Черный принц, стр. 108

— Прорыв случится, но… я остановлю его.

— Как?

— А вот вы мне и расскажете. Насколько я понимаю, этой энергии должно хватить.

На сукно упал черный камень.

ГЛАВА 34

На крыше было холодно. Нет, Кейрен еще и до крыши замерз. Подъем по узкой кишке трубы остался где-то за пределами памяти. Обломанные ногти. Содранная кожа, на которой вскипало живое железо. Вонь сгоревшего угля и жира, или эта, последняя, появилась вовсе не в трубе? Кейрен подозревал, что этот запах он вынес из подземелья Шеффолк-холла.

— В бездну. — Кейрен выпал из трубы на заснеженную крышу и вцепился в хребет. Черепицу покрывал толстый слой льда.

Ночь.

Огрызок луны. Бурое подбрюшье неба с пятнами звезд. Снежное покрывало. Трубы. Все хорошо, подняться он поднялся, остался сущий пустяк — спуститься.

Кейрен встал на четвереньки и медленно пополз к краю крыши. Водосточный желоб, наполненный снегом, скалился льдистыми зубами. Стена была гладкой. Знакомая вязь не то плюща, не то винограда начиналась ниже.

Дотянуться? Кейрен попробовал.

Не выходит.

Не хватает роста… прыгнуть? Безумие, если для человека… человек сломает шею… или спину…

Выл ветер. Из печной трубы валил черный дым, и Кейрен, забравшись на трубу, в дыме грелся.

Прыгать придется.

Или вернуться в дом, где его, вероятно, уже ищут. А если еще не ищут, то это ненадолго…

— В б-бездну, — повторил Кейрен. Зубы клацали от холода. Пальцы онемели. Этак его и убивать не понадобится, сам околеет…

Он вернулся к краю и осторожно двинулся вдоль него, время от времени поглядывая вниз, пытаясь понять, как далеко до земли. Выходило прилично. И свинцовая жерловина водосточной трубы, выдававшаяся из желоба, не казалась надежной опорой, но хоть какой-нибудь. И Кейрен, взмолившись жиле предвечной, решился.

Труба скользкая. И скрипит, кренится под весом Кейрена, пробуя древние опоры на прочность. А прочности никакой. И опоры с хрустом выходят из каменной стены.

Не думать.

Держаться, скользить, упираясь босыми ступнями в стену. Руки сдирать о лед и свинец, об острый камень чужого дома.

Шаг за шагом.

И остановка на широком карнизе, который выглядит достаточно надежным, чтобы Кейрена выдержать, правда, именно выглядит, потому как хрустит и пускает каменную крошку… снова вниз… знакомый виноград, все-таки виноград — среди сухих стеблей чернели сухие же ягоды — едва ли не старый товарищ. Кейрен с трудом разжимает сведенные судорогой пальцы лишь затем, чтобы впиться в ломкие виноградные лозы.

Держат.

И выдержат.

Быстро, но заставляя себя дышать, прижиматься к стене, вслушиваться в вой ветра…

Пока не ищут… и хорошо…

Он доберется до Управления, чтобы вернуться за Таннис… волнуется, наверное… и Марта скажет… Марте он должен, а такие долги не забываются… и земля уже близка.

Ноги проваливаются в сугроб, острая кромка наста разрезает кожу.

Ничего.

Эта боль — ничто по сравнению с иной. Жила отзывается на зов, она корежит слабое человеческое тело, выламывая кости, грубо, зло. И Кейрен, кажется, не способен сдержать крик…

…или вой?

Крик.

Удары колокола далекие, тревожные…

…его ищут?

Больно дышать. Холод внутри, кровь на снегу…

…лапы проваливаются, и мягкая чешуя не спасет от клыков… к ограде, пока есть шанс… есть, жила гремит в голове, и от злого голоса ее не отделаться.

По снегу. Проваливаясь по брюхо, увязая в сугробах, вырываясь из них прыжком, чтобы на следующем вновь провалиться и вновь вырваться.

Вперед.

Волкодавы — тени на снегу. Бредут, не смея приблизиться к зверю, они еще помнят — опасен. Но кровь дразнит. Кровь заставляет думать о слабости и ранах…

…царапины. Просто царапины.

Затянутся дома. Главное, в этот дом попасть… в их с Таннис квартиру, в которой Кейрен давненько не бывал… и наверное, выстыла совсем… но там есть кровать и пуховое одеяло.

