365 лучших сказок мира, стр. 179

И захотелось Аллаху посмотреть:

– Как-то живут без меня люди? Птицы, – те глупы. И рыбы тоже глупы. А вот, как-то без аллаха живут умные люди? Лучше или хуже?

Подумал, оставил поля, луга и рощи и отправился в Багдад.

– Стоит ли уж и город-то на месте? – думал Аллах. А город стоял на своем месте. Ослы кричат, верблюды кричат, и люди кричат. Ослы работают, верблюды работают, и люди работают. Все, как было и раньше!

– Только моего имени уж никто не поминает! – подумал Аллах.

Захотелось ему узнать, о чем люди разговаривают. Пошел Аллах на базар.

Входит на базар и видит: торговец продает лошадь молодому парню.

– Клянусь аллахом, – кричит торговец, – конь совсем молодой! Три года всего, как от матери отняли. Ах, какой конь! Сядешь на него, витязем будешь. Клянусь аллахом, что витязем! И без пороков конь! Вот тебе аллах, ни одного порока! Ни самого маленького!

А парень смотрит на коня:

– Ой, так ли?

Торговец даже руками всплеснул и за чалму схватился:

– Ой, какой глупый! Ой, какой глупый человек! Таких глупых я еще и не видывал! Как же не так, если я тебе аллахом клянусь? Что же мне, по-твоему, своей души не жалко! Парень взял коня и заплатил чистым золотом. Аллах дал им кончить дело и подошел к торговцу. – Как же так, добрый человек? Ты аллахом клянешься, а ведь аллаха-то и нет больше!

Торговец в это время прятал золото в кошель. Тряхнул кошелем, послушал звон и усмехнулся.

– А хоть бы и так? Да разве, спрашивается, иначе-то он купил бы у меня коня? Ведь конь-то старый, да и копыто у него треснувшее! Улыбнулся Аллах и пошел дальше.

А навстречу ему носильщик Гуссейн. Куль такой несет, – вдвое больше, чем он сам. А за носильщиком Гуссейном – купец Ибрагим.

У Гуссейна под кулем ноги подкашиваются. Пот градом льет. Глаза на лоб вылезли. А Ибрагим идет следом и приговаривает: – Аллаха ты не боишься, Гуссейн! Взялся куль нести, а несешь тихо! Этак мы в день и трех кулей не перенесем. Нехорошо, Гуссейн! Нехорошо! Ты бы хоть о душе подумал! Ведь аллах-то все видит, как ты лениво работаешь! Аллах тебя накажет, Гуссейн.

Аллах взял Ибрагима за руку и отвел его в сторону. – Чего ты все аллаха на каждом шагу поминаешь? Ведь, аллаха-то нету! Ибрагим почесал шею.

– Слышал я об этом! Да ведь что ж ты поделаешь? Как иначе Гуссейна заставить кули поскорее таскать? Кули-то тяжелы. Денег ему за это прибавить, – убыток. Отколотить, – так Гуссейн поздоровее меня, самого еще отколотит. К вали его отвести, – так Гуссейн по дороге сбежит. А аллах-то и всех сильнее, и от аллаха никуда не сбежишь, вот я его аллахом и пугаю!

Покачал головою Аллах и пошел дальше. И везде, куда только Аллах ни заглядывал, только и слышал, что: – Аллах! аллах! да аллах! А день уж склонился к вечеру.

Побежали от домов длинные тени, пожаром запылали небеса, – и с минарета понеслась протяжная, протяжная песнь муэдзина:

– Ля илль аго илль алла… [40]

Остановился Аллах около мечети, поклонился мулле и сказал:

– Чего же ты народ в мечеть собираешь? Ведь аллаха больше нет!

Мулла даже вскочил в испуге.

– Тише ты! Помалкивай! Накричишь, услышат. Нечего сказать, хорош мне тогда почет будет! Кто ж ко мне и пойдет, коли узнают, что аллаха нет!

Аллах нахмурил брови и огненным столбом взвился к небесам на глазах онемевшего и грохнувшегося на землю муллы.

Аллах вернулся в свои чертоги и сел на свой трон. И не с улыбкой уж, как прежде, глядел на землю, которая была у его ног.

Когда первая же душа правоверного предстала пред Аллахом, робкая и трепещущая, Аллах посмотрел на нее испытующим оком и спросил:

– Ну, а что хорошего сделал ты, человек, в жизни?

