Кодекс, стр. 34

Учитель умер.

Вернон смотрел в ужасе, не в состоянии произнести ни слова. Том положил руку на плечо брату и почувствовал, что тот дрожит. Они стали свидетелями очень дурной смерти.

Дон Альфонсо тоже дрожал.

— Надо уходить, — проговорил он. — Явился злой дух и забрал этого человека, а он не хотел уходить.

— Приготовьте одну из лодок для возвращения в Брус, — попросил его Том. — Пинго отвезет туда Вернона, а мы, если не возражаете, продолжим путь.

— Так будет лучше, — кивнул индеец. — Болото — неподходящее место для вашего брата. — Он отдал приказ, и перепуганные, как все остальные, Чори и Пинго бросились к каноэ.

— Не могу понять!.. — простонал Вернон. — Учитель был хорошим человеком. Почему же он умер таким недостойным образом?

Брата постоянно обводили вокруг пальца разные мошенники, подумал Том. Обычные жулики и всякие духовные учителя и гуру. Но теперь не время об этом говорить.

— Иногда нам кажется, что мы знаем человека, а на самом деле совершенно не представляем, кто он такой. — сказал он.

— Я провел с ним три года. И я его знал. Должно быть, все дело в лихорадке. Он бредил, его разум затуманился. И он не ведал, что говорил.

— Надо его похоронить и ехать.

Вернон принялся копать могилу, Том и Сэлли взялись ему помогать. Они расчистили небольшую площадку за лагерем и, действуя топором Чори, вырубили корни. Затем стали углубляться в липкую, раскисшую почву. Вскоре неглубокая яма была готова. Они перетащили в нее Учителя, засыпали вязкой массой и завалили принесенными с берега небольшими булыжниками. Дон Альфонсо, Чори и Пинго уже сидели в каноэ и явно проявляли нетерпение.

— Ты в порядке? — Том обнял брата.

— Да, — ответил тот. — И я принял решение. Я не возвращаюсь — еду с вами.

— Вернон, мы обо всем условились.

— Не вижу смысла ехать обратно. Я совершенно на мели. У меня нет даже машины. В ашрам мне дорога закрыта.

— Что-нибудь придумаешь.

— Уже придумал. Плыву с вами.

— Ты не в том состоянии. Только что был на грани смерти.

— Я должен. И совершенно оправился.

Вот в этом Том сомневался и продолжал колебаться.

— Пожалуйста, Том!..

В просьбе Вернона послышалась такая искренность, что Том удивился и неожиданно для себя обрадовался. Он сжал брату плечо.

— Хорошо. Будем делать все вместе, как хотел отец. Дон Альфонсо хлопнул в ладоши:

— Может, хватит разговоров? Пора плыть. — Том кивнул, и индеец дал приказ отчаливать.

— Поскольку у нас теперь две лодки, я тоже могу работать шестом, — предложила Сэлли.

— Шест — это мужская работа, — буркнул старый индеец.

— Вы, дон Альфонсо, неисправимый свинтус и сексуальный шовинист, — парировала девушка.

— Свинтус и сексуальный шовинист? — Индеец наморщил лоб. — Это что еще за зверь? Мне следует обидеться?

— Непременно.

Дон Альфонсо энергично оттолкнулся, и каноэ быстро скользнуло вперед. Он улыбнулся:

— Я в восторге. Большая честь, если тебя обижает красивая женщина.

28

Марк Аврелий Хаузер посмотрел на белую грудь своей рубашки и, заметив жучка, снял его с ткани, раздавил между лопатообразным большим и указательным пальцами и, получив удовольствие от приятного хруста, отшвырнул в сторону. И снова обратил свое внимание на Филиппа Бродбента. Жалкое ничтожество — куда девался весь его гонор? Грязный, искусанный Филипп скрючился на земле со связанными руками и ногами. Хаузер не мог понять, почему некоторые люди не способны соблюдать в джунглях личную гигиену.

Он посмотрел в ту сторону, где трое солдат держали их проводника Орландо Окотала. Этот Окотал доставил ему немало неприятностей — едва не улизнул, пришлось гнаться за ним по пятам. Пропал целый день. Роковая ошибка Окотала заключалась в том, что он решил, что гринго, этот белый янки, не способен выследить его на болоте. Видимо, не слышал о таком местечке, которое называется Вьетнам.

