Дневники русских писателей XIX века: исследование, стр. 33
Записи в «крепостном» дневнике имеют тенденцию к оформлению в относительно самостоятельные рассказы, которые объединяются в цикл общим местом действия наподобие «Миргорода» Гоголя. Вообще гоголевская традиция проявляется в дневнике Шевченко как на содержательном, так и на языковом уровне. На последнем не только в активном использовании украинизмов, но и в характерной манере повествования. «Сюжеты» некоторых новопетровских «историй» сродни ряду гоголевских произведений. Это уже упоминавшийся рассказ о местной супружеской парочке «Филимоне и Бавкиде», водевильная история в местном духе («Премиленький и назидательный мог бы выкроиться водевильчик <…> Назвать его можно «Свадебный подарок, или Недошитая кофта», с. 14); напоминающая завязку «Ревизора» история о несостоявшемся посещении крепости вел. кн. Константином Николаевичем (запись под 17 июля 1857 г.) и др.
Порой сам автор, погружаясь в мир «гоголевских» персонажей и сюжетов, превращается в диканьковского балагура Панька или в лирического героя «Мертвых душ»: «Незабвенные золотые дни, мелькнули вы светлым, радостным сновиденьем передо мною, оставив по себе неизгладимый след чарующего воспоминания» (с. 55).
Помимо сюжетного и образного родства ряда записей дневника Шевченко с гоголевской прозой и драматургией, у них наблюдаются параллели и на уровне отдельных художественных приемов. Так, Шевченко использует гоголевский прием, который сводится к тому, что комический эффект возникает вследствие столкновения несопоставимых по смыслу предметов или явлений (запись под 12 июля 1857 г. о ветчине, письме гр. Толстой и уральских казаках).
Подобные стилистические тенденции имеют продолжение и во второй части дневника. Только там повествовательная структура упрощается из-за уменьшения объема записей. Но эстетический эффект от этого усиливается: комическое или лирическое получают предельную степень концентрации. Порой такие «истории» по краткости напоминают анекдот: «А сегодня графиня Настасья Ивановна просит запиской к себе обедать и обещает познакомить с декабристом бароном Штейнгелем. Мы предпочли декабриста борщу с карасями и за измену были наказаны бароном: он не пришел к обеду. Одичалый барон!» (с. 225).
В дневнике редко встречаются чисто информативные фразы. Слово у Шевченко всегда несет эстетическую нагрузку. Каждому явлению, предмету, характеру поэт стремится дать оценку, которая зрительно представляет образ: «Света мало, звука много, крестный ход, точно вяземский пряник, движется в толпе. Отсутствие малейшей гармонии и ни тени изящного» (пасхальная служба в Московском Кремле, с. 210); «Монумент Крылова <…> Жалкий барон Клодт! Вместо величественного старца он посадил лакея в нанковом сюртуке с азбучкою в руках. Барон без умысла достиг цели, вылепивши эту жалкую статую и барельефы именно для детей, но никак не для взрослых. Бедный барон!» (с. 228); «Вслед за мной взошли к нему <кн. Голицыну> его сестра – чернобровое, милое, задумчивое создание. О чем грустит, о чем задумывается эта едва развернувшаяся сантифолия?» (с. 160).
Несмотря на короткий период ведения (чуть больше года), дневник Шевченко проделал заметную эволюцию. Изменениям подверглись разные структурно-содержательные уровни. О некоторых из них выше уже шла речь. Постараемся обобщить основные тенденции эволюции.
Прежде всего, изменилось отношение Шевченко к предназначению своего журнала. Из средства психологической компенсации постепенно дневник становится средством хранения информации о периоде перехода к нормальной жизни и работе. Поэтому потребность в нем отпадает в тот момент, когда становится отчетливой жизненная перспектива. Психологическая перестройка, завершившаяся у Шевченко в столице, не оставляет места для такой исключительной (для поэта) формы душевной жизни, как самовыражение в дневнике.
