Черный принц, стр. 57

Не боится.

Разве что самую малость, но сил хватает, чтобы поверить и, приняв руку, ступить к краю. А Брокк, оказавшись за спиной, смыкает руки.

— Знаешь, о чем он поет? — Его голос вплетается в шепот ветра, а тот, обжигающе-ледяной, касается губ, забирая слова.

— О чем?

Для ветра не жалко слов. Он принес в подарок запах старого льда и мокрого камня: где-то внизу, на земле, такой вдруг далекой, реки бегут к морю.

— О свободе… — Брокк вытащил ленту из косы.

— Что ты…

— Подари ему, он будет рад.

И полоска атласа соскользнула с ладони.

— А ты… подарил?

— В первый раз, когда я поднялся сюда, я провел на вершине сутки. Здесь было… свободно.

Брокк расплетал косу, и ветер, бросив ленту, спешил помогать.

— Я словно наново научился дышать. Стало вдруг неважным все, что было внизу… война? Пускай. Дом? Я? Я Сталиным, но только здесь.

На краю обрыва.

— Внизу все вернулось на круги своя, но стоит появиться здесь…

…близость пустоты. И всего-то нужно, что решиться, сделать шаг, раскинув руки. Ветер обещает поймать, но правда в том, что ему вскоре наскучит игрушка.

Ленту он уже потерял.

— Не думай о плохом. — Брокк провел обледеневшей перчаткой по щеке. — Проголодалась?

…пикник над обрывом.

И плетеная корзинка, из которой выглядывает узкое горлышко винной бутылки. Клетчатая скатерть со знакомыми уже георгинами. Тентом, защитой от снега — полураскрытое драконье крыло. И свет, проникая сквозь него, красит белые глиняные тарелки розовым.

Подушечки. И медвежья шкура, на которую усаживают Кэри.

— Я не замерзла!

— Тебе так только кажется. — Ее муж порой отличался поразительным упрямством, но на шкуре хватило места для двоих.

— На самом деле, только спустившись, ты поймешь, насколько здесь все иначе. — Брокк присел рядом и, стянув перчатки, сунул их за пояс. Он расставлял тарелки и высокий, закутанный в несколько слоев полотна горшок. — Но поесть следует сейчас. Времени осталось не так и много.

— Возвращаться пора?

Вниз. К игрушечным домикам, к длинному ангару, почти утонувшему в сугробах, расчищенной дороге, по которой можно было добраться до небольшого городка… а там и до побережья рукой подать.

— Еще нет.

— Тогда почему?

— Скоро закат. А закат лучше встречать в полете.

Странный ужин. И свеча под стеклянным колпаком. Запах воска, дыма и остывшее мясное рагу. Брокк забыл о вилках, впрочем, как и о ложках. Есть приходилось руками, вылавливая куски мяса из каменеющей на морозе подливы. И Кэри облизывала пальцы, закусывала мягким холодным хлебом и жмурилась от удовольствия.

Вино.

И кружка с трещиной на ручке, ручка обмотана шнуром, и держать удобно. А вино сладкое, приправленное травами, но ледяное до того, что пить приходится маленькими глотками. Но холод тает, и вино одаривает хмельным теплом.

Или это греет медвежья шкура, наброшенная на плечи?

Брокк, который больше не пытается отстраниться. Сегодня он близок, ближе, чем когда-либо прежде. И Кэри опирается на его грудь, запрокидывает голову, смотрит снизу вверх…

— Что такое?

— Ничего… у тебя лицо загорело.

— Здесь солнце ближе.

Яркое, оно забралось на дальний пик и балансировало на вершине. Вот-вот и рухнет, покатится по склону огненным шаром, растапливая ледники.

— Оно не греет, но загар берется на раз. Буду темный…

— И снова хмуришься.

— Да? Я не заметил, прости.

Простит. И если сейчас он попросит вернуться, то… Брокк молчит и, глядя сверху вниз, касается ресницы.

— Снежинка, — говорит он, точно оправдываясь.

Наверное, и вправду снежинка.

Села. Растаяла.

Жаль.

— Ты уже заказала платье? — Он не убирает руку, и пальцы больше не холодны. — Тебе к лицу будет белый… морозный…

— Зачем платье?

И опять хмурится, в этом он неисправим. Кэри подозревала, что супруг ее в принципе неисправим, но странное дело, ничуть о том не сожалела.

