Орлята, стр. 28

Снова идет по деревенской улице девочка-нищенка.

— Подайте хлебушка, люди добрые!

Была та утренняя рань, когда в деревне все еще спят, кроме хозяек, вставших, чтоб подоить коров. Утро едва занялось, небо не голубое, а белесое, будто облитое молоком.

В эту пору в одном из домов села Тимоново распахнулось окно и на грядку выпрыгнули две девочки. Это были Лара и Рая.

Вечером возле Тимонова разведчиц задержал немецкий патруль. Их привели в дом, хорошо Рае знакомый. При Советской власти здесь была изба-читальня, при немцах тут водворилась жена раскулаченного Антона Юрина. Она встретила девочек злобным смешком:

— Никак печеневская Райка? Да еще с подружкой! Книжек, что ли, не дочитали? Нет больше вашей читальни, это мой дом.

Патруль ушел, оставив задержанных в доме Юриных до утра. Всю ночь бабой-ягой сидела у печки Антонова жена — стерегла. Но утром не вытерпела, вышла из дома корову подоить: не пропадать же молоку. Девчонки не услышат, — они крепко спят.

Но девочки лишь притворились спящими. Пусть хозяйка заперла дверь на ключ, пусть по улице прохаживался часовой, но Рая знала, что в тимоновской избе-читальне есть окно, которое выходит на огород.

Шурша огуречной ботвой, ломая хрупкие стебли мака, они промчались по огороду, перелезли через плетень и, добежав до реки, как были, в платьях, с размаху бросились в воду.

Лара переплыла речку первой и, протянув руку, втащила Раю вслед за собой в чащу камышей. В воде с глухим бульканьем рябили круги. Рыба играла на утренней заре. Но ни одного звука не доносилось с противоположного берега, на юринской усадьбе царила тишина.

— Все еще доит, — сказала Лара. — Пока не спохватились, надо подальше уйти.

— Далеко не уйдешь, — покачала головой Рая. — Хоть бы успеть добраться до Печенева, а уж мама нас где-нибудь спрячет.

Сердце матери словно чуяло беду. Анна Федоровна поднялась спозаранку и пошла осматривать, как наливает колос посеянная на усадьбе рожь. И вдруг изо ржи, словно две перепелки, вынырнули две мокрые, грязные фигурки.

— Мама! Спрячь нас! — У Раи от волнения и холода стучали зубы. — Нас ищут. Мама, спрячь...

— Да куда ж вас спрятать? Ума не приложу!.. Разве что в подпол?..

Зимой в подполе хранилась картошка, сейчас там было пусто. В полумраке белели четыре столба, подпиравшие основание печи. Едва девочки успели спрятаться за столбами, как по крыльцу застучали солдатские сапоги.

— Это ошибка! — донесся до девочек голос Анны Федоровны. — Девочку я проводила в лагерь в Пустошку. Ничего про нее больше не знаю. Никто ко мне сегодня не заходил.

Все ближе и ближе стук сапог. Люк с грохотом отрылся.

— Тут можно нога сломать, — сказал грубый голос. — Баба, где есть лестница?

Анна Федоровна ответила, что лестницы нет. «Если чадо, прыгайте вниз».

— Это ты прыгать, а мы будет видать так, — сказал тот же голос.

Два немецких солдата наклонились над люком, и желтое пятно карманного фонаря заскользило по земляному полу.

Оно походило на светящийся глаз огромного филина, который выслеживает добычу в темноте. Медленно, ощупывая каждый выступ, желтое пятно шарило по стенке.

Вот оно огненным взмахом взметнулось на потолок.

Вот упало на пол и стало подкрадываться к подножке столбов.

Лара увидела, как словно вспыхнули волосы Раи. Их позолотила полоса света, молнией скользнувшая между столбов. Но ни одним движением девочки не выдали себя.

Люк захлопнулся. В подполе снова стало темно и тихо. Подружки в темноте разыскали друг друга и крепко обнялись.

Вечером у окна одиноко сидела Ларина бабушка, думая о своей внучке. Где сейчас ее Ларушка-лапушка? Должно, далеко... Не знала бабушка, что внучка совсем близко, только повидаться им было нельзя.

В это время Лара с подружкой уходили из Печенева. Снова перед Ларой была дорога трудная и опасная, грозившая смелой девочке гибелью. Но маленькая разведчица помогала Родине, сражавшейся с врагом. И Лара знала: пока бьется ее сердце, с этой дороги она не сойдёт.

