Таинственная незнакомка, стр. 26

В некотором отношении долгий рассказ Орианы что-то ему прояснил, однако она по-прежнему оставалась для него загадкой. Он хотел узнать еще очень многое. Ее любовь к пению была неподдельной, искренней, но Дэру было неясно, довольна ли она своей профессией, получает ли от нее удовлетворение. Напряженные отношения с матерью и утрата молодого мужа оставили неизгладимый след в ее сердце. Ориана нуждалась в сердечной привязанности, но каждый раз, когда он предлагал ей ее, она от него отворачивалась.

Дэр напомнил себе, что она еще не уехала из Ливерпуля. Не может уехать, пока не получит заработанные деньги. Она уходила все дальше, и Дэр, попрежнему глядя ей вслед, вдруг подумал, не стоит ли обратиться за помощью к елейному управляющему театром Эйкину, а вдруг тот сумеет задержать ее отъезд. Однако, поразмыслив, Дэр пришел к неутешительному выводу, что для достижения цели ему пришлось бы украсть из кассы театра всю выручку.

– Ты самая неблагодарная дочь во всем христианском мире, а я самая несчастная мать!

Харриот Меллон, объект негодования своей матери, молча стиснула зубы. Не стоило и пытаться защитить себя от обвинений, это лишь продлило бы приступ раздражения у миссис Энтуистл. Хэрри старалась смотреть только на оборку, которую пришивала к подолу платья, дрожащими пальцами делая стежок за стежком.

– Неужели тебе нечего мне сказать? – повысила голос миссис Энтуистл.

«Ничего не говори. Сиди как сидела. Не плачь».

– Твое эгоистичное безразличие к моим чувствам мучает меня, Харриот. Я и твой отчим всю жизнь трудились ради тебя. Мы избавили тебя от тяжелой работы в театре мистера Стэнтона в Стаффордшире, мы привезли тебя в Лондон и познакомили с мистером Шериданом. По собственной глупости ты едва не упустила возможность получить место в театре «Друри-Лейн». Я вынуждена была снова идти к мистеру Шеридану, унижаться перед ним, просить и умолять.

Этот случай произошел четыре года назад, и Харриот ни на минуту не позволяли забыть о нем.

– А когда в «Друри-Лейн» нашлось для тебя место, я доказала свою преданность тем, что сопровождала тебя в театр и обратно, в нашу квартиру, каждый божий день, пешком. А иногда и по два раза в день, если у тебя были и репетиция, и вечерний спектакль.

Хождение пешком принесло несомненную пользу, поскольку фигура Харриот – а по ее мнению, и фигура матери – была чересчур пышной.

– Да, я знаю, – заметила Харриот, возвращаясь памятью к первым дням жизни в Лондоне и к тем нагоняям, которые она терпела по дороге во время этих вынужденных прогулок к своему месту работы в театре, где получала тридцать шиллингов в неделю. Она испытала огромное облегчение, когда они переехали в дом на Малой Расселл-стрит, прямо напротив театра.

Ее профессиональное продвижение было медленным. Харриот играла второстепенные роли веселых добросердечных деревенских девушек и порой выступала как дублерша популярной миссис Джордан в главных ролях. Могла петь и танцевать. Но она не была похожа ни на элегантную, легкую, точно сильфида, Ориану, ни на величавую исполнительницу трагических ролей миссис Сиддонс, и потому разделяла опасения матери, что так и не поднимется на более высокую ступень в театральной иерархии.

По установившейся традиции мать в своей филиппике обратилась к карьере мисс Фаррен как к образцу, к которому должна стремиться каждая умная актриса. Еженедельный заработок очаровательной Элизабет достиг тридцати гиней в неделю, к тому времени как она оставила сцену, чтобы выйти замуж за графа Дерби. Харриот время от времени кивала, потом подняла голову от шитья, изображая послушное внимание, хотя на самом деле изучала пятно сырости на потолке гостиной и мысленно поправляла положение акватинты в рамке, криво висевшей на стене.

Но когда резкий, язвительный голос произнес имя Анны Сент-Олбанс, она уже больше не могла себя сдерживать.

– Запомни, моя девочка. Если ты не избавишься от влияния этой наглой шлюхи, попадешь в беду. Если не послушаешься меня, то кончишь свои дни в работном доме, отупевшей и жалкой женщиной без единого пенни в кармане и без единого друга.

Это было уж совсем невыносимо.

