Паруса смерти, стр. 9

Но Жан-Давид, как оказалось, не сгинул. Он дал о себе знать довольно шумной историей.

В то время губернатор Эспаньолы в стремлении окончательно избавиться от раздражающего соседства буканьеров додумался до одного довольно оригинального способа. Он сказал себе: зачем охотиться на охотников, ведь у них у самих есть ружья, они великолепно умеют ими пользоваться, они уже перебили и искалечили множество испанских солдат, количество которых на острове ограничено, а на просьбы о посылке новых Эскуриал выказывает признаки сильного раздражения [5]. Так вот, вместо того чтобы охотиться на охотников, надо перебить дичь.

— Дичь?! — удивленно спросил у его высокопревосходительства дона Антонио де Кавехенья командор крепости Санто-Доминго Ангерран де ла Пенья, поседевший в боях вояка с бледным вертикальным шрамом, объединяющим лоб и щеку.

— Вот именно! — весело ответствовал его высокопревосходительство. — Мы сами перебьем всех буйволов, и этим негодяям придется или подыхать с голоду, или убираться с острова, правильно?

— Дичь, — не сдержался поседевший вояка, но тут же склонил голову, как бы прося прощения за дерзость. Пусть дон Антонио де Кавехенья лишь несколько месяцев назад прибыл на Эспаньолу, пусть он новичок в таких делах, как охота на буканьеров, пусть то, что он предложил, и на самом деле выглядит диковато, — не дело командора, даже очень заслуженного, столь прямолинейно выражать свое несогласие с мнением губернатора.

К чести дона Антонио, он ничуть не обиделся, он вцепился тонкими пальцами щеголя с Аламеды [6] в холеную остренькую бородку и задумчиво прищурился. Пришедшая ему в голову странноватая идея нравилась ему все больше и больше.

— Так вы говорите, дон Ангерран…

— Я говорю, что готов выполнить любое ваше приказание, более того, я уже размышляю над тем, каким образом это сделать побыстрее и поточнее.

Очень скоро выяснилось, что столичный щеголь разобрался в сути происходящих на острове событий значительно лучше, чем это можно было себе представить. Испанские солдаты взялись за дело с большой охотой, тем более что охота (да простится автору этот невольный каламбур) много безопаснее войны. Кроме этого обстоятельства сыграло большую роль и то, что испанцам не нужно было вялить мясо убитых животных. А ведь общеизвестно, что легче пристрелить сто буйволов, чем разделать хоть одного.

Уже через месяц этой кровопролитной деятельности появились первые результаты. Буканьеры стали покидать остров, проклиная подлые особенности кастильского нрава. Дон Антонио де Кавехенья, несомненно, добился бы своего, смог бы почивать на лаврах, когда бы не одно обстоятельство.

У дона Антонио был сын. Дон Педро, соответственно, тоже де Кавехенья. Он был типичным представителем «золотой молодежи» своего времени. От отца он унаследовал немногое: умение хорошо одеваться, заказать изысканный обед и драться на шпагах. Дон Антонио умел, сверх этого, зарабатывать деньги, получать чины и немного разбираться в людях. Возможно, со временем де Кавехенья-младший усовершенствовал бы свою натуру, но случилось иное. Он не захотел бескровной победы над охотниками на буйволов, ему желалось, чтобы они не просто убрались с острова, но чтобы надолго запомнили его, дона Педро де Кавехенью, лейтенанта королевских стрелков.

Из числа своих собутыльников и прихлебателей, умевших держать хоть какое-нибудь оружие в руках, он сколотил команду человек в двадцать — двадцать пять и начал личные военные действия против буканьеров.

Отец попросил его прекратить эти глупости и предупредил, что занимается он небезопасным делом.

Сын на это гордо ответил, что не для того он покинул лучшие столичные салоны и кабаки, чтобы спиваться в сильно им уступающих кабаках Санто-Доминго. Он желает послужить отечеству и раздобыть кое-какую славу.

В первых двух налетах на небольшие буканьерские поселки ему сопутствовала удача. Рядом с подвешенными перед освежеванием буйволовыми тушами он приказал повесить попавших в плен мясников. В назидание еще не покинувшим остров.

