Княжна (СИ), стр. 68

— Нуба. Ты… Ты не разлюбил меня?

Черный, стоя на коленях, нагнул круглую голову, положил девочке на живот. Руками провел по закутанным бедрам, задержался на них, растопыривая пальцы.

В высоком окне свет становился все ярче, и небо из нежно-зеленого наливалось утренней синевой. По ней мелькали черные ласточки, чертя острыми хвостиками.

— Хорошо, Нуба. Иди. Уже не болит, — Хаидэ погладила его руку. Совсем засыпая, добавила шепотом, — я что-нибудь придумаю, Нуба. Наверное.

Рука Хаидэ упала на постель и Фития похлопала Нубу по плечу, указывая на дверь. Они вместе вышли, оба оглядываясь.

Маковый отвар, добавленный в горячее молоко, усыпил девочку крепко.

Она не слышала, как поздним утром проснулся Теренций. Сел на постели, толкая ногой Флавия. Глядя на красные пятна по вышивке и свой запачканный кровью, морщась от головной боли, проговорил:

— А я тебе не верил, друг мой! Дикая козочка сохранила себя. Рядом с эдаким жеребцом! Или — по-другому развлекались?

Не видела, как Флавий прыгал и дергался на широкой, как стол, спине ее мужа, целуя Теренцию шею и затылок.

Не чувствовала, как, вторя любовнику, сжимает князь пальцы на ее закутанном в тонкую ткань бедре.

Лежа на боку, выпятив в сторону мужа маленькую круглую задницу, положив руки под щеку, Хаидэ спала. Скакала на Брате по жаркой степи. Плавала с Нубой. Ела ракушки…

На заднем дворе Фития, незаметно выскользнув в маленькую калитку, прошла по каменным плитам, метя их черным подолом плаща. Огляделась и, выбрав участок стены, что огораживала эту часть полиса, скрылась под низкими ветвями старой смоковницы, растущей у самых камней. Маленьким ножом вырыла ямку среди корней и спрятала туда пустой пузырек. А потом, выпрямившись, приложила к груди сжатые кулаки.

— Вы, те, кто смотрит на мою княжну со снегового перевала, если вам надо, чтоб так было, пусть это будет для чего-то. Или меня…

Голос прервался, она замолчала, пережидая. Потом продолжила:

— Возьмите мою жизнь. Черного жизнь тоже отдаю вам. Только сберегите ее. А если некому беречь, кроме нас, дайте нам сил. И долгой жизни.

Слева над огромной бухтой вставало солнце, беля светлые стены и зажигая огнем красные черепичные крыши, кудрявя пышную зелень деревьев в садах. Легкий бриз пришел с моря, овеял суровое темное лицо, вздохнул и пропал. Старая женщина кивнула солнцу и ветру. Поклонилась. Постояла еще. И, боясь, вдруг чужих богов окажется мало, опустилась на колени, легла ничком, кладя ладони на теплую землю. Шепча, повторила мольбу тем богам, от которых когда-то увезли ее в степи быстрые конные воины. Столько лет назад это было, что степь стала ей домом и родиной взамен той веселой гористой страны, где солнце, всходя, скакало по изукрашенным садами холмам, а луна отражалась в озерах таких же круглых, как ее светлый лик. Боги ее племени танцевали сами, и принимали молитву танцем, но тут не было места и времени плясать. Потому, лежа на сонной земле, она еще раз поклялась жизнью своей и жизнью Нубы. Встала, отряхивая руки.

Взметнув подол, пошла обратно, неслышно притопывая кожаными подошвами по вытертой мостовой.

В темном углу за конюшней сидел Нуба, неотличимый от темноты. Закрыв глаза с яркими белками, прислушивался, протянув невидимую нить от своего сердца к сердцу спящей девочки. И неровный стук ее сердца, повинуясь большому и сильному сердцу черного великана, замедлился, успокаиваясь. Два сердца бились вместе. Нуба ровно дышал, держа на коленях сжатые кулаки, перед закрытыми глазами его плыли, показываясь с разных сторон: рука с чуть согнутыми во сне пальцами, он знал — на мизинце всегда обгрызен уголок ногтя; колено со следом старого ожога; лопатка с тонким шрамом от утонувшей в ручье ветки… Мысленно поворачивая девочку, держа ее ладонями, ставшими большими, как две темных поляны, дул тихонько на старые ссадины, вытягивая губы трубочкой, зашептывал новые больные места, укладывал волосы — прядку к прядке. Только сердце не трогал, удивляясь мудрости вчерашнего ребенка, попросившего не давать маленькому сердцу забыть новую боль.