…наверное, давно следовало сбежать от него…

…чтобы погнался.

— Королевский бал. — В голосе его мелькнуло недовольство.

Здесь было странно думать о Короле, платье и балах.

Бал?

Зимний перелом, самая длинная ночь. Самый короткий день, за которым начинается новый год… и в прошлом году их не приглашали. Или приглашали, но Брокк… спросить? Он гладит щеку, успокаивая не то Кэри, не то себя самого.

— Если ты не хочешь…

…опять она собирается уступить.

— Не хочу. — Брокк не стал лукавить и, наклонившись, коснулся лба холодными губами. — Если бы ты знала, до чего я не хочу там появляться. Но не пойти нельзя. И… думаю, тебе будет интересно.

Что она знает о балах?

…платье надобно заказать, ей ведь намекали, а теперь… до Перелома осталось несколько недель, и Ворт наверняка загружен сверхмеры. Он будет долго и томительно вздыхать, заламывать руки, пеняя на непредусмотрительность Кэри…

Ей к лицу белый?

Зимний… или выбрать что-то более яркое?

Она тряхнула головой, сбрасывая чуждые этому месту мысли. Потом. Успеется еще.

— Маскарад, Кэри… — Шепот Брокка щекотал шею. — За какой маской ты спрячешься?

— А ты?

— Если я скажу, ты меня узнаешь.

Теплое дыхание по щеке, и губы, словно невзначай, касаются губ, подбирают каплю вина.

— Даже если не скажешь, я тебя узнаю…

…по запаху ветивера, который привязался прочно. По темным перчаткам… или светлым, но все одно достаточно плотным, чтобы скрыть искалеченную руку. Брокк ведь не рискнет выставить ее. По смуглой загорелой коже. Просто потому, что рядом с ним сердце замирает.

И больно.

И сладко…

— Тогда подаришь мне танец? — Он не собирается отпускать ее.

— Я не умею танцевать…

— Если хочешь, я тебя научу…

— Здесь?

Гранит скрежещет и встряхивается, сбрасывая с крыльев снежную пелену.

— Под музыку ветра? — Брокк встает и протягивает руку. — Боюсь, что это не самая удачная идея… тем более, если я научу тебя танцевать здесь, то где возьму предлог, чтобы вновь появиться в твоем доме?

Он не просит вернуться.

И отступает. Складывает в корзинку грязные тарелки, и скатерть, и недопитое вино. А небо наливается тяжелым лиловым цветом. Солнце покраснело, того и гляди полыхнет.

— Вашу руку, леди. — Брокк с поклоном протягивает свою. И Кэри принимает…

…кажется, она будет не самой лучшей ученицей…

…танцы — это очень-очень сложно…

— Все-таки замерзла… — Ее ладонь в его руке кажется крошечной.

— Нисколько.

— Врешь?

Он не дожидается ответа, обнимает, прижимает к себе и держит, кажется, вечность.

— Я не отпущу тебя, моя янтарная леди…

— А если я сбегу?

— Догоню.

— А если спрячусь?

Детская игра… и Кэри нравится быть ребенком.

— Найду.

— А если…

— Ты моя, — он говорит тихо, передавая слова губы в губы, — ты только моя, Кэри…

ГЛАВА 19

Расплавленный янтарь заката и карамельная нить облаков, которые отражаются в зеркале моря. Буревестник скользит, обгоняя собственную тень. Близость птицы подгоняет Гранита, и тот ревниво кричит. Голос механического зверя отражается от скал.

Ветер стих.

И солнце уже почти коснулось воды.

— Красиво. — Кэри попыталась оглянуться, неспокойная его девочка.

Янтарная.

И белые волосы ее окрасились закатной рыжиной. Ветер растянул их, перепутал пряди, на которых остался нежный запах морской соли.

…Кэри нравилось гулять по берегу, собирать раковины и темные смоляные куски янтаря. Она складывала сокровища в деревянную шкатулку, говорила, что хранит вовсе не ракушки с янтарем, а память.

И однажды сделает себе ожерелье.

Из воспоминаний.

Пусть среди них будет и это, с затянувшимся парением, с тенями на воде и полумесяцем. Опаленными солнцем крыльями, ею самой, такой невероятно близкой.

Темнота наступала с востока, кралась, заметая следы хвостами ветра. Его порывы разбивались о чешую Гранита, и только ярче вспыхивали контуры.