Ликвидация, стр. 121
— А вот это хрен тебе, ваше высокоблагородие, — прохрипел Гоцман. — Платов — мой комвзвода. С Мишки даже волос не упал…
Кречетов, скрывая досаду, отвернулся, взглянул в окно.
— Так на кого ж ты сейчас работаешь, а?.. Фашистов-то нет уже вроде…
— Нет, любопытен ты действительно без всякой меры, — Академик, словно играя, то натягивал петлю, то тут же ослаблял хватку: — Ну хватит, поговорили. Вот и наша машина пришла…
У черного хода остановился ГАЗ-67, из кузова джипа выпрыгнули четверо милиционеров. Трое бросились ломать дверь, водитель остался у машины.
Кречетов спустился на пару ступенек пониже, чтобы видеть дверь, вырвал из гранаты чеку:
— Бог в помощь, граждане большевички…
Взрыв откинул трех милиционеров вместе с дверью. Взрывная волна вышибла закопченное оконное стекло. Кречетов поднял автомат, целясь в водителя, но Гоцман исхитрился пнуть Академика сапогом, и очередь прошла по кузову джипа. Академик молча и сильно ударил Давида стволом ППС по зубам, тот отвалился в угол. Водитель успел скрыться за машиной и пару раз оттуда выстрелил. Остатки стекол рухнули на Гоцмана, острые осколки впились ему в кожу лба, едва не угодив в левый глаз…
— Подъем… — Кречетов зло схватил окровавленного Давида за шиворот, прикрываясь им, как щитом. — Последний выход.
В этом ты прав, Академик, подумал Давид. Выход для тебя действительно последний.
Задыхаясь, он зацепился сапогом за чугунную балясину перил и весом всего тела обрушился на Кречетова. Тот попытался было удержаться на ногах, но Давид, набычившись, изо всей силы ударил Академика окровавленным лбом в лицо. Проклятая петля врезалась в шею с неимоверной силой, но в следующий момент неожиданно ослабла — это Кречетов, выронив из рук оружие, с коротким воплем полетел из окна. Падая вслед за ним, Гоцман сумел перевернуться в воздухе так, чтобы Академик оказался внизу…
Сержант Костюченко, спрятавшийся за машиной, растерянно водил стволом пистолета туда-сюда, не понимая, в кого стрелять. И вдруг узнал в окровавленном, перепачканном кирпичной пылью человеке со стянутыми за спиной руками Гоцмана.
— Помоги… — прохрипел тот из последних сил, пытаясь приподняться.
Водитель осторожно подбежал к нему, не сводя глаз с безжизненно лежащего Кречетова, ножом разрезал шнур, стягивавший горло Давида. Тот тяжело, с присвистом вдохнул, расправил затекшие руки, осторожно стер кровь, лившую из рассеченного стеклом лба. Вынул из брюк ремень и накрепко стянул Кречетову руки за спиной. Перевернул Академика на спину, заглянул в его мутные суженные зрачки. Похоже, падение со второго этажа для него получилось все же более удачным, чем для Лужова…
Наконец Кречетов хрипло, тяжело закашлялся, задышал. Растянул губы в кривой улыбке, узнав Гоцмана, с трудом приподнялся, пытаясь пошевелить стянутыми руками. Водитель испуганно отскочил на несколько шагов, держа его на прицеле.
— Ты только не стреляй, Сережа, — хрипло выдавил из себя Гоцман. — Он еще много чего рассказать должен…
Из-за угла показались несколько милиционеров. Впереди всех бежал младший сержант Охрятин с автоматом в руках. За нарядом двигалась, пыля, черная эмка полковникаЧусова.
— Звиняйте, если шо не так… ваше высокоблагородие. — Гоцман, кашляя, похлопал по плечу Кречетова, который тщетно дергал руками, пытаясь освободиться. Тяжело поднялся, зажимая рукой бешено колотящееся сердце. Ноги подкашивались, в голове звенело. Кровь, унявшаяся на время, снова хлынула ручьем, заливая глаза.
— Давид, ты как?.. — Полковник Чусов с тревогой взглянул на Гоцмана. — Ранен? Сильно?..
— Ходю… То есть хожу вот, — прохрипел тот. — Мне стоять нельзя… Доктор не велел…
И он, раскачиваясь и спотыкаясь, как пьяный, двинулся мимо недоумевающих и жалостливых взглядов, чувствуя затылком ненавидящий взгляд Академика…
Ялик по-прежнему тихо покачивался у борта суденышка. Поперек банки лежали залитые кровью тела Чекана и Иды. Сквозь пулевые пробоины в днище лодки быстро прибывала вода. Двигатель мотобота приглушенно стучал, за кормой взбивал пышную пену винт.