Меняется пространственно-временна?я структура дневника. Сохраняя форму локального хронотопа, автор резко усиливает событийную насыщенность записи. От этого повествовательное пространство расширяется, а временной ритм учащается: время проживается интенсивнее. При этом практически сводятся на нет идеальные формы хронотопа – воспоминания о прошлом, сны, мечты, фантазии.
Психологическая адаптация к новому жизненному статусу, которая заняла весь период путешествия и пребывания в Москве и Петербурге, применительно к образу автора характеризуется увеличением удельного веса авторского «я». Если в гарнизонном дневнике объемы подневных записей распределялись приблизительно одинаково между самохарактеристикой и описанием внешних событий, то в путевом и столичном журналах образ автора доминирует во всех изображаемых событиях.
Вторым показателем образной эволюции является усиление образной динамики. В раннем дневнике образ мира и человека строился экстенсивным способом – рассредоточенностью по нескольким записям, преобладанием описательности и ситуативной драматургии (изображением события или конфликта в его постепенном развертывании). В путевом и столичном дневниках образы строятся из нескольких динамичных характеристик, порой живописных штрихов, которые дают не законченный портрет, а лишь силуэт. Но ослабление изобразительного начала компенсируется усилением того душевного воздействия, которое оказывает данный образ на автора: «Вечер провел у моей милой землячки М.В. Максимович <…> Она милая, весь вечер пела для меня наши родные задушевные песни. И пела так сердечно, прекрасно, что я вообразил себя на берегах широкого Днепра. Восхитительные песни! Очаровательная певица» (с. 209).
Изменениям оказались подвержены и принципы отбора материала для дневниковой записи. Бедность материалов новопетровского дневника, где событием было приобретение чайника, вдруг сменяется таким обилием событий, картин и образов, что автору приходится избирательно подходить к интереснейшим фактам. На первых порах его художественное сознание и селективный механизм памяти, основанный на десятилетнем стереотипе, с трудом перерабатывает многообразную информацию. Записи становятся короче, несмотря на многократное увеличение того, о чем можно было бы рассказать. По инерции Шевченко пытается применить к новой ситуации прежние методы работы с материалом, отчего записи приобретают фрагментарный характер, в отличие от эпически обстоятельного письма раннего периода. Создается впечатление, что поэт постоянно куда-то торопится и ему не хватает времени на полноценную запись. Импульсивность стиля выражается в частом и ранее не имевшем места использовании определенно-личных предложений в начале текста: «Сегодня написал <…> письмо графу Ф.П. Толстому»; «Начал портрет М. Варенцовой»; «Получил письма от моего милого Бронислава <…>» и т. п.
Приспособление к новым жизненным условиям диктует необходимость поисков нового метода ведения дневника. Оттесняя воспоминания, планы и сны на периферию повествования, Шевченко насыщает свой журнал стихами, которые по принципу замены начинают выполнять функцию лирического начала. Этим усиливается эмоционально-выразительная стихия дневника.
Все перечисленные методологические изменения свидетельствуют об интенсивных творческих поисках поэта. Тем не менее проблема отбора материала остается нерешенной до конца.
Оригинально выглядит окончание дневника: он завершается стихотворением «Сон». На первый взгляд, между началом и концом наблюдается определенная асимметрия: проза – поэзия, напряженно ожидание – разрядка. Но если вдуматься в смысл поэтического финала, то, наоборот, откроется кольцеобразная композиция дневника. В стихотворении крепостная крестьянка видит во сне своего младенца свободным и счастливым. Но сон проходит – и перед ней ее младенец, как и она, пребывающий в рабстве. И лишь надеждой кобзарь ободряет молодую мать. Дневник начат мыслями о воле, ими он и завершается.
Александр Васильевич
ДРУЖИНИН
В историю литературы A.B. Дружинин вошел как беллетрист, критик, журналист, переводчик. Его наследие вскоре после смерти было собрано, наиболее известные повести и статьи неоднократно переиздавались. Исключение составляет дневник, рукопись которого ждала публикации более 120 лет. Причиной этого было отнюдь не невысокое историко-литературное достоинство произведения. Напротив, в своем жанровом ряду жизненная летопись автора «Полиньки Сакс» занимает весьма значительное место.