Шерлок Холмс на орбите, стр. 4
Фу Манчу допил чай и на мгновение закрыл глаза.
— Я в немалой степени заинтересован, мистер Холмс. Очень заинтересован. Ваша система восхитительна. Очень редко, даже в таком почтенном заведении, как это, удается встретить человека, желающего проникнуть в скрытую сущность явлений. Поскольку истина вам дорога, мистер Холмс, я чувствую себя обязанным сообщить вам, что вы ошиблись практически в каждой детали.
Я заметил, как Холмс почувствовал некоторое разочарование при этих словах, но промолчал. Он ждал, когда Фу Манчу начнет рассказывать свою историю. Через несколько недель, когда мы с Холмсом были прикованы к древней подземной стене в Пекине, мой друг вспоминал этот эпизод с горькой усмешкой.
Фу Манчу одарил нас улыбкой, в которой не было ни капли радости. Эту гримасу нам предстояло узнать очень хорошо. Нечто в этом роде китайцы называют «сделать зубы», эта улыбка скрывает самые разнообразные эмоции, начиная от смущения и презрения до злобного намерения совершить убийство. Когда подобным образом улыбался именно этот азиат, то всякий раз меня охватывал ужас.
— Вы правы, мистер Холмс, в том, что я действительно только что пришел. Сначала я подумал о чае, но не снял плащ только потому, чтобы этот разговор выглядел беседой между товарищами-студентами одного учебного заведения, а не очередной скучной встречей Востока и Запада. Что касается оценки моего финансового положения, то опять же вы сбиты с толку вашей собственной системой. Позвольте мне сказать, где, по моему мнению, вы допустили ошибку. Ваши наблюдения сами по себе довольно занятны. Вы самый любопытный из людей, способных анализировать, каких я только встречал в европейских странах. Ошибочны лишь ваши схемы дедукции.
Внешне Холмс не выглядел расстроенным от своей неудачи. Его очень занимала эта встреча, и он хотел вынести из нее урок для себя. Если Фу Манчу мог указать на несовершенство в еще не законченной науке Холмса о дедукции, то Холмс был готов прослушать его лекцию с неподдельным вниманием и интересом.
Фу Манчу продолжил:
— Эти комнаты, — китаец с пренебрежением провел рукой по сторонам, — отнюдь не самые лучшие из тех, что я мог бы себе позволить. Будь у меня желание, я мог бы купить практически любой дом в городе. Однако такая покупка вызвала бы негодование и привлекла бы нездоровое внимание. Мне необходимо многое сделать здесь, в Кембридже, многому научиться. И у меня нет времени бороться с тем, что вы, англичане, называете «гостеприимством».
Холмс открыл было рот, но Фу Манчу поднял руку и продолжил:
— Предполагаю, ваш домохозяин уже высказался насчет того, как он относится к приему «всяких там китайцев» в своем доме. В первую очередь все это он поведал мне. Так что вы сами можете понять, насколько мне трудно снять жилье в более удобном и подходящем месте. У миссис Ричмонд нет предубеждений против людей моей национальности — сомневаюсь, что у нее вообще есть какие-то моральные принципы, если уж на то пошло. От меня она получает гораздо больше всех постояльцев в этом дворце восточных удовольствий. Что касается одежды, мистер Холмс, то вы верно сказали, что она плохо сшита из хорошего материала. Я ценю качество во всем, сэр, и когда могу себе позволить право выбора, то выбираю самое лучшее. Этот сюртук был скроен одним портным-англичанином во время моей службы в Пекине — человеком, который десять лет не видел Англии. Я понимаю, что сюртук, скроенный в Лондоне, выглядел бы лучше, но и в этом я следовал намерению не выделяться и даже подчеркивать свое бедственное положение. Бедняга, сшивший этот костюм, и представления не имел о последних переменах в моде, а мои соотечественники уделяли больше внимания моим личным качествам, а не тому, насколько я похожу на денди среди… — тут он использовал китайское выражение.
Фу Манчу заметил нахмуренный взгляд Холмса и пояснил:
— Извините, что перешел на мандаринский. Этой фразой мои люди называют ваш народ.
— Не ошибусь, если скажу, что из перевода этого выражения можно было бы узнать многое о взаимоотношениях наших стран, — сказал Холмс.
