Жил-был дважды барон Ламберто, или Чудеса острова Сан-Джулио, стр. 4
— Прекрасно, — соглашается барон.— «Человек, имя которого непрестанно на устах...» Прекрасно и, судя по результатам, очень верно. Ах, как мудры эти древние обитатели пустыни!
— Если я правильно понял, — уточняет Ансельмо, — речь идёт об одном из секретов фараонов.
Барон задумывается.
— Однако все они умерли. Как же так? Если знали этот секрет...
— Очевидно, не верили в него. Думали, должно быть, что это просто старинная поговорка, а не спасение от всех болезней.
— Возможно, — соглашается барон. — Но какой странный, однако, этот святой. Я принял его за нищего.
— Да, выглядел он именно так. И хижина, где он жил, походила на курятник. Куры чуть ли не на голове у него сидели.
— Наверное, чтобы клевать вшей, — смеётся барон. Он опирается руками на рояль и ловко перепрыгивает через него, восклицая: — Оп-ля! Если когда-нибудь появлюсь на свет заново, стану выступать в конном цирке!
— Ну что вы, синьор барон! Вы же теперь никогда не умрёте!
— Да, об этом я не подумал. Барон нажимает на кнопку.
— Ламберто, Ламберто, Ламберто...
Каждое утро у него появляется новый зуб.
Старая искусственная челюсть давно выброшена в мусорный бак. Теперь он может запросто грызть орехи своими собственными крепкими, молодыми зубами.
— Ламберто, Ламберто, Ламберто...
«Человек, имя которого непрестанно на устах, продолжает жить...»
4
Если подняться на крышу Собора святого Петра в Риме, знаменитого своим куполом, и если к тому же знать, в какую сторону смотреть, то можно увидеть красивое здание с просторной террасой.
Там расположился под тентом молодой человек лет тридцати пяти, который грустно о чём-то размышляет. Это Оттавио, племянник барона Ламберто. Он проиграл в кегли последние остатки состояния, доставшегося ему от бедной мамы.
Сегодня хозяин гостиницы пришлёт ему счёт за газированную воду, которую он выпивает в неимоверных количествах и которой щедро угощает друзей. Как он оплатит этот счёт?
«Я погиб, — думает молодой человек. — Вся надежда теперь на дядю Ламберто. Может быть, он решит умереть и оставить мне в наследство своё состояние. Или хотя бы парочку банков... Сейчас ему, наверное, уже лет сто. Хорошо бы показаться ему. Напомнить, что я единственный сын его единственной сестры. Что делать? Ехать или не ехать? Пусть решит моя последняя монетка в сто лир. Орёл или решка? Орёл. Еду!»
Пять часов езды на машине, пять минут пути на лодке, пять минут пешком по узким улочкам острова Сан-Джулио, и вот уже Оттавио звонит у подъезда виллы барона.
Ему открывает молодой, крепкого сложения человек.
— Добрый день, вам кого? — спрашивает он, приветливо улыбаясь.
— Мне нужен барон Ламберто.
Молодой атлет с поклоном удаляется, но тут же возвращается с прежней улыбкой:
— Повторите, пожалуйста, кого вы желаете видеть?
— Да что это, вы смеётесь надо мной? Я же сказал — барона Ламберто. Где он?
— Но он же здесь — перед тобой! Оттавио, племянник мой дорогой, единственный сын моей единственной сестры, неужели не узнаёшь своего любимого дядюшку?
От удивления Оттавио теряет сознание и как подкошенный падает в обморок. Очнувшись, он поднимается и пытается извиниться:
— Я слишком обрадовался, дядюшка, увидев тебя таким молодым. Сердцу не прикажешь! Ах, но я действительно очень рад! Как это тебе удалось? Нашёл какое-нибудь новое средство?
— Новое и в то же время старое, — соглашается барон.
— Нашёл один секрет, — добавляет мажордом Ансельмо, появившийся в дверях.
Он подмигивает хозяину, как бы вежливо напоминая ему об осторожности.
— Китайский секрет? — допытывается Оттавио.
— Холодно, холодно, — возражает Ансельмо.
— Индийский?
— Холодно, холодно.
— Персидский?
— Холодно, синьор Оттавио, холодно.
— Ну ладно, — прерывает его барон, — я вижу, ты рад, и это главное. А теперь извини, я отлучусь ненадолго. Ансельмо, предложи ему что-нибудь — апельсиновый сок, настой ромашки, что захочет.
