Княжна (СИ), стр. 108

— Они оба спят, — беззвучно шепнула, еле разлепляя губы и не отводя глаз от замершей черной макушки. И внутри все метнулось, ударив в голову мгновенным смещением пространства и времени — гогочущие мужчины десять лет тому, в их спальне, Теренций у столика, постукивающий ладонью в такт, ободряя, собственные крики, сердитые и ликующие, их слышали все… и рабы… И Нуба, сидящий на ступенях лестницы за дверями.

…Спящий муж за ее голой спиной, спящий мужчина внизу под ее обнаженной грудью… И режущий взгляд Цез, тот единственный, что помнила она с пьяного шумного вечера, в который Техути пришел к ней, еще дремлющей в покое и сытости. Разбудил, протягивая на ладони стеклянную рыбу.

Захваченная воспоминаниями, она пропустила мгновение, когда шевельнулся внизу мужчина и, опершись на руку, посмотрел вверх. Не дернулась и не отступила. Клоня лицо, смотрела в глаза Техути, и только раз подняла руку, убирая прядь, которую ночной осторожный ветерок трепал на щеке, мешая ей видеть.

«Цез увидит и это тоже…»

46

— Охо-хо-хо, Дионис, что ж ты делаешь, не я ли тебе! Даров! Да каждый день!

Теренций откинулся в кресле, подставляя лоб Гайе. Та, выкрутив тряпку, смоченную душистым отваром, приложила ее к потному лбу, бережно убирая с висков растрепанные полуседые пряди. Теренций притих, ожидая облегчения, но вдохнул терпкий запах раз-другой и, отшвыривая тряпку, схватился за живот, наклоняясь вперед. Анатея кинулась на колени, подсовывая ему медную лохань. В промежутках между позывами, сотрясавшими плечи и спину, Теренций продолжал стонать и жаловаться на коварство любимого бога. И, наконец, выпрямился, бледный, с крупными каплями испарины на лице и голых плечах. Обмяк в кресле, большие руки поползли с подлокотников, падая без сил.

— Верно, надо делить количество выпитых ритонов на мешок прожитых тобой лет, муж мой, — предположила княгиня, входя в комнату. Отодвинула Гайю и взяла у нее компресс, присев, сама положила его на холодный мокрый лоб. Теренций насупился.

— Я слишком стар для любовных утех?

— Если бы так, упрекал бы сейчас Афродиту. А ты возносишь слова к Дионису. Причем же тут любовь, господин?

— Твои учителя чересчур заучили тебя. Играешь словами, а у меня просто болит голова. И еще — желудок. Верно, я отравился вчера осетриной. О-о-о… — он снова нагнулся, упирая руки в колени.

Пережидая, пока муж справится с тошнотой, княгиня еле заметно поморщилась, отворачивая лицо от душного запаха перебродившей еды и кислого вина. Но когда он поднял голову, взглядывая на нее налитыми кровью глазами, лицо жены было безмятежным, спокойно-участливым и — совсем рядом. Она душистой салфеткой утерла ему губы.

— Тогда тебе надо прилечь. Я пошлю за лекарем.

— Я здоров! — и он рыкнул на сновавших по комнате рабынь, — быстро отсюда! Хватит мелькать!

Анатея подхватила лохань и исчезла, следом за ней, не торопясь, ушла Гайя, усмехаясь почти черными губами на смуглом лице. Теренций протянул руку и поймал край плаща жены, потянул к себе, усаживая на колени.

— Я заснул ночью. Так и не услышав, как ты кричишь. Что случилось?

Она пожала плечами, и драгоценный изумрудный шелк мягко заблестел, переливаясь под золотыми завитками фибул:

— Ты горд, как все мужчины, муж мой, и валишь на меня свои слабости. Но ты ведь умен. Скажи мне, что случилось вчера — с тобой? Не верь моей шутке про годы и вино. С кем же мне еще шутить, как не с самым близким человеком. Или все-таки болен? Или кто-то пытался тебя отравить? Скажи, и я велю Фитии позвать врачевателей…

— Да нет же! Нет! — он крякнул и, смиряясь, сказал, отрывая одно слово от другого, будто проверяя, где надо остановиться:

— Я жду. Сына. А нет его. И я купил смолу.

— Теренций! Где твой ум?

— Да! Купил. И съел. Караванщик клялся, что это лучшее средство! И продал мне за целый кошель золота, ну помнишь, тот, небольшой, что я носил на поясе. Сказал, там должно хватить на семь раз.

— Не говори мне, что ты… или? Ты съел все? — встревоженно смеясь, княгиня заглядывала в лицо мужу, а он отворачивался от нее, багровея до самого лба.

