Ликвидация, стр. 69
— Распишись. — Гоцман придвинул к Лехе протокол и добавил неожиданно: — Слушай, ты в подброшенный пятак попадешь?
— Из пистолета? — оживился Якименко, расписываясь и возвращая бумагу. — Со скольки шагов?
— Вопрос второй… — Голос Гоцмана стал жестче. — Какая система оружия любимая и какая знакома лучше всего?..
— Э-э… так известно ж, любимая всегда та, которая есть… — Недоумение Лехи, казалось, росло на глазах. — ТТ… хоть его и заклинило, когда я в Чекана стрелял. А любимая — ну, «парабеллум», если речь о пистолетах идет… Автомат — ППС…
— Где научился так стрелять?
— Так я ж в разведроте служил, — захлопал глазами Леха.
— А я ей командовал, — кивнул Давид. — А в пятак не попаду.
Леха растерянно развел руками, снова подергал ус.
— Ну как… Я ж еще до войны нормы сдавал… А потом… Стреляли много. У нас патронов-то без счета было. Любая система — пожалуйста.
— И все так хорошо стреляли?
— Да нет… Тут же талант нужен. Я и не целю вовсе… Просто смотрю, кудой попасть. Ну вот как пальцем тыкаю и попадаю… А шо?
— М-да, — задумчиво хмыкнул Давид. — Как в Чекана стрелял во дворе, так не попал. Вроде как заклинило даже. А так говоришь, шо и не целишь вовсе…
Якименко уже открыл рот, чтобы возмутиться, но скрипнула дверь. Офицеры обернулись. На пороге стоял, слегка покачиваясь, бледный майор Кречетов. В первую секунду Гоцману и Якименко показалось, что он ранен, но они тут же уловили явственный запах алкоголя.
— Так я не понял, Давид Маркович, — наконец растерянно поинтересовался Леха, — за шо вы спросили?
— Так просто спросил… Иди, — махнул рукой Гоцман и, когда за капитаном закрылась дверь, зверем уставился на Кречетова: — Где тебя носило?
— Ты чего, Давид? — с пьяным дружелюбием улыбнулся Виталий. — В театре…
— Я же просил тебя зайти…
— Так я и зашел.
— Сколько часов назад!.. — вспылил Гоцман, вскакивая из-за стола и отшвыривая стул. — Сколько часов назад я просил тебя зайти?!
Майор успокаивающим жестом поднял обе руки:
— Дава, я пошел с Тоней в театр… Не дошел… Выпили шампанского в «Бристоле»…
— Я — тебя — просил — зайти!!! — яростно отчеканил Гоцман, хлопая ладонью по столу. —А ты — исчез! И теперь заявляешься пьяный!!!
— Я не пьяный! — протестующе взмахнул руками Кречетов и, пошатнувшись, плюхнулся на табуретку.
Гоцман отвел глаза. И тоже тяжело уселся на свое место. Не глядя, пошарил в ящике, извлек чистый лист бумаги, сунул ручку в чернильницу, яростно поскреб по дну.
— Извини, — наконец тихо произнес Кречетов. — Что случилось?
— Вспоминай вчерашний… вернее, уже позавчерашний день, когда убили Родю,— жестко, не глядя на собеседника, проговорил Гоцман. — Все, минуту за минутой. Если, конечно, на это способен…
— Так я же ни на шаг от тебя не отходил, — пропустив колкость мимо ушей, недоуменно развел руками Кречетов. — Ты можешь объяснить, к чему именно ты клонишь? Только спокойно и без нервов…
— А то, шо Лужов не мог быть один, — снова зло оскалился Гоцман. — Ясно, шо действовал он с ходу… И веревки не заготовил. И со шкафом крупно рисковал. Мы могли его там заметить, могли отправить Родю в камеру. Но с чего он знал, шо на квартире главный — именно Довжик? И шо там нет телефона?
В кабинете повисла пауза.
— Ну, во-первых, — медленно заговорил Кречетов, — я тебе уже успел соврать… На минуту я от тебя все-таки отходил. Помнишь, я вышел за водой для Роди?.. Лужов стоял тогда у двери и, в принципе, мог слышать о Довжике… О том, что в квартире нет телефона, догадаться нетрудно, их вообще в городе мало… А версия с напарником — любопытная. Давай разложим…
Он потянулся за графином, жадно выпил стакан воды. Гоцман, неодобрительно наблюдая за ним, пробурчал:
— И сколько ж ты того шампанского выдул?
— Та-ак!.. — Не отвечая, Кречетов извлек из кармана кителя платок, вытер губы. — Какие у нас есть версии?.. Первое: кто-то следил за Родей. Увидел, что того забрали, позвонил Лужову и приказал убрать…
— При этом он не вмешивается, пока мы тянем раненого Родю до машины, — скептически вставил Гоцман.