– Имя твое не сходило у меня с уст! – отвечала душа.

Аллах покачал головой:

– Ну, дальше?

– Что б я ни предпринимал, что бы ни делал, – все с именем аллаха.

– Хорошо! Хорошо! – перебил Аллах. – Дальше-то, что ты делал хорошего в жизни?

– А я и другим внушал, чтоб помнили аллаха! – отвечала душа. – Не только сам помнил! Другим, на каждом шагу, с кем только имел дело, всем напоминал про аллаха.

– Экий усердный какой! – усмехнулся Аллах. – Ну, а нажил при этом ты много?

Душа задрожала.

– То-то! – сказал Аллах и отвернулся.

А к душе ползком, ползком подобрался Шайтан, схватил ее за ноги и поволок. Так прогневался на землю Аллах.

Судья на небе

Азраил, ангел смерти, летая над землей, коснулся своим крылом мудрого кади Османа.

Судья умер, и бессмертная душа его предстала пред пророком. [41] Это было у самого входа в рай.

Из-за деревьев, покрытых, словно розовым снегом, цветами, доносился звон бубнов и пение божественных гурий, [42] призывавшее к неземным наслаждениям.

А издали, из дремучих лесов, неслись звуки рогов, звонкий топот коней и лихие клики охотников. Храбрые на белоснежных арабских скакунах носились за быстроногими сернами, свирепыми вепрями.

– Пусти меня в рай! – сказал судья Осман. – Хорошо! – отвечал пророк.

– Но сначала ты должен сказать, чем его заслужил. Таков у нас закон на небе.

– Закон?

Судья глубоко поклонился и приложил руку к челу и к сердцу, в знак величайшего почтения.

– Это хорошо, что у вас есть законы, и вы их исполняете. Это я в вас хвалю. Закон должен быть везде и должен исполняться. Это у вас хорошо устроено.

– Итак, чем же ты заслужил рай? – спросил великий пророк.

– На мне не может быть греха! – отвечал судья. – Я всю жизнь только и делал, что осуждал грех. Я был судьею там, на земле. Я судил, и судил очень строго!

– Вероятно, ты сам блистал какими-нибудь особенными добродетелями, если судил других? Да еще судил строго! – спросил пророк. Судья нахмурился.

– Насчет добродетелей… не скажу! Я был такой же, как и все люди. Но я судил потому, что получал за это жалованье!

– Невелика еще добродетель! – улыбнулся пророк. – Получать жалованье! Я не знаю ни одного порочного человека, который бы от этого отказался. Выходит так: ты осуждал людей за то, что у них нет тех добродетелей, каких нет и у тебя. И за это еще получал жалованье! Те, кто получает жалованье, судят тех, кто жалованья не получает. Судья может судить простого смертного. А простой смертный не может судить судьи, хотя бы судья и был явно виноват. Мудрено что-то! Чело судьи хмурилось все больше и больше.

– Я судил по законам! – сухо сказал он. – Я знал их все и по ним судил.

– Ну, а те, кого ты судил, – полюбопытствовал пророк, – знали законы?

– О, нет! – с гордостью ответил судья. – Куда им! Это дается не каждому!

– Значит, ты судил их за неисполнение законов, которых они даже и не знали?! – воскликнул пророк. – Ну, что же ты? Старался о том, чтоб все знали законы? Старался просвещать незнающих?

– Я судил! – с твердостью ответил судья. – Видя, что законы нарушаются, – старался ли ты сделать так, чтоб людям не нужно было нарушать законов? – Я получал жалованье за то, чтоб судить! Судья мрачно и подозрительно посмотрел на пророка. Чело судьи наморщилось, глаза были гневны. – Ты говоришь неподходящие вещи, пророк, должен я тебе заметить! – строго сказал он. – Опасные вещи! Ты рассуждаешь слишком вольно, пророк! По твоим рассуждениям я подозреваю, – не шиит [43] ли ты, пророк? Суннит так не должен рассуждать, пророк! Твои слова предусмотрены книгами Сунн!

Судья подумал.

– А потому, на основании четвертой книги Сунн, страница сто двадцать третья, четвертая строка сверху, читать со второй половины, и руководствуясь разъяснениями мудрых старцев, наших святых мулл, я обвиняю тебя, пророк… Тут пророк не выдержал и рассмеялся.