— Ты знаешь, я могу съесть бычьи рога, мне хватит на то и зубов и желудка. Но это зелье, — он передернулся, вспоминая резкий и долгий вкус смолы, таявшей на зубах, — знаешь, сколько вина пришлось мне выпить, чтоб избавиться от болота во рту! Впору обращаться к Асклепию…

— Лучше сразу к Афине, — мягко ответила Хаидэ, — Асклепий вылечит твою опрометчивость, а тебе бы не совершать ее. И нимфе Аметис приноси дары почаще, если все же хочешь пить столько, сколько двадцать и тридцать лет назад.

— Хватит меня учить, меня — благородного ахейца! — Теренций икнул и закашлялся, а Хаидэ расхохоталась. Поцеловала мужа в потную щеку. Он упрямо добавил:

— Они еще и девственницы обе, недотроги, вот уж… А ты не виляй, мы говорим как раз о другом.

— Я потому и пришла к тебе, муж мой. Помнишь старуху, что показывал нам Флавий? Она гадает, но пуще того занимается женскими хворями. И после ее ворожбы бесплодные женщины приносят детей. Она ничего не заставит есть, — добавила Хаидэ, видя, как собирается морщинами широкий лоб, — и никого не приводит с собой, как делают то обманщики, вступая в любовные связи с чужими женами, в надежде, что бесплоден муж. Только старуха и я. И после этого — наш с тобой сын. Тебе не кажется, это чуть-чуть умнее, чем съесть зелья на семерых наследников сразу? Ты что хотел получить толпу близнецов, которые разорвали бы мне живот?

— У меня еще столько дел сегодня, княгиня, — пожаловался Теренций, отбирая у Хаидэ тряпку и водружая ее на лоб, — я должен решать государственные дела, заседать в городском совете.

— Торговые дела, ты хотел сказать.

— Да, торговые. Прошли времена героев, сейчас время денег, они вершат все.

— А в этом ты самый удачливый, знаю. Даже несмотря на вчерашние геройские подвиги.

— Хватит насмехаться. Лучше скажи, почему наш дом становится похожим на караван-сарай у большого торгового пути? То жрец, то болящая дикарка, а то бродячий певец. Теперь вот старуха, я ее боюсь, хоть и мужчина. И все это твои приживалы! Не слишком ли много власти для послушной жены, приглашать в дом весь этот зверинец?

Хаидэ напряглась, каменея. Но постаравшись, чтоб муж не почувствовал внезапной ярости, мягко ответила:

— Посчитай, сколько гостей каждый вечер бывает у нас. Твоих гостей, муж мой, что приходят съесть наше мясо и выпить наше вино. Ты говоришь, это для пользы дела, но положи на чашу весов пользу, а на другую — пирушки, разор и растраты. И сам увидишь, какая чаша поползет вниз. А я выбираю тех, кто действительно полезен нам. Потерпи немного и увидишь, как изменится наша жизнь. Ведь ты сам разрешил мне приглашать учителей и сам удивлялся, как хороши и полезны мои советы. А о том, что мы некоторые дела решаем вместе — знать никому не нужно. Мне достаточно славы, что увенчает твое гордое чело.

— Знаешь, как польстить мужу, хитрая, — буркнул Теренций, — зови эту ведьму. И хорошо бы ей справиться с делом правильно.

— Она справится. Но позови ее сам. Ведь ты мужчина и ты властелин в нашем доме.

Она поцеловала его снова. И, встав с мужских колен, ушла, улыбнувшись. Идя по узкому коридору в перистиль, слегка задыхалась от мыслей о предстоящем разговоре со старухой. И оттого, что решение, пришедшее прямо сейчас, тоже станет известно пророчице. Но пусть. Стремнина становится все уже, события несутся быстрее и быстрее, и ничего не повернуть вспять.

«Старуха не приведет мужчину, чтоб оградить меня от бесплодия мужа. Этого мужчину выберу я. Уже выбрала. Если мне суждено родить сына, отцом его будет Техути, а не Теренций. Она будет знать об этом, и может рассказать мужу. Но я все равно сделаю так».

Девушки в деревнях Каменных Гор были так красивы, что мужчины съезжались к подножиям острых пиков круглый год. Благо, тут всегда стояла весна. Красавцы и хитрые, силачи и торговцы, воины и победители игр — оставляли у согнутых старух своих лошадей, волов, яков, мулов и, причесав усы, завив молодые бороды, уложив пряди волос, покупали свитки, каждый — по десять полновесных золотых монет. Чтоб в узких ущельях, ведущих к сердцу Каменных Гор, стража пропустила их, не убивая. Так шло испокон веков, потому что самым ценным товаром в стране были красавицы девушки. Смирные, светлоглазые, высокие и тонкие, с прямыми плечами и маленькой ножкой. Любую прихоть мужчин умели исполнить они, еще только прочитав ее в глазах новоиспеченного мужа. Даже ту, о которой ищущий семьи и не подозревал. Молодые мужчины влеклись по узким ущельям, в укромную внутреннюю долину, и скалы повторяли их залихватские песни, бросая их обратно. А мужчина пели, не подозревая, что вскоре узнают о себе все. И изменятся безвозвратно.