Звездолов, стр. 70

Отец все смотрел на него, и Патрик отметил, что его взгляд был зорче, чем когда-либо.

— Значит, ты помешал Синклеру, — задумчиво промолвил он. — Домой вернулся слишком рано.

Да, подумал Патрик, быть может, отец слаб телесно, но умом он отнюдь не слаб.

— Верно, — согласился он вслух. — Если быть точным, я вернулся домой на день раньше, чем следовало. Запоздай я на один день, Марсали стала бы его женой.

В глазах отца загорелось любопытство.

— Так ты тоже приложил руку к ее бегству со свадьбы?

— Разумеется. Она соглашалась идти за Синклера только потому, что иначе вместо нее у алтаря оказалась бы Сесили; отец и ее обещал Эдварду, если Марсали откажется. Марсали этого допустить не могла. Поэтому я спрятал Сесили в таком месте, где графу ее не найти. Марсали месяц просидела взаперти в своей комнате на хлебе и воде за отказ идти под венец, но не уступила. Отец, у этой девушки отваги и благородства не меньше, чем у любого мужчины.

Отец молчал; Патрик дерзнул предположить, что огонь, вспыхнувший в его блекло-зеленых глазах, был огнем восхищения. Да, маркиз Бринэйр умел восхищаться теми — будь то мужчина или женщина, — в ком замечал истинное благородство и честь.

Наконец он заговорил — заговорил таким надломленным голосом, что у Патрика защемило сердце, столь тщетны были его старания скрыть давнюю боль:

— Ты точно знаешь насчет Маргарет?

— Я знаю точно, — отвечал Патрик, — что люди Синклера, одетые в пледы Сазерлендов, напали на Ганнов. Я знаю точно, что они еще раз сделают это. У меня есть доказательства и того, и другого. Еще я думаю, что именно Синклер убедил Эберни подать королю прошение, чтобы нас объявили вне закона.

Не стоило ему упоминать Дональда Ганна; взгляд отца мгновенно помрачнел, челюсти сжались. Неужто все усилия пойдут прахом? Нужно было срочно что-то придумать!

— Дональд Ганн — такая же жертва Синклера, как и мы, — сказал он. — И он искренне верит, что ты разграбил дома его арендаторов просто из мести.

Отец откинулся в кресле, задумчиво глядя ему в лицо, и Патрик увидел, как в угасающем, жалком старике просыпается прежний Грегор Сазерленд — человек, которого уважали за умение принимать непростые решения, за мужество и изощренный — хотя и не склонный к излишней сентиментальности — ум.

— Ты что-то замышляешь.

То было утверждение, а не вопрос, и Патрик понимал, что должен быть осторожен вдвойне. Еще не пришло время рассказать отцу о злосчастных коровах или возрожденной дружбе с Гэвином, и уж в последнюю очередь — о намерении повести войско Сазерлендов к северной границе Ганнов для сражения с Синклерами.

— Да, — сказал он, — замышляю. И первое, чего хочу, — выяснить, что случилось с Маргарет.

— Говори, — велел отец, хотя час тому назад его тон был бы куда более резким.

— Я надеюсь позволить Эберни захватить Синклера на месте преступления, — начал Патрик, моля всевышнего, чтобы не пришлось объяснять подробно. После всего, что было сказано, ему не хотелось опять лгать.

Он медленно перевел дух, потому что отец проворчал:

— Да, ты уж позаботься, чтобы Эберни там был и все увидел. Тогда пусть на коленях ползет ко мне молить о прощении.

— Он уверен, — вздохнул Патрик, — что ты по меньшей мере недостойно обошелся с его сестрой.

— Она… — Грегор Сазерленд осекся, отвернулся, и Патрик только увидел, как дергается у него кадык.

Через минуту Патрик услышал голос отца — такой спокойный, что впору было усомниться, он ли это говорил.

— Приводи на ужин девочку Ганн.

— Ты будешь с нею любезен и учтив.

— Слишком многого просишь.

— Но она будет матерью моих детей.

— Что ж, бог в помощь, — грубо, как всегда, заявил отец, но силы, которую так помнил Патрик, в голосе недоставало.

— Отец, ты будешь добр к Марсали. И позаботишься о ней, если со мною что-нибудь случится.

