Княжна (СИ), стр. 29

… Она заснула тогда, в палатке, холодной еще весенней ночью, так же крепко, как заснула сейчас, вспоминая. Откинувшись на деревянную спинку кресла, сжимала в руке гладкую стеклянную рыбу. А рядом, на смятых покрывалах ее богатой постели, неподвижно лежала гостья из прошлого, которое нашло Хаидэ само. Приплыло стеклянной рыбой, толкнуло в уши степными словами о камне и тростнике, и скрутило время, что до сих пор текло в одну сторону, в петли и кольца, как скручивается водоворот над темными омутами посреди торчащих из воды серых скал. И надо быть осторожной, идя по ходу скрученного времени, чтоб оно не затянуло тебя в тайные, невидимые глубины.

16

Время стояло морем, текло реками и поднималось от самого себя столбами белесого пара, витыми, как мраморные колонны, которые огромной рукой скрутил великан, играя, да так и оставил. Витые, вырастали из сизой непрозрачной поверхности, по которой на взгляд можно пробежать, легко касаясь босыми ногами, но на деле — ступишь и провалишься, мелькнешь вниз, в тяжелую и вязкую воду, туда, где все темнее и темнее, и только движутся по сторонам смутные тени.

Хаидэ опускалась и всматривалась, боясь распознать в тенях ужасное. Но они были. И потому не закроешь глаз и не отвернешься. Но и глядя, рассмотреть не могла.

— Ли-са, — шепот тронул ухо и вдруг все посветлело, внизу, под повисшими босыми ногами сверкнул желтизной песок, а по сторонам загорбатились степные курганы, будто легшие огромные кони, блестят крупами, изгибают шеи, опуская морды.

— Я… — она коснулась песка пальцами ног и недоверчиво встала покрепче. Медленно подняла руки, проводя ими по недавно плотной воде. И улыбнулась, когда, чирикнув, порхнула из-за спины степная птица-черноголов, полетела, крича и дергая рогулькой хвоста.

— Лиса, это свет памяти, он превращает бездну в живое. Твоя память проснулась, по-настоящему. Ли-са…

— Меня уже давно так никто не звал, и я… я изменилась, — она не хотела оглядываться, чтобы подольше гадать, кто пришел, кто шепчет, превращая мутные воды в яркий свет, в запахи летней степи, в неровность камушков под босыми ступнями.

— То, что прошло, лишь наполнило тебя, Лиса. Оно никогда не уйдет. Надо только уметь справляться с тем, что внутри. Не выбрасывать и не убивать. Не прогонять и не закрывать глаз. Видеть и принимать в себя. Изменилась? Да. Меняйся.

Хаидэ повернула голову и рассмеялась с облегчением. Ахатта стояла напротив, щурила узкие глаза, придерживала на плече ремень горита с торчащими стрелами. Улыбнулась. И мир вокруг стал ярче, еще ярче, засверкало сбоку синее полотно с белыми искрами, полыхнули зеленью и желтизной заросли тростника.

— Морская река! Мы на Морской реке! Снова!

Схватив Ахатту за руку, Хаидэ оглядывалась, дышала глубоко, смотрела жадно, только сейчас понимая, как же больно и глубоко сидела в ней степная тоска, которую она вязала цепями, как злого красавца-леопарда, не давая кинуться и загрызть. Потому что хотела выжить и должна была выжить, так повелел отец. Не только повелел, — попросил, когда увозили ее в полис.

— Оно все, как настоящее, Ахатта! Но ведь это прошлое? Морская река того года, когда пришел Нуба. Даже если сейчас нам с тобой туда, там все будет не так.

— Если попадем, да. Но не в тебе. Все остается с тобой, княжна.

— Да. Да!

Потянув подругу за руку, она побежала, не успевая оглядываться, дышать, сторожить ухо, нажимала босыми пятками, чтобы песок с силой выворачивался из-под ног. Ветер, горячий и звонкий, рвал волосы, кидая их в лицо, и отовсюду набегал запах полыни, чабреца и птичьей травки. Синяя вода приближалась, белые, кипящие под солнцем, блики бежали в стороны, расходясь, и между ними в толще волны кивали купами черных водорослей разновеликие камни.

— А где Исма, Ахатта? Он тоже придет в мой сон?

Маленькая ладонь стала жесткой, выдернулась из руки княжны, и та остановилась на бегу, задохнувшись.

