Дневники русских писателей XIX века: исследование, стр. 12

В том же духе выдержан и дневник. Он исполнен динамики, живо передает местный колорит и изменчивый облик автора.

Усложненному стилю и пестроте содержания дневника 1833–1835 гг. соответствует и серия последних автопортретов поэта. Они выполнены в шаржированной, карнавализованной манере (Пушкин в образе безумца, пожилого человека, в виде скульптурного бюста) и как бы передают полуреальную, полуфантастическую атмосферу петербургского высшего света, в котором принужден был вращаться Пушкин в последние годы жизни.

Здесь графика и письмо впервые соединяются: они уже не замещают, а дополняют друг друга, создавая глубокий и противоречивый образ внешней и внутренней жизни поэта.

Неясные очертания графического образа в последнем автопортрете, соседствующем с колонкой цифр, передают полное трагизма одиночество поэта в «жадной толпе» недоброжелателей и клеветников. Этот портрет зримо представляет уходящего от нас Пушкина и логически и интонационно завершает дневник, обрывающийся на ноте отчаяния: «В публике очень бранят моего Пугачева, а что хуже – не покупают. Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении. Его клеврет Дундуков <…> преследует меня своим цензурным комитетом <…> Ценсура не пропустила <…> стихи в сказке моей о золотом петушке <…>» (с. 42).

Михаил Петрович

ПОГОДИН

Путевой дневник – один из популярнейших литературных жанров в XIX веке. Своим происхождением он во многом обязан литературе путешествий эпохи романтизма и сентиментализма. Л. Стерн на Западе, А.Н. Радищев и Н.М. Карамзин в России сформировали устойчивый интерес к эстетическому выражению дорожных впечатлений, картин незнакомых стран, различных достопримечательностей и собственных переживаний в долгой дороге.

Писательским дневникам принадлежит значительное место в литературе путешествий. Помимо не дошедших до нас, но, как отмечают исследователи, существовавших и послуживших материалом для «Писем русского путешественника» дневников Карамзина, журнал дорожных впечатлений вели А.И. Тургенев, В.А. Жуковский, А.К. Толстой, А.Н. Островский, В.Г. Короленко, Н.Г. Гарин-Михайловский.

Дневник М.П. Погодина «Год в чужих краях» [37] занимает в этом ряду исключительное место. И по объему, и по богатству материала с ним сопоставима только книга Гарина-Михайловского «По Дальнему Востоку, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову». Дневник велся писателем в течение года во время поездки по странам Восточной и Западной Европы.

К тому времени Погодин уже имел многолетний опыт ведения ежедневного журнала, в который заносил события и впечатления дня. Новому дневнику отводилась иная функция: он должен был стать хранилищем картин и образов тех стран и народов, через которые лежал путь Погодина-историка. Дорожному дневнику Погодин придавал особое значение и поэтому издал его отдельной книгой для широкого круга читателей.

Помимо познавательной и художественно-эстетической ценности, дневник имел важное научное значение. В нем был собран богатый материал по современной истории европейских стран, о памятниках культуры континента, запечатлены встречи автора с политиками и учеными. Дневник интересен своим этнографическим материалом.

Отправляясь в длительное путешествие, Погодин имел программу и широкий круг задач, которые он стремился по мере продвижения на Запад не только решить, но и зафиксировать в своем дорожном журнале. Дневник выполнял функцию подготовительных материалов к будущему исследовательскому заданию, и без него ученый не представлял себе успешную работу. «В наше время, – писал он во второй тетради дневника – нельзя быть ни профессором истории, ни профессором археологии, ни профессором филологии без путешествия. Я вообразить себе не могу, что говорил о Риме по книгам, не видав его памятников» (ч. 2, с. 18).

В этом отношении погодинский журнал отличается от большинства путевых записок, авторы которых не так определенно ставят цель и последовательно движутся к ее достижению. Творческая установка дневника Погодина роднит его с художественным произведением в том смысле, что его план заранее известен и не совпадает с той открытостью, которая свойственна обычному дневнику. Погодин как бы создает художественное произведение по обдуманному замыслу, заполняя его теми деталями и подробностями, которые выявляются в процессе развития мысли в рамках творческого плана. Погодин заносит в дневник свежие впечатления, но они возникают в порядке, соответствующем принятой схеме путешествия. Это своего рода запланированные впечатления. Автор их ждет и в известной степени даже дозирует.

Функциональное своеобразие дневника наложило отпечаток и на его другие жанровые компоненты. Время и пространство как основные характеристики жанра подчинены замыслу и творческому плану дневника. Основным свойством времени в погодинской хронике является его спрессованность. Автор группирует впечатления и события дня в зависимости от скорости путешествия, которая, в свою очередь, определяется не возможностями средств передвижения, а запланированными сроками пребывания в том или ином пункте. Именно поэтому то тут, то там в повествовании встречаются жалобы на мимолетность впечатлений от какого-то важного памятника, события или встречи: «<…> требуется много времени, которое я должен развешивать по унции, чтоб в такое короткое время побывать везде и увидеть все, хоть по-русски как-нибудь» (ч. 1, с. 164); «То ли дело, думал я, в любезном отечестве никогда не опоздаешь, никогда не провинишься; нет ни на что никаких сроков» (ч. 1, с. 142); «Как досадно бывает подчас, что принужден спешить» (ч. 4, с. 20); «Наконец мы приехали в Пьяченцу <…> Обежав город <…> перехватив кое-что в гадкой гостинице, мы прибежали на почтовый двор только что к назначенному сроку» (ч. 4, с. 195).

Внешние ограничения распространяются и на пространственные объекты. Погодин движется по традиционному для русского культурного путешественника маршруту, несколько осложненному научными планами автора. К Германии, Австрии, Италии и Франции добавляются славянские земли (Польша и Чехия) и Бельгия с Голландией (он следует по ним больше проездом, чем в культурно-ознакомительных целях). Места более или менее длительного пребывания также связаны с давней традицией и вписываются в культурный путеводитель российского образованного слоя.

Все это относится к внешним рамкам хронотопа погодинского дневника. Но и его внутренний план не отличается своеобразием. Он тяготеет к традиционному построению путевых журналов первой трети XIX столетия. Погодин здесь остается вполне архаистом, нисколько не пытаясь подняться над старинными приемами и штампами. Смысл пространственно-временного мышления Погодина в дневнике сводится к тому, что при осмотре памятников культуры и центров европейской цивилизации он пытается посредством особого настроя чувств выйти за пределы современности и проникнуться духом той эпохи, в которую были созданы данные объекты. Эти психологические перемещения во времени, эмоциональное «переживание» исторической эпохи идут от сентиментально-романтической культуры с ее апологией прошлого и эстетизацией высших человеческих эмоций: «Чей это палаццо? Фоскари. А это? Пезаро <…> Я припоминал с скорбию историю этих замечательных фамилий. И готов был плакать. Куда все девалось?» (ч. 1, с. 193); «Я перенесся воображением, когда Венеция встречала таким образом какого-нибудь Дондоло (1204 г.), после того как он, 94-летний старец, возвращался к ней, покорив Константинополь <…> Что за празднества тогда были на этих водах» (ч. 1, с. 205); «Версаль должен напоминать Людовика XIV, его двор <…> Я совершенно перенесся в их век <…>» (ч. 3, с. 21).

Смещение исторического времени носит, однако, локальный характер, не распространяется на все содержание записи, так как входит в планы и замыслы Погодина-историка («нельзя быть ни профессором истории, ни профессором археологии», «не видав его <Рима> памятников»).