Восстание на Боспоре, стр. 126

– Экклезию собирать надо. Весь народ пантикапейский вывести на площадь! – подсказал из бочки Лайонак.

– Экклезию? – переспросил грек. – Где только вы ее соберете? Площадь-то ведь занята.

– Знаем, что народ гуляет на площади, по это не помешает. Гульню прекратим, площадь очистим!

– Какую гульню? – скривился насмешливо Пифодор. – Сейчас на площади толпятся сотни, а может, и тысячи голодных! И откуда только они выползли? Словно тараканы из щелей! Поют фиаситские песни и кричат разом: «Хлеба!.. Хлеба!..»

– Хлеба? – переспросил удивленный Атамаз, беря из рук женщины рушник. – У кого же они его просят, если все склады и пекарни открыты? Ешь сколько влезет!

– У кого просят? У нового царя! Теперь вы должны с новым царем ночи не спать, все думать, как прокормить эту ораву голодных и бездомных, что достались вам в наследство от царя Перисада!

И он рассмеялся своим беззаботным смехом, расплескивая вино на дорогую скатерть.

– А в складах уже ничего нет, – добавил он небрежно, – я сейчас прошел по всем улицам. Одни объелись и опились, еле дышат. А другие только понюхали, чем хлеб пахнет. Все растащили, размотали! Народ проворный!

– Ладно, разберемся, – пробурчал Лайонак, обтираясь полотенцем. – Тебе, Пифодор, надо одно дело свершить немедленно – царское!

– Говори, сделаю, если смогу.

Лайонак отвел его в угол зала и стал шепотом что-то толковать, показывая на дверь мокрой еще рукой.

– А, понимаю, – кивнул головой пират, – в воду, значит, с камнем на шее.

– Какая шея, когда голова-то отрублена!.. Иди забирай тело – и в воду его тайком! И молчок об этом!

– Понял, иду! Оставляю вам князя Фарзоя. Позаботьтесь о нем, он тоже давно не мылся и не брил бороды.

Напевая что-то веселое, родосец исчез.

Появился Савмак. Все замолчали, устремив взоры на его статную фигуру и лицо, гладко выбритое Бунаком. На царе были надеты узкие замшевые штаны и цветной кафтан, опоясанный золотым поясом с самоцветами. Левое плечо закрывал пурпурный плащ, застегнутый на правой стороне драгоценной фибулой. К поясу был пристегнут короткий меч в дорогих ножнах, покрытых золотыми фигурами и зверями, с рубиновыми блестками.

Из-за спины Савмака выглянула лукавая физиономия Бунака. Он бегал глазами по лицам друзей, как бы спрашивая: «Ну, каков наш царь?»

Друзья встретили преображенного Савмака дружными криками:

– Слава боспорскому царю!.. Слава Савмаку!..

Фарзой пристально вглядывался в черты лица нового царя, в которых прочел решительность человека, прошедшего через огонь борьбы, закаленного в горниле страданий. Рабство, пытки и лишения оставили на его щеках аспидный оттенок нездоровой бледности, но могучая шея и каменные плечи выказывали огромную физическую силу, не сломленную ни пытками, ни невольничеством.

«Муж достойный!» – подумал князь, испытывая чувство восхищения героем минувшей ночи, что взмыл как белоперый кречет из черной бездны позора и унижения в недосягаемую высь и горделиво оседлал подоблачную вершину царской власти.

Царь выглядел внушительно, его глаза горели внутренним пламенем. Атамаз хотел отпустить какую-то шутку, но прикусил язык. Все склонили головы. Увидев Таная и Абрага, Савмак быстро подошел к ним и обнял каждого.

– Разоружили врагов?

– Разоружили, государь, – ответил Абраг с присущей ему солидностью, – сопротивление всюду прекратилось. Отряды воинов накормлены, отдыхают. А свежие люди направлены на побережье, охранять земли твои от вторжения врагов!

– Не мои земли, Абраг, а исконного хозяина – сколотского народа! Хочу, чтобы сатавки снова почувствовали себя дома на земле отцов своих!

Все еще красными от усталости глазами царь обвел всех, словно ожидая подтверждения своим словам. Взгляд его упал на взъерошенного босяка, стоявшего поодаль.

– А это кто?

– Фарзой я, – выступил князь на шаг вперед, – раб-гребец с «Арголиды», помилован тобою ночью. – Простым воином хочу быть в твоем войске!