И вот после такого удачного приключения, уже направляясь домой, он заметил струйку синеватого дыма над небольшим распадком в предгорьях Сиреневого хребта.

— Что это, как ты думаешь, Мануэль? — спросил он у одного из своих спутников, пузатого краснорожего галисийца, совершенно добродушного в кругу друзей и лютого зверя по отношению к англичанам и французам.

— Я думаю, что вы и сами догадались, дон Педро.

— Думаю, что догадался. Хорошо он там устроился, можно заметить только случайно.

— Это правда.

— Что ж, придется наведаться в гости. Да поможет нам святой Игнасий.

Кавалькада из полутора десятков всадников углубилась в лес, соблюдая все необходимые предосторожности, чтобы незаметно приблизиться к буканьерскому логову.

Подобравшись вплотную, они увидели обычную картину. Грубо сколоченный из досок сарай, небольшой огород, засаженный бобами. Вкопанные в землю шесты поддерживают десятки шкур. Шесть или семь буканажей, на которых разложены куски тех буйволов, чьи шкуры висят на шестах. Между буканажами бегают два молодых индейца с пальмовыми листьями и отгоняют огромных свинцовых мух. Тучи таких же насекомых зверей вьются вокруг еще не скобленных шкур.

И над всем этим висит облака тяжелой вони.

— Где же хозяева? — спросил дон Педро.

— Судя по постройкам, здесь живет один человек. И без женщины, — заметил толстяк галисиец. Ему было очень душно, внутри кирасы хлюпало от скопившегося пота, и целые ручьи текли по лицу. Жара стояла такая, что казалось — это не мушиные рои звенят в воздухе, звенит сам воздух.

— Ну что, атакуем, если он один…

— Погоди, Мануэль, погоди.

— Не могу, не могу я больше в этих зарослях. Мне нужно снять кирасу, иначе я умру.

— Ладно.

Дон Педро сделал знак, ему и галисийцу подвели лошадей. Усевшись в седло, сын губернатора дал приказ к атаке.

С выставленными вперед пистолетами и занесенными шпагами ворвалось карательное войско на территорию буканьерского становища.

Когда испанцы пересекали ряды шкур, раздался выстрел. Неизвестно откуда прилетевшая пуля, попав Кавехенье-младшему в лоб, сделала дона Педро трехглазым.

Индейцы бросились бежать.

Висевшие на веревках шкуры одним махом обрушились с двух сторон на испанских конников, погребая их под своей влажной тяжестью.

Ни стрелка, ни индейцев-помощников найти так и не удалось.

Единственное, что удалось установить, — что дом принадлежал Жану-Давиду Hay.

Глава пятая

По-испански Тортуга значит «черепаха». Так назвал его Колумб. Это наименование остров получил из-за своих очертаний, напоминающих данное земноводное.

В обычные дни жизнь на острове плелась черепашьим шагом, но с появлением буканьеров с Эспаньолы впадала в какой-то алкогольный галоп. Их очередное появление на острове на этот раз было особенно громоподобным. Массовое истребление буйволовых стад ввергло их в состояние подлинного буйства.

К концу пятидесятых годов семнадцатого века жизнь на острове начала приобретать все более цивилизованный характер. Сменилась психология жителей, многие из них, стараясь забыть о своем разбойничьем прошлом, оседали на земле, женились, заводили в большом количестве детей, посещали церковь — одним словом, стремились во всех отношениях походить на благовоспитанных граждан. Наилучшим выразителем этого процесса был сам господин губернатор Франсуа де Левассер. Еще каких-нибудь двадцать лет тому назад он был самым настоящим морским разбойником. В 1640 году Левассер с полусотней таких же, как он, бездомных французов высадился на Тортуге и построил первый укрепленный форт. За годы своего жительства здесь он выдержал несколько жестоких испанских осад, заслужил доверие официальных французских властей. А может быть, и не в доверии здесь было дело. Просто чиновники из метрополии позволили сильному, умному и удачливому флибустьеру именоваться губернатором после того, как он им сам объективно сделался. Он подарил Франции остров, она подарила ему должность.