— Газированной воды, пожалуйста.
Когда Ансельмо приносит газированную воду, возвращается и барон. Он в костюме для подводного плавания.
— Не хочешь ли прогуляться со мной по подводному царству?
— Спасибо, дядя. От маски у меня болят зубы.
— Тогда располагайся. Ансельмо покажет тебе твою комнату. Увидимся за ужином.
И барон Ламберто убегает, подпрыгивая, как мальчишка. Его светлые кудри весело развеваются на ветру.
— Он в прекрасной форме, — заключает Оттавио. — Никто не поверит, что ему девяносто три года.
— Завтра в семнадцать двадцать пять ему исполнится девяносто четыре, — уточняет Ансельмо.
«Ситуация трагическая, — думает Оттавио, растянувшись на постели в своей комнате и пересчитывая балки на потолке. — Я надеялся увидеть умирающего старика, а передо мной олимпийский чемпион со стальными мускулами, крепкими зубами и своими собственными волосами. Наследство отодвигается. Кто же заплатит очередной взнос за мою феррари? И на какие деньги я буду играть в кегли? Надо что-то предпринимать».
Первое, что он предпринимает после ужина, — крадёт на кухне и прячет у себя под подушкой резак, с помощью которого Ансельмо готовит фазана под коньяком.
Затем он ложится спать, но ставит будильник на двенадцать часов ночи. Будильник — музыкальный. Он не звенит, а исполняет «Гимн Гарибальди»: «Разверзнутся могилы, и восстанут мёртвые из них...»
Дослушав гимн, Оттавио тихо встаёт и босиком осторожно подходит к спальне дяди Ламберто. Он слышит, как тот громко храпит. Час пробил. Оттавио прокрадывается в комнату, подходит к постели, освещённой ярким лунным светом из окна, и серебряным резаком рассекает дядюшке горло. Затем возвращается к себе, ложится в постель и не заводит будильник.
Утром, едва открыв глаза, он слышит, как кто-то громко поёт: «О, как прекрасна жизнь, о как она прекрасна! И потому поставим парус мы сейчас!»
О боги! Это же дядя Ламберто, ещё моложе, чем вчера, в костюме моряка! И на шее ни царапины!
— Вставай, Оттавио! Пойдём со мной на яхте!
Оттавио отказывается под предлогом, что на воде у него начинается морская болезнь, а сам лихорадочно соображает: «Эти современные резаки не способны разрубить даже бульонный кубик! Попробую чем-нибудь другим, понадёжнее».
В эту ночь он намерен убить дядю автоматическим ружьём, взятым в оружейном зале.
Вечером он заводит будильник и ложится спать, чтобы к решающему моменту быть спокойным и отдохнувшим, затем, даже не дослушав «Гимн Гарибальди», опять осторожно пробирается в комнату дяди Ламберто, который храпит и ничего не подозревает.
Оттавио приставляет дуло ружья к тому месту на груди, где находится сердце, спускает курок и делает семь выстрелов. Вернувшись к себе, он потирает руки: «Ну, на этот раз всё!»
И кто же будит его утром? Опять дядя Ламберто! Бодрый и весёлый, он снова громко поёт: «О, как прекрасна жизнь, о как она прекрасна! И потому я поплыву сейчас легко!»
Он в купальном костюме. На груди нет следа даже от комариного укуса.
— А ну-ка, Оттавио, давай вольным стилем? Два круга по озеру? Даю тебе полкруга форы.
Оттавио отказывается под предлогом, что от озёрной воды у него начинается аллергия.
И остаётся дома — размышлять.
Размышляя, он бродит по комнатам. Шарит в шкафах, роется в комодах, заглядывает под ковры, разыскивая тайное лекарство дяди Ламберто.
Наконец заходит в музыкальную гостиную и тут слышит чудесный, нежный голос, доносящийся из-под крышки рояля:
— Ламберто, Ламберто, Ламберто...
Он не верит в призраки и в говорящие рояли, поэтому внимательно обследует инструмент и в конце концов находит скрытый динамик, из которого звучит этот нежный голосок, без устали повторяющий:
— Ламберто, Ламберто, Ламберто...
Оказывается, барон, желая убедиться, что под крышей работают усердно и в полном соответствии с контрактом, нажал кнопку и забыл выключить динамик, который и продолжает звучать: