Люди и Я, стр. 21

Я вспомнил об Изабель, как она лгала мне, чтобы я не волновался, как она готовила мне еду, гладила меня.

— Нет, — сказал я. — Он поддерживает его. То есть меня.

— А Гулливер? Что с ним? Она настропалила его против тебя, да? Из-за музыкальной группы, в которой он хотел играть. Но ты прав, дорогой. Не нужно ему водиться с плохими компаниями. Особенно после всего, что он натворил.

— Группа? Не знаю, мать. Не думаю, что проблема в этом.

— Почему ты говоришь мне «мать»? Ты никогда так меня не называл.

— Но ты же моя мать. А как надо?

— Мама. Просто мама.

— Мама, — проговорил я. Это слово звучало причудливее остальных. — Мама. Мама. Мама. Мама. Мама, послушай, мне нужно знать, разговаривал я с тобой в последнее время или нет.

Она не слушала.

— Жаль, что нас нет рядом.

— Приезжайте, — сказал я. Мне было интересно посмотреть, как она выглядит. — Приезжайте прямо сейчас.

— Если бы мы не жили за двенадцать тысяч миль…

— Ага, — сказал я. Расстояние не показалось мне таким уж серьезным расстоянием. — Тогда приезжайте после обеда.

Мать рассмеялась.

— Чувство юмора тебе не изменяет.

— Да, — согласился я. — Я по-прежнему очень смешной. Послушай, мы с тобой говорили в прошлую субботу?

— Нет. Эндрю, ты что, потерял память? У тебя амнезия? Ты говоришь так, будто у тебя амнезия.

— Я немного сдал, вот и все. Это не амнезия. Врачи подтвердили. Просто… я очень напряженно работал.

— Да, да, знаю. Ты нам говорил.

— Так что я рассказывал?

— Что почти не спишь. Что не работал столько по меньшей мере со времен диссертации.

И тут она начала выдавать совершенно бесполезную информацию. О своей тазовой кости. Ужасные боли! Приходится принимать обезболивающие таблетки, но они не помогают. Разговор принимал сумбурный, почти тошнотворный характер. Мысль о продолжительной боли была мне непонятна. Люди гордятся достижениями в области медицины, однако для этой проблемы у них еще нет хоть сколько-нибудь удовлетворительного решения. Как и для проблемы смерти.

— Мать. Мама, послушай, что тебе известно о гипотезе Римана?

— Это та штука, над которой ты работаешь, да?

— Работаю? Работаю. Да. Я до сих пор над ней работаю. Хотя никогда ее не докажу. Теперь я это понимаю.

— О, милый, все хорошо. Не убивайся ты так. Слушай…

И рассказ о боли продолжался. Врач сказал матери, что ей необходима замена тазобедренного сустава. Протез будет из титана. Я чуть не ахнул, когда это услышал, но не стал рассказывать ей о некоторых свойствах титана, поскольку людям, очевидно, еще не было об этом известно. Придет время, сами узнают.

Потом она принялась рассказывать о моем отце, у него ухудшается память. Врач запретил ему водить машину, и оставалось все меньше надежды, что он допишет книгу по макроэкономической теории, которую надеялся опубликовать.

— Поэтому я так волнуюсь за тебя, Эндрю. Ведь я же говорила на той неделе, доктор советует сделать тебе сканирование мозга. Такое иногда передается по наследству.

— Ага, — сказал я.

Я правда не знал, что еще от меня требуется. Если честно, мне хотелось прекратить разговор. Родители явно ничего не знали. По меньшей мере матери я не говорил, а мозг отца, как видно, находится в таком состоянии, что информация в нем надолго не задерживается. А еще, и это самое важное, — разговор с матерью меня угнетал. Он заставлял меня думать о человеческой жизни в таком разрезе, в котором думать о ней не хотелось. Получалось, что с возрастом жизнь человека становится все страшнее. Ты рождаешься с маленькими ручками и ножками и безграничным счастьем, а потом ножки и ручки растут, а счастье медленно испаряется. С подростковых лет счастье уже норовит выскользнуть из рук, а начав падать, все быстрее летит в пропасть. От самого сознания, что оно может выскользнуть, его становится все труднее удержать, какими бы большими ни выросли руки и ноги.

Почему меня это угнетает? Какое мне дело?

Я снова порадовался, что всего лишь выгляжу как человек и никогда по-настоящему им не буду.

Мать продолжала трещать. В какой-то момент я осознал, что если перестать ее слушать, это не повлечет за собой никаких катастрофических последствий, и с этой мыслью повесил трубку.

Я закрыл глаза в надежде ничего не видеть, но надежда оказалась тщетной. Я увидел Табиту, припавшую к мужу, и аспирин, пеной вытекавший у него изо рта. Может быть, моей матери столько же лет, сколько Табите, а может, больше.

Когда я открыл глаза, рядом стоял Ньютон. Он смотрел на меня, и в его взгляде было смущение.

Почему ты не попрощался? Обычно ты прощаешься. И тут удивительнейшим образом я сделал то, чего сам не понял. То, в чем не было никакой логики. Я взял трубку и набрал тот же номер. После трех гудков мать ответила, и я сказал:

— Извини, мама. Я хотел попрощаться.

Алло. Алло. Вы меня слышите?

Да. Мы тебя слышим.

Послушайте, опасности нет. Информация уничтожена. Люди пока что останутся на третьем уровне. Не о чем волноваться.

Ты уничтожил все свидетельства и все возможные источники?

Я уничтожил информацию на компьютере Эндрю Мартина и на компьютере Дэниела Рассела. Дэниел Рассел тоже уничтожен. Сердечный приступ. Он страдал сердечной недостаточностью, и такая причина смерти была наиболее логичной.

Ты уничтожил Изабель Мартин и Гулливера Мартина?

Нет. Не уничтожил. Нет необходимости их уничтожать.

Они не знают?

Гулливер Мартин знает. Изабель Мартин нет. Но у Гулливера нет мотивации разглашать информацию.

Ты должен уничтожить его. Ты должен уничтожить их обоих.

Нет. В этом нет необходимости. Если хотите, если вы действительно считаете это необходимым, я могу воздействовать на его неврологические процессы. Я заставлю его забыть, что сказал ему отец. Хотя он толком ничего не знает. Он не понимает математики.

Какие бы воздействия ты ни проводил на этой планете, их последствия исчезнут, как только ты вернешься домой. Ты это знаешь.

Он ничего не скажет.

Возможно, уже сказал. Людям нельзя доверять. Они даже сами себе не доверяют.

Гулливер ничего не сказал. А Изабель ничего не знает.

Ты должен довести дело до конца. Если ты не выполнишь миссию, вместо тебя пришлют другого.

Нет. Нет. Я выполню. Не сомневайтесь. Я доведу дело до конца.

Часть вторая

Зажав в ладони аметист [6]

Лунатизм

Я стоял у его кровати. Не знаю, сколько я простоял так, в темноте, просто слушая его ровное дыхание, пока он все глубже и глубже погружался в сон без сновидений. Полчаса, наверное.