И снова Фу Манчу показал нам свою быструю улыбку.
— Это значит «голубоглазые дьяволы», мистер Холмс.
Я был ошеломлен, но Холмс рассмеялся.
— А мозоль? — спросил он.
Фу Манчу пожал плечами.
— Не физический труд, сэр, и не бесконечное обращение с каким-нибудь диковинным восточным инструментом. В Пекине мне нравилось считать себя каллиграфом и художником. Манера и техника китайской живописи довольно сильно отличается от европейской техники.
Холмс допил чай.
— Ах, — сказал он. — Теперь-то я понимаю, каким был болваном.
Фу Манчу одной рукой произвел грациозный жест.
— Не совсем, мистер Холмс, не совсем. Как я сказал, вы были проницательны, но выводы сделали не совсем верные. Вы должны помнить, что два плюс два всегда равняется четырем только в вашей комфортабельной Британской империи, но в древних странах Востока два плюс два может равняться тому, что кажется наиболее подходящим в данное время.
— Тогда я должен поблагодарить вас за урок, который никогда не забуду, — сказал Холмс.
Тут Фу Манчу наконец-то перешел к изложению причин, по которым он пригласил Холмса и меня к себе. Кто-то, очевидно, украл медную шкатулку, покрытую эмалью, которая не стоила никаких денег, а представляла всего лишь личную ценность для своего владельца.
— Вы, вне всякого сомнения, знаете, что семестр подходит к концу, и я не смогу надолго отвлечься от занятий, — сказал Холмс.
Фу Манчу медленно кивнул.
— Да, конечно. Я даже ожидал от вас такого ответа. Вы, вероятно, не откажетесь доставить мне удовольствие, посетив мои смиренные апартаменты в Лондоне во время долгих каникул?
Холмс посмотрел на меня, а я слегка поджал губы.
— Нам это будет удобно, — ответил он.
Так вот просто и началось наше приключение: страшное партнерство по Лиге Драконов с тем же самым доктором Фу Манчу и профессором Джеймсом Мориарти; долгое и суровое путешествие через Европу к оплоту Фу Манчу, располагавшемуся в самом Запретном Городе; наш побег, спасение и безумное плавание на борту подводной лодки «Наутилус», встреча с доктором-маньяком Моро и его гигантской крысой на Суматре, которую Джон X. Уотсон преобразил в «собаку» Баскервилей, убийства, расследованные Холмсом в Сан-Франциско, и яростная, окончившаяся неудачей гонка с целью спасти генерала Джорджа Армстронга Кастера от своих взбунтовавшихся офицеров — описания этих и многих других событий еще только ждут своего часа. Я молюсь о том, чтобы мое сознание оставалось трезвым, а тело здоровым, пока я не изложу на бумаге все то, что я видел и слышал. Я уверен, что мои воспоминания потрясут всю страну.
Это было время великого ужаса, грубости и дикости; для некоторых из нас время любви и нежности. Шерлок Холмс стал мне настоящим верным другом. То, что он никогда не говорил об этих событиях или, в отличие от других воспоминаний, не позволил Уотсону записать их, свидетельствует о том, что Холмс относился к этому периоду с некоторым отвращением. Надеюсь, что я не порочу его память теперь, рассказывая о наших совместных делах. Я оставляю это повествование как наследство и предупреждение моим сыновьям, их детям и моим еще не родившимся правнукам. Уповаю на то, что они будут жить в мире, где не останется и следа от зловещей тени доктора Фу Манчу.
Херлстон, Западный Сассекс
14 октября 1927 года
Марк Боурн
Улыбка мистера Холмса
— Этот мир меня угнетает, Уотсон.
Таковы были первые слова, которые Шерлок Холмс произнес за все утро — серое, холодное январское утро 1989 года. Его высказывание настолько поразило меня, что я даже пролил кофе из чашки, забрызгав лежащий передо мной утренний выпуск «Таймс».
Он лениво развалился в кресле перед камином, а пол вокруг него усеивали беспорядочно разбросанные книги и монографии. Мой друг вяло помахал трубкой перед лицом, наблюдая за тем, как клубы дыма подымаются постоянно изменяющимися узорами, скрывающими от меня его черты.