— Он мог быть безоружен — чего вмешиваться-то?
Гоцман задумчиво кивнул и тут же поднял палец:
— Во, еще… Он позвонил от имени Довжика. А я все время оставляю главным Якименку. Тут — случайно сорвалось. Видно, потому, шо Леша сплоховал тогда во дворе, выпустил Чекана…
— Ну и что? — пожал плечами майор и звучно икнул. — Ой, прости… Откуда ж ему знать твои привычки?.. Просто выбрал старшего по званию. Кроме того, я уже сказал, что Лужов мог слышать и сам… Вторая версия… — Он покачался на табуретке. — Все-таки Охрятин.
— С какого боку?
— Давид! Когда душат человека, он так молотит руками и ногами, что надо быть полнейшим идиотом, чтобы чего-нибудь не заподозрить… То есть Лужов душит Родю, а тот совершенно тихо и мирно прощается с жизнью — не кричит, не дергается, да?.. А Охрятин, стоящий под дверью, ничего этого не слышит?.. По-моему, надо еще раз его пощупать, надо…
Оба помолчали. Наконец Кречетов шумно вздохнул. Гоцман поморщился от запаха ядреного перегара.
— Ну и третье. Самое поганое… Это кто-то из своих.
— Ладно, — скрипнул Гоцман, обмакивая перо в чернильницу. — Тогда давай еще раз сначала. Вспоминай день убийства Роди, минута за минутой…
Глава третья
— Здравия желаю, товарищ майор!.. — Свежий, выспавшийся Саня, только что заступивший на дежурство, бодро кинул ладонь к фуражке, приветствуя старших по званию. — Доброе утро, Давид Маркович!..
Совершенно опухший за бессонную ночь Кречетов страдальчески поморщился — мол, что ж ты гаркаешь в самое ухо!.. А Гоцман, рассеянно взглянув на Саню, покивал — здравствуй, здравствуй.
Они медленно шли по улице. Свежо, по-утреннему звенели трамваи. Скособочившись, проползла извозчичья пролетка с ранними пассажирами, в порту с пронзительной печалью загудел пароход. Прогромыхал нагруженный барахлом тачечник. Трое пацанов, обгоняя друг друга, прокатили противно звенящий по булыжнику обруч от бочки и сгинули невесть куда. Странно было думать, что для всех этих людей день только начинается, а для них, Виталия и Давида, продолжается непомерно затянувшийся вчерашний…
— Слушай, а шо ты говорил за Довжика? — спросил после большой паузы Гоцман.
Кречетов помотал головой:
— Все, Дава, стоп. Ша, как ты говоришь… Сейчас выспимся и — на свежую голову… А говорил я тебе про женщин. Про то, что сидел с любимой женщиной в ресторане… — Он искоса, лукаво взглянул на приятеля: — Ну, только не говори, что у тебя нет любимой женщины!
— Есть, — после большой паузы неохотно кивнул Гоцман. — Ну, в смысле… нет.
— Что значит «есть, в смысле нет»? — вскинул брови майор.
— Не хочет меня видеть, — пробурчал Давид.
— Тебя?! — поразился Кречетов. — Бред!.. Дава! Или ты что-то скрываешь, или… или я тебя совсем не знаю!
— Та вроде я ей тоже нравлюсь, — Гоцман смущенно почесал небритый подбородок, — но она… вот не хочет меня видеть, и все…
— Может, дура? — деловито предположил майор.
— Нет.
Кречетов на мгновение застыл, задумчиво глядя в небо. Гоцман, разинув рот, наблюдал за ним.
— Интеллигентная? — оторвавшись от созерцания облаков, осведомился Кречетов.
— Н-ну, да…
— Цветы ей дарил?
— Н-нет, — совсем теряясь, пробормотал Гоцман.
Кречетов от души хлопнул себя по кантам форменных брюк.
— Давид!.. Ну ты даешь!..
— Ну, а шо?.. Я… — пытался слабо сопротивляться Гоцман.
— Ты красивые слова ей говорил? В театр ее приглашал?
— Ну-у… в кино… Так не пошла же. Хотя картина хорошая была, ленд-лизовская…
— В кино?! — презрительно хмыкнул Кречетов и постучал по околышу фуражки. — В театр!.. Только в театр!.. В общем, так. Контрамарки я достану. Ты, — он деловито начал загибать пальцы, — первое — цветы, второе — красивые слова. Самые красивые! Никаких анекдотов и рассказов о работе, понял?! Только она, ты меня понял?! Да!.. — Майор снова хлопнул себя по лбу, вернее, по фуражке. — Срочно побриться, белая рубашка и чистые ботинки… Но сначала — цветы! Нет, с самого начала — крепкий, здоровый сон!..