– Ты ошибаешься насчет Орианы. И на мой счет тоже. Я всегда была признательна тебе за заботу и преданность, мама. Я послушная дочь. Но как бы я ни старалась тебе угодить, ты все равно называешь меня глупой и невоспитанной. Уверяешь, что я выбираю себе не тех друзей. Но я помню, как ты поощряла мою дружбу с Орианой. Ты хотела, чтобы я стала такой же, как она, – красивой, обожаемой, имеющей успех. Только после того как узнала о неудачном романе Орианы с мистером Теверсалом, ты начала требовать, чтобы я порвала с ней. Но ведь у нее было разбито сердце, она обезумела от горя, не могла же я оставить ее в беде.

Харриот выбежала из комнаты, чтобы не услышать в ответ на свои дерзкие слова грубую ругань. Останься она в этом доме еще хоть на минуту, бури не миновать. Почти ничего не видя сквозь слезы, застилавшие глаза, она бросилась вон из дома. Однако бегство ее прервалось на первых же ступеньках лестницы, потому что она натолкнулась на чью-то солидную фигуру.

Путь ей преградил мужчина, высокий и привлекательный, смуглый, с темными волосами. Поморгав глазами, чтобы лучше видеть, Харриот ощутила, как слезы потекли у нее по щекам.

– Наконец я это сделал.

– Что? – спросила она.

– Довел женщину до слез.

– О нет, что вы, сэр, я начала плакать до того, как столкнулась с вами. – Хэрри вытерла глаза концом косынки, накинутой на плечи. – Извините меня, пожалуйста.

– В извинениях нет необходимости, – доброжелательно произнес он. – Вы, очевидно, мисс Меллон. Я ищу миссис Джулиан... или мадам Сент-Олбанс... или Ориану – на это последнее имя она отзывалась до сегодняшнего утра. Мое имя Корлетт.

Улыбка сделала его еще более красивым, и Хэрри от души хотела бы сообщить ему добрые вести. Огорченная тем, что это невозможно, она вздохнула:

– Ее здесь нет.

– Она ушла в театр?

– Нет, сэр. Она уехала в Лондон.

– Я мог бы об этом догадаться.

Холодная ярость, прозвучавшая в этих его словах, подействовала на Хэрри так же тяжело, как бурное негодование ее матери. Но выражение лица у Корлетта тотчас изменилось и сделалось таким же унылым и безучастным, как у Орианы, когда она сегодня ранним утром забиралась в почтовую карету, чтобы начать свое долгое путешествие.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 12

Лондон

Июль 1799 года

Ориана, в шляпе, широкие поля которой затеняли ее лицо, шла по берегу извилистого озера в Гайд-парке вместе со своим кузеном. Яркий солнечный свет отражался от спокойных вод Серпентайна, и Ориана изо всех сил старалась не щурить глаза. Слишком много людей наблюдало сейчас за ней.

– Первый вечер в Воксхолле прошел успешно? – спросил лорд Берфорд.

– Надеюсь, это хорошее начало того, что можно будет назвать выгодным летом.

– А я надеюсь, что ты приедешь в Ньюмаркет и увидишь свои любимые скачки. Моя Пылкая пришла третьей в Брокет-Холле, это было ее первое состязание, – похвастался он. – Мой братец Фред предлагает себя в качестве жокея на ее следующем выступлении.

– Священник, участвующий в скачках? А что скажет епископ? – Пристрастие энергичного лорда Фредерика Боклерка к спорту вызвало у Орианы улыбку. – Последний раз, когда я его видела, он с гордостью заявил, будто у него на кафедре в церкви Святого Михаила пристроено седло, и потому, читая проповедь, он себя чувствует как бы верхом на коне. Его прихожанам еще повезло, что, наставляя их в своей проповеди на путь истинный, он не размахивает битой для крикета.

Лорд Берфорд представлял собой наиболее типичный образчик английского аристократа из всех, кто прогуливался нынче в парке. Прослужив королю и державе более десяти лет в армии, в том числе и в Канаде, он прошел в парламент. Когда он не был занят делами своего округа, уделял внимание спорту. В чертах его лица, как, впрочем, и своего собственного, Ориана безошибочно угадывала сходство с Нелли Гуинн, полные мягкие губы, заостренный подбородок, брови дугой и волосы, отливающие медью. Страстный интерес к скачкам в Ньюмаркете был унаследован от Сент-Олбансов.