Плед.

Запах Таннис… и сама она вернется, если Кейрен сумеет дойти.

Ограда. Черная вязь металла. Острые пики. Прутья стоят тесно, и за прутьями — своя охрана, но Кейрена она больше не волнует, как и псы, которые подбираются сзади. И обернувшись спиной к стене, он рычит. Его голос вплетается в рев ветра, и псы отступают. Не уходят. Ложатся на снег.

Ждут.

Пускай.

Обернуться — секундное дело, и, забыв о боли, которой как-то слишком уж много в последнее время, взлететь на ограду. Тело еще гудит, неловкое, не-свое, но Кейрен заставляет себя карабкаться.

Выше и еще выше.

Перевалиться через острия прутьев, кажется, опять бок рассадил… зверье по ту сторону отзывается воем… и люди спешат… вновь колокол гудит, но это, кажется, у реки…

— Стой!

Треугольная стрела зарывается в снег у самых ног Кейрена, и человек, споткнувшись, падает в сугроб, выбирается, отряхивается как-то очень уж по-собачьи. Он вытаскивает новую стрелу и возится с арбалетом…

…некогда смотреть.

И следующий оборот забирает крохи сил. А жила рядом. Звенит. Пьянит.

Дурман.

И перед глазами кровавые круги… надо уходить, он не справится… с одним — да, но их больше… Шеффолка стерегут… кто посмеет ослушаться короля?

Лающий смех.

Висельники тоже умеют веселиться, так ему сказали однажды… кто? Кажется, Три Щербины… имя забылось, а кличка вот нет. И зубы Кейрен помнил, которые росли через один и были черными, гниловатыми.

— А че, начальничек, я ж не лютовамши. — Три Щербины работал на улице давно и был, верно, не самым жутким злодеем Нижнего города.

Обыкновенным.

Грабил? Конечно.

Убивал? Случалось и такое, но, начальничек, это ж не со зла, а с похмелья, когда силушка-то прет и злость на весь мир. Вымещал, на ком попадется… что уж теперь говорить-то?

…почему он вспомнился? Сейчас, когда улица и снег. Дома с плотно запертыми ставнями, слепые, безразличные. Здесь нет случайных свидетелей и не будет.

Гонят.

Как волка гонят, идут сзади, свистят, громыхают. И зверь в Кейрене боится звуков. Он готов лететь, не думая о том, куда, лишь бы подальше…

— Ничего, начальничек. — Три Щербины скалился из темноты, потирая руки… не одну шею они свернули, а этот удивлялся, что народец слабый пошел, чутка пережмешь, а у него уже шея хрустнула. — На том свете сочтемся…

Поворот.

И человек в переулке. Стрела обжигает и без того разодранный бок, а человек, отбросив бесполезный арбалет, достает нож.

…нож-рыбка мелькает меж пальцев.

— А так могешь, начальничек? — Крысеныш не умеет улыбаться. Он некрасив. Белесый, длинноносый с вытянутым подбородком и маленьким сжатым ртом.

Он и вправду крыса, но из полезных, прикормленных.

Злится.

Ему кажется, что Кейрен виноват в его несчастьях, а Крысеныша жизнь не баловала.

— Гляди, начальничек… ты так не могешь небось?

Рыбка-клинок исчезает, чтобы появиться перед глазами Кейрена, лезвие почти касается кожи, и Крысеныш кашляет.

Или смеется?

Улыбаться он не умеет, а смеется вот так, будто в припадке заходится.

…Кейрен злил его. И не только его, если подумать… чужак, который так и остался чужаком… а все-таки странные сейчас мысли… и человек, заперший проход, играет с ножом.

Он уверен в себе.

А Кейрен не хочет убивать… он подходит медленно и рычит, поднимая спинной гребень, пусть и не столь внушительный, как у братьев. Нож замирает.

…не пропустит.

Подпустит ближе и ударит, на сей раз — не игра… и клинок вспарывает кожу над бровью. Новая боль оглушает. И Кейрен, почти теряя разум, смыкает клыки.

Кость хрустит.

И человек воет… он так громко воет, а рот наполняется горячей кровью…

Выплюнуть.

Бежать.

Пока есть силы и шанс. Он не услышал, как щелкнул арбалет. А ветер спрятал стрелу, которая пробила чешую, увязнув в легком… кажется, в легком, поскольку дышать сделалось невозможно. И земля, устав держать Кейрена, швырнула его в сугроб.