И. Туричин

СЕРДЦЕ КОРАБЛЯ

Эшелон остановился на каком-то разъезде. Совсем недавно разъезд еще имел название. Оно, наверное, было написано большими черными буквами на запыленной белой доске. А доска прибита к станционному домику, прямо над входом. Но теперь от домика остались только куча пепла да полуразрушенная темная кирпичная труба. Возле пепелища — чахлые кустики, заросший сорняками огород, пожженная солнцем и жарким дыханием паровозов трава.

Ни души кругом, — будто вымерло на разъезде все живое.

Из открытых дверей теплушки спрыгнули на землю два матроса. Тот, что постарше, тронул пальцами седые усы, поглядел на пепелище жалостливо:

— Земля горит... горит земля...

Младший, высокий, плечистый, в бескозырке, наденут он на брови, ничего не ответил. Только дрогнули и каменели его губы да на скулах появились и исчезли крутые желваки.

С минуту они постояли молча, вслушиваясь в орудийный гул. Била тяжелая артиллерия.

Старший сказал:

— Держится Питер!..

Младший кивнул:

— Держится... А мы вроде в другую сторону.

— Начальству виднее.

Неподалеку дрогнули кусты. Матросы повернули головы.

— А ну, кто там? Выходи!

Тишина.

— Помстилось, видно... — Пожилой отвернулся. — Опять стоять будем. До морковкиного заговенья.

Как бы в ответ, в голове эшелона залился трелью свисток.

— Гляди-ка, поехали!

Матросы вскочили на подножки. Тотчас раздался ребячий голос:

— Дяденьки! Возьмите меня с собой, дяденьки!

Из-за сизых кустов выскочил паренек лет двенадцати, бледный, худой, с вихрами светлых, давно не чесанных волос. На нем были серые штаны с бахромой вокруг видавших виды башмаков, пальтишко с оборванным карманом и короткими рукавами. Он кинулся к матросам, глядя то на одного, то на другого настороженными серыми глазами.

— Ты откуда такой взялся? С неба, что ли? — весело спросил молодой матрос.

Паренек не принял шутки, насупился и сказал строго:

— Я из Ленинграда.

Впереди хрипло загудел паровоз. Залязгали буфера. Эшелон тронулся.

— Прости, братишечка! Сами бесплацкартные.

— Товарищи! Дяденьки! Возьмите!..

Молодой засмеялся.

— А документы у тебя есть?

— Документы? — Паренек торопливо полез за пазуху, достал оттуда алый комок и, семеня рядом с теплушкой, спотыкаясь о шпалы, развернул его. Ветер тронул концы пионерского галстука.

До сих пор молчавший пожилой матрос сказал:

— А ну, Вася, прихвати-ка салагу!

Молодой соскочил на землю, легко подхватил паренька на руки, крикнул матросам:

— Эй, братки, принимай пополнение из Ленинграда!

Несколько рук бережно подхватили паренька, поставили на вздрагивающий дощатый пол. Вася схватился за скобу возле двери, ловко подтянулся и сел, свесив ноги наружу.

— Операция «похищение салаги» завершилась броском! — Он глянул лукаво на паренька. — А мама за нами не побежит следом?

— У меня нет мамы. Наш дом разбомбили.

— Еще раз извини. — Вася вздохнул. — Что-то я сегодня все невпопад. Тебя как звать-то, братишка?

— Ковалев Саша.

Матросы обступили паренька.

— Есть хочешь? — спросил пожилой.

— Хочу.

Кто-то протянул Саше котелок с холодной пшенной кашей, кусок ржаного хлеба, деревянную ложку. От каши пахло дымком; Но отродясь Саша не едал ничего вкуснее.

Матросы молча стояли вокруг и глядели, как он ест.

— Погодь! — Пожилой отобрал у него котелок. — Нельзя, брат, сразу столько. Заболеешь. Посиди-ка маленько. Опосля доскребешь.

— Ты как же сюда, на линию-то попал? — спросил один из матросов.

— На фронт пробирался. Воевать. Шел, шел и на фашистов наскочил. Ночью. Они стрелять!.. А я побежал. Третий день брожу.

— И не ел ничего?

— Почему? Ягоды ел...

— Как там, в Ленинграде-то? Говорят, много людей с голодухи...