Волки Кальи, стр. 89
— «Алый Король всегда находит себе подручных», — сказал мой сын. — И это хорошо, что никто не знает о твоей стычке с ними. Не нужно, чтобы кто-то узнал, что ты там увидел. Особенно не нужно, чтобы об этом прослышали в Тандерклепе». А увидел я кое-что очень грустное, молодой человек.
И хоть Эдди буквально изнывал от нетерпения, он подумал, что не стоит напирать на старика. Понимал, что чуть раньше или чуть позже, тот все сам расскажет.
— Так что это было, дедушка?
— Я видел, что и Люк не поверил мне до конца. Подумал, что его собственный отец — большой выдумщик, и правды в рассказе о стычке с Волками не так уж и много. Хотя если б я все выдумал, то приписал бы себе убийство Волка, вместо того чтобы говорить, что его убила жена Эймона Дулина.
Это логично, подумал Эдди, но тут же вспомнил намеки старика, что иной раз он, бывало, приписывал себе убийство Волка, если мог на этом что-то поиметь. И не сдержал улыбки.
— Люки боялся, что кто-то еще может услышать мою историю и поверить. А потом об этом узнают Волки и убьют меня только за то, что я такой вот фантазер. — В сгущающемся сумраке он пристально всмотрелся в Эдди. — Ты мне веришь, не так ли?
Эдди кивнул.
— Я знаю, ты говоришь правду, дедушка. Но кто… — Эдди хотел спросить: «Кто мог тебя заложить?» — но подумал, что старик может не понять вопроса. — Кто мог рассказать Волкам? Кого ты подозревал?
Старик оглядел темнеющий двор, уже собрался что-то сказать, но промолчал.
— Скажи мне, — продолжил Эдди. — Скажи мне, кто, по-твоему…
Большая высохшая и дрожащая от старости рука ухватила его шею. Бакенбарды щекотали кожу, отчего по рукам бежали мурашки.
Дед прошептал девятнадцать слов, когда угасли последние остатки дня и на Калью опустилась ночь.
Глаза Эдди Дина широко раскрылись. Прежде всего он подумал, что теперь ему все ясно с лошадьми… серыми лошадьми. За первой — последовали другие мысли: «Ну конечно. Это же совершенно логично. Нам следовало догадаться самим».
Девятнадцатое слово, и шепот смолк. Рука, державшая Эдди за шею, упала на колени старика. Эдди повернулся к нему.
— Это правда?
— Ага, стрелок. Правдивее и быть не может. Я, конечно, не могу говорить за них всех, потому что под одинаковыми масками могут скрываться разные лица, но…
— Скорее нет, чем да, — ответил Эдди, думая о серых лошадях. А ведь еще были серые штаны. Зеленые плащи. Да, это совершенно логично. Как там пела его мать? Что-то насчет армии. Ты, мол, в армии сынок, а не за плугом. И никогда тебе не разбогатеть, потому что ты в армии.
— Я должен пересказать твою историю своему старшему, — сказал Эдди.
Старик медленно кивнул.
— Ага. Делай, как считаешь нужным. С внуком у меня отношения не очень, сам видишь. Люки попытался вырыть колодец в месте, которое указал Тиан. С помощью лозы, ты понимаешь. Я возражал, но, после того как пришли Волки и взяли Тиа, Люки ни в чем не отказывал Тиану. Можно ли позволить семнадцатилетнему парню определять, где рыть колодец, с лозой или без? Но Люки начал рыть и добрался-таки до воды. Мы все увидели, как она блестит, почувствовали ее запах, а потом глиняные стены обвалились и погребли моего сына заживо. Мы его вытащили, но к тому времени он уже прошел свою тропу до конца, его легкие заполняли грязь и глина.
Медленно, очень медленно старик достал из кармана носовой платок, вытер глаза.
— Мальчик и я после этого практически перестали разговаривать. Колодец разделил нас, понимаешь. Но он прав в том, что с Волками надо бороться, и если ты будешь говорить ему обо мне, скажи, что его дед очень им гордится. Скажи ему, что он настоящий Джеффордс, ага! В свое время я решился сразиться с ними, а теперь он поддержал честь семьи. — Старик помолчал, медленно кивнул. — Скажи своему старшему, ага! Каждое слово! И если об этом узнают… если Волки придут из Тандерклепа раньше за таким вот дряхлым стариком, как я…
Губы беззубого рта растянулись в улыбке, которую Эдди нашел очень уж мрачной.