Из рубки выбрался Штехель. Трое бандитов, которые перешептывались, сгрудившись у борта, замолчали при его появлении.
— Сумочку у этой стервы надо забрать, — проговорил Штехель, озабоченно глядя на сумку, которую сжимала мертвая Ида. — Там у нее драгоценности всякие. Лезь за ней…
— Не, я мертвяков боюсь, — осклабился бандит, к которому он обратился.
— Боится он, — раздраженно передразнил Штехель. — Как из автомата лупить, так нормально, а сумочку забрать, так боится…
Он осторожно перебрался через леер и по трапу спустился в ялик. Стараясь не коснуться трупов, брезгливо высвободил сумочку из скрюченных пальцев женщины. Пена за кормой мотобота забурлила сильнее. Ялик был уже больше чем наполовину наполнен водой, и Чекан с Идой мягко покачивались в ней, словно живые. Их кровь окрашивала морские волны в мутно-красный цвет, и мокрые брюки Штехеля тоже стали бурыми, словно он стоял по колено в крови.
— Эй, эй… — пробурчал он, закидывая ногу на трап. — Осторожнее. Я же плавать не умею.
— Давайте сумочку, — проговорил парень с автоматом, протягивая руку. — А то еще сорветесь.
Штехель забросил сумочку на борт мотобота, вцепился в трап обеими руками.
— Тяните! Тяните, я сказал!..
Сильные руки отцепили трап от борта и сбросили в море…
— Я не умею плавать!.. — беспомощно выкрикнул Штехель, барахтаясь в волнах. — Я не умею… Помогите!..
Мотобот боком отходил от быстро заполняющегося водой ялика. Бандиты с палубы равнодушно смотрели на тонущего Штехеля. Один из них взялся за автомат, но другой удержал его, махнув рукой, и все трое негромко рассмеялись. Штехель глотнул холодной, соленой воды, попытался уцепиться за борт ялика, но его руки коснулись скрюченные, липкие от крови пальцы Иды. Штехель истерически закричал, бессильно шлепая ладонями по волнам…
Через несколько минут на поверхности Черного моря уже не было ничего. Только пузыри, время от времени выскакивавшие на глади воды, обозначали место, где нашли последний приют так любившие друг друга люди — Чекан и Ида…
Мотобот ходко набирал скорость. И вдруг заерзал, словно не зная, куда направиться — из-за мыса, наперерез ему, двигался большой пограничный катер, угрожающе завывая сиреной.
В актовом зале дипломатического специнтерната № 2 воспитанники разучивали новую песню. В заднем ряду, на высокой скамье, стоял аккуратно причесанный Мишка Карась в черном кителечке. Он старательно следил глазами за движениями дирижера и потому не сразу заметил отца, улыбавшегося ему в раскрытом окне первого этажа…
Первым движением Мишки было сорваться с места и кинуться к бате, у которого лоб был вымазан чем-то красным. Но он тут же вспомнил, что главное для будущего дипломата — дисциплина и выдержка. И замер на месте, тем более что, заметив его порыв, дирижер погрозил ему палочкой. Гоцман в окне приложил палец к губам и успокоительно помахал рукой: ты пой, пой, сынок, я подожду…
Тяжело ступая, Давид отошел на несколько шагов и уселся на горячую от солнца землю в тени акации. Непослушное сердце громыхало в груди торжествующий марш, самый последний в его жизни.
Неподалеку затормозил серый «Опель-Адмирал», из него показались Марк, Нора, Якименко, Довжик и Тишак. Гоцману померещилось, что среди приближавшихся к нему лиц мелькнула и лукавая физиономия Васьки Соболя…
И тогда он улыбнулся и спокойно закрыл глаза.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
В начале февраля 1948 года в московской квартире командующего Одесским военным округом Маршала Советского Союза Жукова, только что выписанного из Кремлевской больницы и оправлявшегося от инфаркта, раздался телефонный звонок. В трубке звучал глуховатый старческий голос с заметным грузинским акцентом:
— Товарищ Жуков, мне докладывали, что на одном из совещаний вы сказали следующее: Одесский округ так мал, что я занимаюсь его делами до обеда, а после обеда решаю личные вопросы. Это правда?