Тем лучше. Но теперь все кончилось. Болото осталось почти позади, так что Окотал был больше не нужен. А урок, который ему преподнесет Хаузер, пойдет на пользу и Филиппу.

Марк вдохнул насыщенный запахом джунглей воздух.

— Помните, Филипп, когда мы укладывали поклажу в каноэ, вы меня спросили, зачем нам наручники и цепи?

Бродбент не ответил. Хаузер тогда сказал, что наручники — это средство держать в узде солдат, нечто вроде походной гауптвахты. И что, конечно, он не собирается их использовать.

— Теперь вы понимаете, для кого они? — хмыкнул Хаузер. — Они для вас.

— Почему бы вам меня не убить и не покончить со всем разом?

— Всему свое время. Не так легко убить последнего в роду.

— Что это значит?

— Рад сообщить, что я позаботился о ваших братьях, которые следовали за нами по болоту. Когда угаснет последний из рода Бродбентов, я возьму то, что принадлежит мне по праву.

— Вы психопат.

— Отнюдь. Я разумный человек, который собирается исправить причиненное ему великое зло. Кстати, с вашей помощью.

— Что это за зло?

— Мы с вашим отцом были партнерами. Но он лишил меня доли от нашей первой находки.

— Это случилось сорок лет назад.

— Что только усугубляет преступление. Сорок лет я боролся за выживание, а он купался в роскоши.

Филипп напряг все силы, но только громыхнул цепями.

— Как интересно повернулось колесо Фортуны. Сорок лет назад ваш отец надул меня и лишил состояния. Я попал в приятное местечко под названием Вьетнам. А он занял место среди богатеев. А теперь я готов вернуть все назад. И даже с процентами. Забавная ирония. Филипп, только подумайте: это все поднесли мне вы на серебряной тарелочке.

Филипп промолчал.

Хаузер снова вздохнул. Ему нравилась жара и нравился этот воздух. В джунглях, как нигде, он чувствовал себя здоровым и живым. Не хватало только легкого аромата напалма. Он повернулся к одному из солдат:

— А теперь займемся Окоталом. Филипп, вам стоит на это посмотреть.

Два каноэ были готовы, вещи уложены. Солдаты швырнули проводника и Филиппа в одно из них, запустили моторы и повернули на край озера, где начинались перемежавшиеся заводями многочисленные протоки. Хаузер стоял на носу и указывал путь:

— Туда!

Он вел отряд к обособленной от большой воды тихой заводи — знал, что в таких местах, когда спадает вода, пираньи съедают все, что можно, и начинают пожирать друг друга. И горе тому зверю, который ненароком угодит в это место.

— Глушите моторы! Бросайте якоря!

Моторы замолчали, и тишину нарушили лишь два всплеска якорей.

Хаузер повернулся к проводнику. Представление должно получиться интересным, решил он.

— Поднимите!

Солдаты поставили Окотала на ноги. Марк подошел и посмотрел ему в лицо. Одетый в европейскую рубашку и шорты индеец держался спокойно и прямо — глаза не выдавали ни страха, ни ненависти. Этими несчастными таваха, подумал Хаузер, руководит неестественное чувство долга и чести. Марку не нравились такие люди. Совершенно негибкие — на них невозможно положиться. Вот и Макс был из таких.

— Ну что ж, дон Орландо, — начал он с насмешливой ухмылкой, — имеете что-нибудь сказать?

Индеец посмотрел на него немигающим взглядом. Хаузер достал перочинный нож.

— Свяжите его как следует.

Солдаты набросились на жертву, завели за спину руки, стянули в лодыжках ноги.

Хаузер открыл лезвие и с неприятным звуком «жиг-жиг» поточил острие о куртку. Попробовал о большой палец, улыбнулся и, шагнув к Окоталу, сделал длинный надрез сквозь рубашку на груди. Рана была неглубокой, но зеленая ткань рубашки немедленно почернела от крови.

Индеец не шелохнулся.

Хаузер сделал новые надрезы: на плечах, на руках и на спине. И снова Окотал никак не показал, что ему больно. Подобной стойкости Марк не видел с тех самых пор, когда присутствовал на допросах пленных вьетконговцев.

— Пусть кровь немного потечет.

Солдаты ждали. Рубашка все больше темнела. Где-то в чаще закричала птица.