— Ахатта?

— Не кричи, птичка. Разбудишь ее.

Фития гладила волосы Хаидэ, придерживала за плечо. Задрожав, та с трудом спустила с кожаного сиденья затекшие ноги. Схватилась руками за подлокотники и вгляделась в лицо спящей подруги.

Спальню заливало солнце позднего утра. Одну штору нянька задернула так, чтобы постель оставалась в тени, и из темноты лицо Ахатты белело смутно и спокойно. Закрыты глаза и сомкнуты губы, а больше и не разглядеть.

— Она спит…

Хаидэ постаралась не думать о том, что случилось с Исмой Ловким, и о чем не успела сказать ей во сне подруга. Они связаны, всегда, и каждый воин племени знает, если с близкими случается плохое. Должна бы знать это и Хаидэ, но так складывалась ее жизнь в доме Теренция, что невидимая связь истончилась и ослабела, и сама она была только рада этому. Теперь ей ждать слов, сказанных вслух. И думать о них.

— Что?

— И ты поспала, моя радость. Все хорошо, — повторила нянька, — Гайя ушла готовить тканье, я отослала ее. А Мератос и Анатея ждут тебя у бассейна.

— Что Теренций? Проснулся?

— Они уже шумели. Омылись и совершили массаж. Пили утреннее вино и теперь снова спят, чтобы отправиться в городской совет после полудня.

Слушая няньку, Хаидэ осматривала лицо подруги, нагнувшись, принюхалась, хмуря брови. Положила ладонь на вялую прохладную руку, свисавшую с кровати, и поправила ее, устроив на покрывале. От раненой пахло не только травами, вчерашней яростью и смытой кровью. Был еще неуловимый запах, дразнящий своей непонятностью. Может быть, так увядает цветок с сильным ароматом…. Или умирает старый мед в заброшенной колоде, полной мертвых пчел, увязших в своей драгоценной пище?

Она распрямила спину, поправила растрепавшиеся волосы. Теренций будет весь день занят, слава богам. Перед советом все отправятся в храм Аполлона. А вечером может быть снова придут пировать. Или еще что придумают. Хорошо, что сегодня не надо сидеть в перистиле, принимая гостей.

— Фити, ты сиди с больной.

— Да, птичка, я буду тут.

— А где этот? Египтянин?

— Ты бы уж вызнала имя, — ворчливо заметила нянька, прибирая с пола покрывала, на которых спала княжна, — а то, как девчонка, право, этот да тот.

— Тот. Это имя, нянька, знаешь? Так зовут одного из египетских богов. Кажется, у него птичья голова.

— Какие страсти! Ну, у твоего-то, голова не птичья, человеческая голова. Больно мудреная только. Вон как вчера словами кидались.

— Вчера? — Хаидэ припомнила вечернюю беседу. И правда, вчера, а кажется, столько времени прокатилось.

— Хаидэ! — голос грянул с лестницы и смолк. И снова, не приближаясь, — Хаидэ! Ты или нет хозяйка дома Теренция? Время совершить обряды Гестии и Артемиды!

Подойдя к дверям, Хаидэ сказала вниз:

— Я скоро приду, муж мой.

— Надеюсь. Дела мои не ждут, и без меня их не решат.

— Ну, у этого сегодня в голове для мудреностей места не будет, все вином залил, ровно бочку под самую затычку.

— Не ворчи, Фити.

Спускаясь по лестнице, Хаидэ не стала пересекать внутренний дворик, а прошла в купальню узким коридорчиком, чтоб не встречаться с Теренцием.

После ванны, одетая и причесанная, молча приняла участие в ежеутреннем ритуале. Склоняла голову, когда надо, складывала руки и шептала восхваления Гестии, а та глядела на нее равнодушно яркими глазами, нарисованными по белому мрамору. Статуэтку Артемиды принесли в перистиль и бережно установили на временный алтарь. А после, овеянную благовонными дымами, унесли в комнату за покоями хозяина дома.

Облегченно вздохнув, Хаидэ заторопилась к себе наверх.

В спальне все было по-прежнему, каменным сном спала Ахатта и сидела рядом с ней старая нянька, крутя в руке точеное веретено. Из угла около двери поднялся навстречу египетский жрец и поклонился княжне, прижимая к груди темную руку.