Восстание на Боспоре, стр. 80
5
– Дочь моя, – не удержался Саклей, – ты ослушалась меня, явилась в город без разрешения?
– Я шла всю ночь пешком. Шла, спасаясь бегством от разбойников, которые захватили твою усадьбу, разграбили и сожгли ее дотла!..
– Сожгли мою усадьбу? – ахнул Саклей. – Что же делали управитель, слуги?.. Откуда эти разбойники и как они осмелились напасть на мое имение?
– Да, они осмелились! Более того, их предводитель грозит напасть и на другие твои имения, разорить их! Имя предводителю – Пастух. Он выливает дорогие вина на землю, а ткани, меха и одежду бросает в огонь! – выпалила Гликерия, подняв руку, как вещая сивилла.
– Этот подлый раб, – вскипел Саклей, вскакивая со своего места, – которого я напрасно пощадил, заслуживает трижды лютой казни! Я сейчас же пошлю отряд конницы и тебя, Алцим, захватить всю шайку!
– Нет нужды посылать отряд, – в том же тоне продолжила девушка, – сам Пастух обещает быть здесь завтра, в день молений фиаса единого бога, и даже встретиться со своими единомышленниками. Они будут решать, как и когда разрушить Пантикапей! Они ждут помощи от Палака!
– Тьфу! Да разлетятся твои слова пылью! Откуда ты взяла такое?
Гликерия, возбужденная всем пережитым за истекшие сутки, сбивчиво рассказала старику обо всем, что видела и слышала во время нападения отряда Пастуха на виллу.
– Так они хотят собраться в самом городе и обсудить свои злодейские замыслы? – переспросил старик, встревоженно бегая глазами.
– Да, они намерены призвать рабов и крестьян к общему бунту!
– Да спасут нас боги!
Девушка не предполагала, что ее сообщение так подействует на Саклея. Такой решительный и уравновешенный, старик сейчас ежесекундно менялся в лице, переплетал пальцы маленьких рук, вскидывал брови и беззвучно шевелил губами, словно что-то шептал. «Неужели он испугался?» – в недоумении подумала девушка. Позже она узнала, что боязнь волнений и рабских бунтов засела в кости властителей боспорских, как неизлечимая болезнь. И стала немного понимать, что власть царя не так уж могущественна, что у царя есть причины для бессонных ночей. Трудно спать спокойно тому, у кого под боком тысячи голодных рабов, а за стеной города целое племя обозленных крестьян-сатавков.
Однако ей было близко и понятно стремление Саклея предотвратить разбойные действия рабов-повстанцев, которыми руководила одна страсть – разрушения и кровавой мести.
– Захватить, захватить всех разом! – вскричал Саклей. – Но нужно знать, где они соберутся.
– А если оцепить молящихся, загнать их в загородки для скота, что за городом, – предложил Алцим, – а потом каждого расспросить, откуда он. Тогда ни Пастуху, ни его дружкам не уйти от железного колеса и позорной казни!
– Ты прав, сын мой. Хорошие слова! Если мы поймаем их, то пытать будем нещадно и казним всенародно! Нужно дать понять черни, что всякое бунтарство карается лютой смертью!
Гликерия поразилась выражению лица Саклея, уже не добродушного и не милостивого. Черты его исказились и отражали ту злобу, жестокость и ненависть, которые всегда кипели в душах аристократов по отношению к народу. Она видела, что человек этот готов залить кровью все царство, только бы пресечь бунтарство рабов и крестьян. Может, он прав? Она пыталась оправдать это любовью к порядку и процветанию в Боспорском царстве. И вспомнила при этом странную и страшную фигуру дикого предводителя бунтарей в момент, когда он приказал разбить амфоры с лучшим вином и сжечь в огне бесценные заморские ткани и шкурки северных зверей. Но тут же в голову лезли руки голодных детей, что хватали хлеб из волосатых лап этого варвара, потом слова Евтаксии о голодной жизни деревни. Во всем этом было что-то непонятное. Она не могла понять чувств и мотивов, которыми руководствовался Пастух в своих злодеяниях, и в то же время ее неприятно взволновали признаки низкой злобы на лице доброго покровителя ее Саклея.
Она представила, что произойдет в день молений на площади, и холод пробежал по ее жилам.
