Генрих IV, стр. 24

— Как — два миллиона?

— Конечно. Разве не такую цену ваша светлость заплатили за Росни?

— А призрак Сюлли? Ты что думаешь, он ничего не стоит? — ответил герцог.

Господин де Жирарден мог только сказать: «Ваша светлость, разве тень Жан-Жака Руссо стоит меньше, чем тень министра?»

Вернемся к Генриху IV.

Глава X

Мы покинули его в споре с мадемуазель д'Антраг в тот самый момент, когда она узнала о предстоящей свадьбе с Марией Медичи. Она была тем более разгневана, что имела обещание (вы, конечно, помните), что Генрих женится на ней, если в продолжение года она явит миру ребенка мужского пола. А мадемуазель д'Антраг была беременна. Вопрос, таким образом, состоял в том, девочка это будет или мальчик.

Двор находился в Мулене, мадемуазель д'Антраг — в Париже. Она прилагала все усилия, чтобы король явился в Париж и присутствовал при родах. Но судьба решила не ставить Генриха в новую затруднительную ситуацию. Разразилась гроза. Молния ударила в комнату, где лежала мадемуазель д'Антраг, прошла сквозь кровать, не причинив ей вреда, но так напугала ее, что она преждевременно родила мертвого младенца. Король примчался тотчас же, как только узнал об этом, и постарался окружить ее всеми возможными заботами. Мадемуазель д'Антраг начала с упреков и обвинений в клятвопреступлении, но вовремя поняла, что долгая настойчивость с ее стороны только утомит короля-любовника. Она убедилась наконец, что не может заставить его вернуться к идее супружества, и приняла как вознаграждение за понесенные утраты титул маркизы де Верней. В заключение, перейдя от высшего высокомерия к нижайшему смирению, просила сохранить по крайней мере звание любовницы, коли не смогла добиться звания жены. Но что послужило решающим обстоятельством при согласии короля на брак, так ловко устроенный Сюлли, это подозрения короля по поводу Бельгарда. Этот Бельгард, бывший, по всеобщему убеждению, другом сердца герцогини де Бофор, не был забыт, говорили, также и мадемуазель д'Антраг.

Несколько слов об этом сопернике. Генрих IV постоянно встречал его на своем пути, или, скорее, на пути в спальню своих любовниц. Роже де Сен-Лари, герцогу де Бельгарду, главному конюшему Франции, во время, к которому мы подошли, то есть к 1599 году, было всего тридцать шесть лет.

Ракан говорил, что господина де Бельгарда ценили за три качества, которых он не имел: первое — храбрость, второе — галантность, третье — щедрость. Он был очень красив, и его, естественно, обвиняли в эту эпоху, когда красота была сильным средством для создания карьеры, в использовании этого средства. Он был фаворитом Генриха III, и в то время о нем говорили ужасные вещи.

— Посмотрите, — указывали неудачному придворному, — как продвигается мсье де Бельгард, а вы ничего не можете достичь.

— Черт возьми, — отвечал тот, — никакого чуда в том, что он продвигается, нет, если учесть, какой напор он имеет сзади.

Благодаря красивому голосу он хорошо пел, чисто одевался и был элегантен в разговоре. Но, несмотря на эту элегантность и чистоплотность, из-за чрезмерной привязанности к табаку «к тридцати пяти годам, — говорит Таллеман де Рео, — на носу у него постоянно висела сопля».

С годами эта неприятность усилилась. Людовик XIII, который сделал Сен-Симона герцогом за то, что тот не брызгал слюной в его охотничий рог, жутко ненавидел эту соплю Бельгарда. Однако не осмеливался ничего ему сказать. Он слишком уважал в нем друга покойного короля, его отца.

— Маршал, — обратился он однажды к Бассомпьеру, — сделайте мне одолжение, поставьте в известность Бельгарда, что его сопля меня стесняет.

— Ради Бога, сир, — сказал Бассомпьер, — я умоляю ваше величество, если ему будет угодно, возложить на кого-нибудь другого эту честь.

— Тогда найдите средство достичь моей цели.

— Но это очень просто, — сказал Бассомпьер, — как только Бельгард появится при вашем утреннем туалете, вам остается приказать всем высморкаться.

Король не преминул последовать совету.

