пятигорских врагов», цели, с которыми подполковник прибыл на Воды, и обстоятельства его деятельности в Пятигорске позволяют сделать совсем иные выводы.
Как мы уже отмечали, рапорты Кушинникова не содержат даже намека на какое-либо участие их автора в преддуэльных интригах. Думается, столь же непредвзятым было и участие Кушинникова в следствии по делу о дуэли, хотя все, жаждавшие мщения за гибель поэта, видели злой умысел в том, что Кушинников, принимавший участие в работе следственной комиссии, вольно или невольно способствовал «сокрытию от правосудия участников убийства Лермонтова». Имеются в виду Столыпин, Трубецкой, Дорохов, Верзилины и другие лица, знавшие о дуэли, а возможно, и участвовавшие в дуэльных событиях.
Убедительно ответил считающим так В. Э. Вацуро в своей статье «Новые материалы о дуэли и смерти Лермонтова», посвященной публикации письма А. С. Траскина к П. Х. Граббе от 17 июля 1841 года:
«И Граббе, и Траскин отлично понимали, что наказание Мартынова в конечном счете все равно зависит не от них, что дело пойдет на высочайшую конфирмацию и судьба участников дуэли будет решена в Петербурге. Дуэльный же кодекс чести внеиндивидуален – какова бы ни была тяжесть утраты, между уголовным убийством и убийством на поединке в сословном сознании лежала непроходимая грань. То же сословное сознание настоятельно требовало всеми возможными средствами избавлять секундантов от уголовных преследований, которым они подвергались добровольно во имя того же кодекса чести. Это знал любой дворянин, признававший право поединка, – от разжалованного в солдаты Дорохова до генерала Граббе и флигель-адъютанта Траскина. Но все они знали и другое – что совершилась трагедия и что виновник ее судится теперь не правовым, а моральным судом, не ведающим ни оправдания, ни конфирмации».
И в заключение – любопытный факт, который позволяет взглянуть на отношения Лермонтова и Кушинникова с необычной стороны. Оказывается, брат жандармского подполковника, И. Н. Кушинников, вместе с А. Д. Киреевым значатся издателями единственного прижизненного издания «Стихотворений» поэта, отпечатанного в 1840 году тиражом 1000 экземпляров в типографии И. И. Глазунова. Причем не просто издателями, а такими, которые финансировали выход книги! Это наводит на мысль: не был ли Лермонтов знаком и с братом издателя, жандармским подполковником? Если был, что вполне вероятно, то мог встречаться с ним и в Пятигорске. Едва ли эти встречи носили особо дружеский характер, но какие-то «приятные беседы» об общих петербургских знакомых, об издательских делах брата у них вполне могли происходить. Ведь, по убеждению шефа жандармов А. Х. Бенкендорфа, его сотрудникам должны были быть свойственны «благородные чувства и правила», которые позволяли бы им приобрести на местах «уважение всех сословий». Значит, жандармский офицер должен быть любезен со всеми, в том числе и с опальным поручиком.
* * *
Итак, мы установили более ста двадцати имен. Это люди самые разные – по возрасту и социальному положению, по исторической значимости и степени близости к поэту. А могли ли они оказаться все одновременно в одном месте? Да, 17 июля, в день похорон Михаила Юрьевича, практически все эти и еще многие неизвестные нам люди пришли к маленькому домику поэта, чтобы проводить его в последний путь. «Почти полгорода пришло проводить поэта», – вспоминал один из современников. «И кого только не было на этих похоронах!» – восклицал другой. Несмотря на многолюдье, по дороге на кладбище «так было тихо, что только слышен был шорох сухой травы под ногами…». Погибшего поручика Лермонтова несли на своих руках представители всех полков российской армии, в которых ему довелось служить за свою короткую жизнь, – лейб-гвардии Гусарского, Нижегородского драгунского, Гродненского гусарского и Тенгинского пехотного. При полном молчании гроб был опущен в могилу, на которую был положен скромный камень с короткой надписью «Михаил».