32

Черный демон Йет живет в старом болоте на краю мертвых земель.

А когда-то Йет был охотником и мчался по степям на быстром жеребце, пригибаясь к изогнутой шее. Зоркие глаза на ходу видели птиц в небе, зверей в норах, змей в камнях. Крепкая рука натягивала тетиву, и стрела, свистнув, сразу находила добычу.

Девушки выходили на пороги своих шатров, заплетая косы, укладывая их на вышитые рубахи, чтоб солнце трогало блестящие волосы, чтоб Йет, пролетая, остановил взгляд. Но не смотрел охотник ни на одну из них. Далеко-далеко, у подножия древнего кургана стоял маленький дом, сложенный из дикого камня. И жила в том доме прекрасная дева рассвета. Всю ночь летел охотник Йет, чтоб к утру оказаться в широком распадке, со склонов которого свисали цветущие ветки, истекая весенним ароматом. И, проскакав по низине, Йет осаживал коня на поляне, глядя, как открыв деревянную дверь, выходит на порог стройная дева в платье, расшитом утренней росой и мелкими листьями.

Дева Мииса встречала солнце и разговаривала с ним, потому что солнце было матерью ее и отпустило Миису на землю, заботиться о цветах и травах.

Каждое утро охотник Йет осаживал коня все ближе и ближе к порогу Миисы. Красовался в седле, выпятив грудь, поднимал подбородок, украшенный бородой, черной, как ночь, звякал кошелем на золотом поясе.

Но ни разу не глянула дева Мииса на Йета, выходя на истертый порог. Только на мать свою солнце смотрела она, простирая вверх руки в приветствии. А потом садилась на порог, поджав босые ноги, и шли к деве степные звери, летели небесные птицы, ползли болотные гады. Для всех находилось у девы Миисы доброе слово, ласка и привет. Чуткими пальцами залечивала она раны, поправляла сломанные лапы, приживляла ободранные о камни шкуры.

Не умен был охотник Йет, рожденный с красотой и удачей. Никогда не знал он отказа. Лишь глазом поведет — все валится к нему в руки, падает в ноги. И когда золотые силки поймали его хвастливое сердце, не знал что и делать храбрый охотник Йет. Только летел каждую ночь, чтоб к утру встать на мягкой траве и красоваться. Ожидая, что поднимет прекрасные глаза дева Мииса и ахнет, сраженная его красотой.

Но смотрела дева только на солнце…

И мрачный охотник, стегнув коня, летел обратно, в темнеющую вечернюю степь, чтоб скачкой утишить боль пойманного сердца. Но оно все болело и болело. Не было ума у быстрого Йета, чтоб признать, нужен ему совет, надо выбрать себе учителя и, склонив голову, попросить помощи, послушать, что скажет вечность. Не было ума, а была лишь безмерная гордость.

Мчась через степь, топтал копытами норы и гнезда. Летел так быстро, что плач степного зверья не поспевал за его ушами. И с каждым днем становился все злее, теша свою безмерную гордость. Получили свое и девы, что шли на порожки — смотреть на Йета. Хватал он дев за черные косы, рыжие косы, светлые косы, спрыгивая с коня, валил на траву. Но, накидываясь на послушное тело, не видел в зеленой траве золотых кос Миисы. И не возвращался к тем, кто теперь сидел на пороге, с подолом мокрым от вечных слез.

Однажды, устав от своей любви, быстрый Йет ехал медленно в знакомую долину. И не хотел ехать, но не ехать не мог. Искал глазами на земле и в небе подсказку, знак, но разбегались испуганные звери, уползали под камни змеи и даже птицы улетали повыше, оставив Йета в пустой земле со своими гордыми мыслями.

И надумал Йет, что надо сделать. Сколько было в голове мыслей, те и надумал. Немного.

Прискакал, как ветер, на зеленую поляну, коня не осадил, а сразу кинулся к порогу, на котором сидела, опустив лицо, дева Мииса, гладя светлой рукой дрожащего лисенка. Топча зверье, подхватил на руку деву, кинул поперек седла и увез. Так быстро летел, что плач и крики мелкого зверья не успевали войти в его уши, лишь ветер свистел в них.