Старый Грегор снова посмотрел в глаза сыну, и взгляд его затуманился. Патрик был несказанно удивлен: будь на месте отца другой человек, он подумал бы, что его гложет тревога — или даже страх. Но нет, поверить в такое было трудно. Слишком много лет он ждал — и ничего не дождался; так отчего бы теперь, после одного откровенного разговора, в отце вдруг проснулись какие-нибудь чувства или хотя бы тревога за его благополучие?

И все же, когда отец отвечал, Патрик не заметил никакой злости — лишь обычное стариковское ворчание.

— Я позабочусь о ней.

Патрик вышел от отца с ощущением, будто уже выиграл свою войну.

24.

Маркиз сдержал слово. Почти сдержал. Патрик понимал, что ждать от него сердечности и дружелюбия — это уж слишком. Правда, он довольствовался бы простой вежливостью. Но отец вместо этого весь ужин просидел мрачнее тучи, а Марсали едва кивнул. И все же Патрик ожидал худшего, а широкие улыбки соплеменников при известии об обручении с лихвой восполнили недостаток радости у главы клана.

Марсали тут всем пришлась по нраву, это было ясно. Патрик уже знал, что именно с Марсали Сазерленды связывали заметное улучшение в еде и чистоту в замке. Как она это устроила, они не понимали, а видели только, что за какие-то несколько недель в Бринэйре стало уютней и веселей. Теперь на полу всегда лежали свежие циновки, посуда была всегда чистой, а на лице молодой хозяйки, Элизабет, сияла улыбка.

Сородичи искренне поздравляли Патрика и, как он заметил, намеренно не обращали внимания на угрюмое молчание его отца. Потом пили за счастье молодых, и за здоровье молодых, и еще за что-то, пока соленые шутки, тосты и приветствия не слились в сплошной гул.

К радости Патрика, у Марсали от всеобщей благожелательности светилось лицо. Но глаза нет-нет да и затуманивались тайной мыслью, а брови то и дело тревожно сдвигались. Он знал, что ее беспокоит: сразу после ужина ему предстояло уехать.

Конечно, хорошо было бы дождаться, пока вернется Алекс, но Патрик не хотел рисковать: Синклер мог ударить в любой момент, а ведь он обещал Гэвину держать в горах своих людей. Он выбрал из всего клана двадцать человек — самых надежных, приказал каждому в отдельности не надевать пледов клана и, едва отъехав от замка, повязать на правую руку черную ленту. Для пущей предосторожности — в клане могли быть шпионы, о которых он еще не знал, — Патрик распорядился, чтобы выбранные им люди выходили незаметно, по двое, по трое после ужина.

Сам он решил присоединиться к ним чуть позже, а сначала наедине проститься с Марсали.

Отец сидел сгорбившись, будто не слыша здравиц в честь сына, и упрямо смотрел в свой кубок. Пил он, пожалуй, меньше обычного и по временам остро и почти враждебно поглядывал то на Патрика, то на дочь, то на Марсали.

Вдруг Патрик заметил движение на дальнем конце стола, где сидел Хирам. Великан с грохотом отставил стул, встал и откашлялся. Поняв, что его друг собирается говорить, Патрик онемел от изумления. Никогда еще ему не случалось видеть, чтобы Хирам по своей воле оказывался в центре внимания.

С багровым от смущения лицом он посмотрел на маркиза и поднял кубок.

— За самую красивую девушку Шотландии и за самого верного мужчину, — провозгласил он. — За два отважных сердца.

Кубки поднялись, кулаки дружно ударили по столу.

— За два отважных сердца, — мощным эхом отозвались тридцать мужчин и пять женщин, сидящих за столами, и стоящие вдоль стен слуги.

Патрик не сводил глаз с отца, а тот сидел, точно окаменев. Грегор Сазерленд оглядел всех и остановил взор на старшем сыне и наследнике. Их взгляды скрестились, и зал затих. Затем маркиз Бринэйр медленно поднял кубок, no-прежнему сверля глазами Патрика.

— За два отважных сердца, — промолвил он, пригубил вино, осторожно, почти бесшумно отставил стул и, прихрамывая, пошел прочь из застывшего в потрясенном молчании зала.

Патрик, приподняв бровь, посмотрел на Хирама.

Хирам плюхнулся обратно на стул с таким шумом, что зал взорвался смехом — сперва нервным, но постепенно все более искренним, и теперь, казалось, воздух звенел от хохота.