Было ясно, что восставшие рабы не пощадили бы ни хозяев, ни их добра, если бы им удалось победить. В свою очередь хозяева готовы живьем съесть своих работников, буде они вздумают поднять голову и заявить о своих правах на хлеб и свободу.
Саклей задумался.
– Обсудим еще, – сказал он неуверенно, – как лучше сделать. Молельщиков много, и раздражать их едва ли будет разумно. Они вздумают сопротивляться, а в суете исчезнут первыми те, кого нам надо. Иди, Гликерия, в свой покой. Отдохни, подкрепись. А мы будем решать.
Вошел Аорс и доложил, что Форгабак просит срочно принять его.
– Кстати! Веди его сюда!
Форгабак вошел стремительно, его коричневые губы кривились в горделивой усмешке. Он поднял свои кулачищи и провозгласил, не обращая внимания на Гликерию и Алцима:
– Волею небес! О мудрый лохаг, правая рука государя! Ты должен достойно наградить меня! Я принес вести о заговорщиках. Они – в наших руках! Они собираются для тайного пьянства и крамольных разговоров на собрании фиаса. Завтра!
– Великие боги! – с подчеркнутым спокойствием отозвался Саклей. – Ты, видно, пьян, Форгабак. Ты хочешь получить большое вознаграждение за вести, давно нам известные.
– Как? – оторопел было лазутчик, потом рассмеялся и сделал хитрое лицо. Он знал, что лохаг был прижимист и скуп на оплату. – Нет, господин, ты не можешь всего знать, ты не знаешь, где они собираются!
– Знаю, на кладбище!
– Ага, – покраснел Форгабак, – это верно!.. Но кладбище велико, пока вы будете шарить в одном его конце, заговорщики сумеют улизнуть с другого!.. Где же именно?
Саклей пожал плечами. Форгабак расхохотался.
– И ты, господин, не знаешь имени того, кто собирает всех их!
– Знаю – Пастух!
– Пастух? – изумился танаит. – А я имею сведения о другом.
Он уже хотел произнести имя заговорщика, но Саклей остановил его движением бровей. Танаит осекся и забегал глазами вокруг, поняв, что погорячился.
Гликерия по знаку старика поспешила выйти. Но за дверью задержалась и прислушалась чутким ухом. До нее донеслось имя, от одного звука которого жаркое чувство внезапно сжало ее сердце.
– Савмак!..
Словно подстегнутая хлыстом, девушка поспешно прошла на галерею, что вела во двор. Разноречивые мысли и страшные предположения мелькали в голове. Со стремительностью, свойственной ее натуре, она готова была очертя голову принять смелое решение. Какое – она еще не знала.
Девушка с нетерпением подождала конца разговора противного танаита с Саклеем и, когда первый через несколько минут вышел из покоев, встретила его с решительным видом. Она протянула руку с кошельком – все, что оказалось при ней в момент нападения на виллу. Форгабак понял этот жест и смутился. Ему было неясно, чего хочет от него девушка.
– Скажи все, что знаешь об этом заговоре! – настойчиво, тоном приказания обратилась к нему Гликерия. – Кто его возглавляет и что вы решили делать?
После короткого колебания Форгабак заулыбался. Вид кошелька сделал свое дело. Он вздохнул лукаво, как бы стараясь показать, что не смеет противоречить и принужден сказать то, что являлось государственной тайной.
Встряхнув кошелек на ладони, он с удовлетворением щелкнул языком и спрятал деньги за пояс.
– Молодая госпожа напрасно волнуется, – оскалил он свои редкие зубы, – речь идет всего лишь о тайном сборище молодых рабов. Они хотят собраться в склепе Никомеда Проклятого во время моления фиаса. Я даже имен их не знаю, могу лишь сказать, что бывший царев любимец Савмак тоже будет там. Как известно, Савмак горд и мстителен. Он не может забыть, что был другом царя, потом стражем, а теперь стал, после драки с Олтаком, простым грузчиком в порту, мало что не покупным рабом. Что они затевают – тоже не знаю. Завтра выяснится, когда все они будут схвачены.
При этом Форгабак скривился и сделал руками такое движение, словно ловил кого-то.
– Схватят? – вздрогнула девушка. – А потом?