— Я еще могу зарядить арбалет, — продолжил старик, — и чувствую, что твоя коричневая научится бросать тарелку, есть у нее ноги или нет.
Старик всмотрелся в темноту.
— Пусть они приходят, — прошептал он. — На этот раз они заплатят за все. На этот раз они заплатят сполна.
Глава 7
Ночная сцена, голод
Миа снова попала в замок, но на этот раз все изменилось. На этот раз она не могла идти медленно, играя со своим голодом, точно зная, что скоро наестся и наестся досыта. На этот раз голод разрывал ее изнутри, казалось, какой-то дикий зверь поселился в ее желудке. Теперь-то она понимала, что в своих предыдущих походах в замок испытывала совсем не голод, не настоящий голод, тогда за голод она принимала здоровый аппетит. На этот раз все изменилось.
«Его время подходит, — думала она. — Ему нужно есть больше, чтобы набираться сил. Мне тоже».
Однако она боялась, более того, была в ужасе, и не потому, что страшно хотелось есть. Ей требовалась не просто еда, ей требовалась особая еда. Малой нуждался в ней для того, чтобы… ну, чтобы…
Окончательно сформироваться.
Да! Да, именно так, окончательно сформироваться! Само собой, она полагала, что найдет эту еду в обеденном зале, поскольку в обеденном зале было все — тысячи блюд, одно вкуснее другого. Она оглядит стол и, найдя то, что ей нужно, овощи, пряности, рыбу… ее желудок подскажет, что нужно именно это, а не другое… набросится на еду и будет есть, есть, есть…
Миа перешла на быстрый шаг, побежала. Она слышала доносящееся снизу шуршание: штанины терлись друг о друга, она на этот раз была в джинсах. Из грубой, плотной ткани, какие носят ковбои. А на смену туфелькам пришли сапоги.
«Короткие сапоги, — прошептал ее разум ее разуму. — Короткие сапоги, пусть они будут удобными».
Но это значения не имело. Ничего не имело, кроме стремления наесться, нажраться до отвала (как же ее замучил голод) и найти именно ту еду, что нужна малому. Найти то, что придаст ему сил и ускорит роды.
Она прошла по широкой лестнице, в устойчивом гудении двигателей, расположенных в глубинах земли. Обычно в этом месте ее окутывали восхитительные запахи отменно приготовленных мяса, дичи, рыбы… но сейчас они отсутствовали напрочь, будто повара забыли про свои обязанности.
«Может, у меня простуда, — подумала она, ее сапоги со стуком переступали по ступеням. — Конечно, в этом все и дело. Я простудилась. Нос забит, вот никаких запахов и не чувствую…»
Но она чувствовала. В нос так и били запахи пыли и древности этих мест. Долетал до нее и запах влажной земли, и машинного масла, и грибка, методично поедающего гобелены и портьеры, что висели в этих давно покинутых залах.
Запахи присутствовали, но не еды.
Она рванула по черному мраморному полу к двойным дверям, не ведая, что за ней снова следят… только на этот раз в замок пришел не стрелок, а мальчишка с широко раскрытыми глазами, всклоченными волосами, в рубашке и шортах из хлопчатобумажной ткани. Миа пересекла холл с полом, выложенным квадратами красного и черного мрамора, где высилась статуя из мрамора и стали. Не остановилась, чтобы сделать реверанс, даже не повернула головы. Она бы еще могла потерпеть голод. А вот ее малой — нет. Он не мог терпеть.
Что остановило Миа (да и то на несколько секунд), так это ее отражение, мутное, нечеткое, в хромированной стали статуи. Помимо джинсов на ней была простая белая рубашка («Такие ты называешь футболками», — прошептал ее разум), с какой-то надписью на груди и картинкой.
Изображением свиньи.
«Не важно, что изображено на твоей рубашке, женщина. Малой — вот что главное. Ты должна накормить малого!»
Она ворвалась в обеденный зал и остановилась как вкопанная. Огромное помещение погрузилось в сумрак. Лишь несколько электрических факелов горело, большинство погасло. На ее глазах один, что еще горел, в дальнем конце зала, вдруг замигал и потух. Большие белые тарелки со стола исчезли, их заменили другие — синие, с зеленым рисунком, ростками риса, по ободу. Ростки риса образовывали букву Высокого Слога Zn, которая означала, Миа это знала, вечное и настоящее, а также кам, как в кам-каммале. Но тарелки значения не имели. Орнаменты значения не имели. Имело значение другое: и тарелки, и прекрасные хрустальные фужеры пусты и покрыты толстым слоем пыли.