Но Бельгард, заподозрив, что ему приготовили подножку, сказал:

— Сир, я действительно обладаю пороком, который вы ставите мне в укор, но не можете ли вы потерпеть его, ведь терпите же вы ноги господина Бассомпьера?

Шутка чуть было не привела к ссоре между Бассомпьером и Бельгардом, но король вмешался, и дуэль не состоялась. Что до упрека в том, что он якобы не был храбрым, то это не так. По этому поводу герцог Ангулемский, незаконный сын Карла IX и Мари Туше, — этим мы сейчас займемся — отдает ему полную справедливость в своих мемуарах: «Среди тех, кто при осаде Арка проявил наибольшее количество достоинств, следует назвать мсье де Бельгарда, главного конюшего. Храбрость его сочеталась с такой скромностью, а душевный настрой с такой легкостью в разговоре, что среди боя никто не проявлял большей уверенности, а при дворе большей любезности. Он увидел кавалера, изукрашенного перьями, провозгласившего, что стреляет в честь дам. А так как Бельгард считал себя их любимцем, он сообразил, что вызов относится к нему. Без рассуждения он бросился на лошадку по имени Фригуз и атаковал с такой смелостью и напором, что кавалер, стреляя издалека, промахнулся, а Бельгард, налетев на него, сломал ему левую руку, так что противник вынужден был обратиться спиной и искать защиты среди своих».

Он не мог отвыкнуть волочиться за любовницами и женами королей. Побывав в любовниках у герцогини де Бофор и мадемуазель д'Антраг, а возможно, и Марии Медичи, он начал строить глазки Анне Австрийской, и это в возрасте пятидесяти или пятидесяти пяти лет.

Он привык говорить по любому поводу: «Ах, я умираю!»

— Что сделаете вы с человеком, который признается вам в любви? — спросил он супругу Людовика XIII.

— Я его убью! — ответила суровая королева.

— Ах, я умираю! — вскричал Бельгард и плашмя грохнулся на пол, будто был мертв на самом деле.

Итак, как мы уже сказали, пошли слухи, достигшие Генриха IV, о близости этого дворянина и мадемуазель д'Антраг. Мадемуазель д'Антраг, которой они стоили короны, отнесла их к чванливой болтовне Бельгарда. И тогда она обратилась к Клоду де Лоррену, герцогу де Жуанвилю. Он вроде бы тоже был в неплохих отношениях с ней. Она попросила его освободить ее от мсье де Бельгарда. Герцог, видя в нем соперника, лучшего и желать не мог. Затаившись перед домом Замета вблизи Арсенала, где ночевал король, герцог напал на Бельгарда. Застигнутый врасплох, Бельгард был ранен, но тут прибежали его люди, бросились вдогонку за герцогом, и он был бы убит, если бы ему на помощь не кинулся маркиз де Рамбуйе, который в этой стычке был опасно ранен.

Об этом узнал король и пришел в сильный гнев против герцога Жуанвиля. Он давно подозревал, что тот не был ненавидим прекрасной Генриеттой д'Антраг. И понадобились мольбы его матери и мадемуазель де Гиз, чтобы смирить королевский гнев. Но, наконец, крупное событие отодвинуло в сторону все склоки и дрязги. Что же это было за событие? Это была война с Шарлем-Эммануэлем, герцогом Савойским. Герцог Савойский во времена Лиги, когда каждый откусывал от Франции, сколько мог, укусил со своей стороны. Но ему удалось отхватить кусок.

Этим куском оказался Салюс, итальянский порт; ключи от него мог оставить в савойских руках Генрих III, но не Генрих IV.

В 1599 году, вскоре после смерти Габриель, герцогу Савойскому пришла фантазия наведаться в Фонтенбло.

Его приезд произвел сенсацию: он оказался копией своего герцогства — горбатый и пузатый. Вместе с тем сердце его было наполнено желчью, а голова хитростью. Он не переварил еще подвох, который устроил ему его тесть, Филипп II, смертельно разозленный в предыдущем году оттого, что вынужден был подписать мир с Генрихом IV.

Что же за подвох приготовил Филипп II своему зятю?

Он завещал жене герцога Савойского роскошное распятие, тогда как другой дочери завещал Нидерланды, или по крайней мере все, что от них осталось, — девять южных провинций.