– А, ночной буян! – улыбнулся Савмак. – Привет тебе, брат мой! А кем тебе быть, – еще решим. Ты, Бунак, преобрази князя-то! Я считаю – он гость наш из великой Скифии, хотя и попал к нам не совсем прямым путем!

С этими словами царь подошел к Фарзою и обнял его, поцеловал. Оба имели почти один рост. Савмак выглядел покрепче и был чуть повыше.

– Эй, толстуха! – крикнул Бунак женщине. – А ну, разводи очаг да согрей еще котел воды! Да поживее!

– А теперь, – обратился Савмак к друзьям, – надо поговорить о дальнейшем.

– Мы готовы, – ответили те, – только вот Пифодор говорит странное – будто голодные хлеба просят, всю площадь заняли?

– А где Пифодор?

– Отослан за делом.

– Слушай, Атамаз, тебе надо заняться этим. Увеличить выпечку хлеба и начать раздачу хлеба голодным.

– О Савмак, – ответил Атамаз, – я уверен, что там есть голодные, но немало и просто бездельников!

– Все равно, потом разберемся, а сейчас хлеб должен быть для всех!

– В том-то и дело, государь, – почесал затылок Абраг, – что я не хуже Пифодора разглядел, как растаскивали люди хлеб и продовольствие. Будет ли из чего завтра испечь лепешки для войска – не знаю. Я своих еле накормил, все склады уже пусты, в них пьяные спят да крысы бегают. А еще узнал я от людей, что в деревне дела творятся удивительные. Видишь ли, Перисад и его богачи в городе хлеба помногу не держали, имели склады за городом, в имениях и виллах. Этот-то хлеб сейчас Пастух раздает крестьянам без всякой меры, вот так же, как и в городе. Тащи, бери – и все тут!.. Раньше каждый день поступало в Пантикапей зерна до ста возов, а сегодня еще не поступило ни одного!

– И не поступит! – крикнул Атамаз.

– Возможно и так, – склонил голову Абраг, – ибо Пастух, вместо того, чтобы наладить подвоз хлеба в город, пустил пшеницу на расхищение.

– Да когда он успел сделать это?

– Посеять и собрать, государь, долго, а растащить можно очень быстро. Сейчас городу нужен не один хлеб, но и крупы, и мясо. Иначе рабы проспятся, проголодаются и сами пойдут в деревню шарпать по крестьянским дворам, как то делали дандарии или фракийцы.

– Сохрани боги! – взволновался Савмак. – Этого допустить нельзя! Городские рабы и крестьяне – братья, их горе сдружило! Если они поссорятся, передерутся, то конец их вольной жизни!.. Нагрянут Митридатовы рати и всех посадят на колья!.. Надо убедить крестьян, чтобы они сами хлеб в город везли!..

– Мало всего этого, ведь сейчас время сева! Кто царские поля засеет?

4

Фарзой взял в руки металлическое зеркало, какие выделывала тогда Ольвия, заглянул в него и отшатнулся, словно увидел собственную смерть.

– Кто это? – глухо спросил он. – Неужели я?

Царь и его советники, прервав разговор, обернулись к нему с улыбками.

– Ты испугался самого себя? – спросил Савмак. – Не удивляюсь, ведь я и все мы, вчерашние невольники, такими были. Но мы уже сняли с себя эту хозяйскую шелуху. Впрочем, посмотри, кое-что еще осталось.

С этими словами он развязал тесемки мягких сапог, что удерживали концы шаровар в голенищах, и закатал штанину. Фарзой мог увидеть на сильной, мускулистой ноге царя язвы и синеватые пятна, присыпанные желтым порошком.

– Это Бунак притрусил мне болячки тертой травой безыменкой. А получены эти украшения в рыбозасолочных ваннах царя Перисада… Иди, брат и гость мой, отдохни, смой с себя скверну невольничества, которая тебя так перепугала. Бунак не только хороший рассказчик и весельчак, но также и цирюльник. Он мигом сделает тебя опять молодым и красивым.

Фарзой почувствовал себя лишним и поспешил выйти. Он и здесь остался верен себе. Родосская школа эллинской вежливости и осторожности не забывалась им, как и в бытность другом Палака. Он сдержанно принял ласку Савмака, твердо зная, что сильные мира сего весьма чувствительны к их почитанию и поддаваться их дружескому тону не всегда можно.

С мыслями о новом царе и неясными представлениями о будущем князь разделся и опустился в горячую воду мраморной ванны, в которой мылись Спартокиды. Его сразу охватило чувство неги и успокоения, какого он давно не чувствовал.