Запретный камень, стр. 23

Сто девяносто семь дней.

То и дело останавливаясь, она двинулась через мраморный зал. Дыхание становилось все спокойнее, пока наконец не выровнялось. Ей нравились эти прохладные залы. Ее имение. Ее убежище. Царство каменного безмолвия.

Как ей не хватало долгих дней безмолвия, в которых не ревут моторы, не стрекочут на все голоса эти глупые, бездарные людишки. Наверное, потому ее притягивало бесконечное ночное небо, как луна притягивает приливы. Небо окутывает землю черным саваном, осыпанным серебряной пылью. Ледяное небо. Ледяную землю. В ледяной тишине.

Галина прикоснулась к шраму на шее, будто спрашивая совета, что делать дальше. И через двойные двери вышла в следующий зал – просторнее и выше первого.

Там, под лестницей, слева по коридору, открывался ход в самую дальнюю часть замка. По пути Галина несколько раз замедляла шаг, любуясь мозаикой дубовых плит, которыми были обшиты стены, и наконец с довольной улыбкой остановилась перед главной гордостью своей коллекции. Семь неизвестных портретов Поля Гогена – семь настроений художника в разное время суток, запечатленных несравненным Ван Гогом в Арле в 1888 году, и восьмой портрет, «Гоген – святой Иоанн», написанный им же по памяти на смертном одре в Овер-сюр-Уаз. Какова же истинная стоимость этих полотен? Сотни миллионов долларов? Миллиард?

А вот тринадцать рисунков углем на пергаменте. Историки бы опознали в них давно утраченных «коней Микеланджело». Интересно, как бы они отреагировали, узнай, что эти наброски уцелели?

Или взять инструмент, хранящийся под стеклом в конце коридора: тросточка для прогулок, в кончике которой спрятано лезвие, выскакивающее при нажатии кнопки. Трость-рапира, созданная самим Леонардо да Винчи. Как оценивать вещи, величие которых не с чем соизмерить?

Но все эти сокровища – тлен, если вспомнить то, чего она жаждет больше всего. Двенадцать Реликвий наследия Коперника.

Галина снова свернула за угол, спустилась по лестнице, прошла через две небольшие библиотеки, галерею – и оказалась в самом сердце дома.

Встав точно в центре мраморного пола, она взглянула на сложную, искусно собранную мозаику у себя под ногами. Мифическое морское чудовище. Надавив каблуком на центральную плитку мозаики, она беззвучно произнесла:

– Кракен…

Пол медленно поехал вниз – один этаж, второй, третий – и без единого звука остановился в просторном подвале.

Арсенал.

В огромном круглом зале было прохладно: умная электроника поддерживала необходимую температуру, чтобы защитить уникальное и хрупкое оружие, хранившееся на его стенах. Галина сошла с платформы, и та вернулась наверх, став частью потолка в виде купола, усеянного созвездиями. Ночной небосвод придумал и расписал в 1520 году художник Рафаэль по заказу последнего Гранд-Мастера Тевтонского ордена – Альбрехта Гогенцоллернского, или Альбрехта Великого.

Галина медленно приблизилась к висевшим на стене картинам. Стук ее каблуков по мраморному полу отдавался гулким эхом в потолке.

С огромного портрета на нее смотрел сам Альбрехт. Перед этим полотном, написанным в 1519 году, она провела столько часов, что знала каждую морщинку на лице Гранд-Мастера. Крупный нос, твердый подбородок, пышные бакенбарды, угли глубоко утопленных глаз под волевым изгибом бровей. Ей казалось, она слышит его голос, и он обращается только к ней:

А рядом висит портрет молодой женщины. Она моложе Галины, она больна, смертельно больна, она – жена Альбрехта. В начале XVI века женщины мало походили на нынешних. Судьбы их были горьки, а жизни коротки.

Несмотря на тяжелую болезнь, о которой упоминалось во многих документах, эта девушка обладала изысканной внешностью: бледное, как алебастр, лицо обрамляли золотисто-каштановые волосы, уложенные в косы по последней моде итальянского двора. Лицо, написать которое мечтали все творившие в те времена художники.

Галина смотрела, не отрываясь, на эти портреты. Две души, которые давным-давно разделила смерть. Дух Тевтонского ордена был в ее крови точно так же, как и у этих двоих. Она росла, осознавая мощь Ордена, ни на мгновение не забывая о том, как тесно переплелась история рыцарей с историей ее семьи. О жертве деда. Об ужасной смерти отца. О сотнях безжалостных лет, которые привели к тому, чтобы она появилась на этом свете здесь и сейчас. И конечно же, о Магистре – ученом, астрономе и фехтовальщике Николае Копернике, сыгравшем в истории ее рода ничуть не меньшую роль.

Все усилия своей жизни Галина направляла на то, чтобы вернуть сегодняшнему Ордену былую мощь. Любыми средствами – включая ложь, тайные заговоры, предательства и убийства. Это было нелегко. Но на кону стояли слишком высокие ставки. Умом Галина не уступала красоте той девушки, умирающей жены Альбрехта. И доказала, насколько она ценна, престарелым деспотам и их бесчисленным прихвостням, захватившим руководство Орденом. За четыре года из жалких останков организации она выстроила современную корпорацию мирового масштаба. Обширную, разветвленную, влиятельную – и при этом абсолютно невидимую для посторонних глаз.

Теперь же, когда она добралась в пирамиде власти Ордена почти до самой вершины, задача у нее оставалось только одна: заполучить все Двенадцать Реликвий. Первой из которых она вот-вот завладеет. Та приведет ко второй, вторая – к третьей. Она помнила строку Заклятья: «Первая приведет к последней». И тогда в ее руках окажутся все двенадцать. Защита Хранителей сломлена, Генрих Фогель найден – начало положено. Но она шла к этому слишком долго. Целых четыре года. Остается чуть более полугода для того, чтобы все завершить. Но внезапно в игре появились новые игроки. Новые Хранители. Дети.

Галина знала: детей недооценивать нельзя.

Она и сама была ребенком не так уж давно.

Взгляд ее упал на первое в мире ручное огнестрельное оружие – деревянную рукоять с закрепленным на ней стволом. «Пистолу» изобрели в XII веке в Богемии.

– Мило, но ненадежно. Куда лучше вот это…

И, все еще под впечатлением от портретов, она позволила слезинке из голубого глаза скатиться по щеке, пока снимала со стены титановый арбалет с газоотводом и лазерным прицелом.

Глава двадцать шестая

– Ты сидишь на моей ноге, – сказала Лили.

– А что твоя нога делает на сиденье? – парировал Даррел.

– Лежит. Я так сижу.

– С чего бы?

– С того бы!

– Bitte beruhigen, bitte! – обратился к ним водитель трамвая, сбрасывая скорость перед очередной остановкой: похоже, он останавливался на каждом углу.

Бекка шепотом перевела:

– Он сказал «Пожалуйста, успокойтесь!»

Лили что-то буркнула себе под нос. Оказывается, по ночам здесь просто толпы пассажиров, и все толкаются. Как обычно в таких ситуациях, когда из-за маленького роста на нее никто не обращает внимания, Лили пришлось поработать локтями и хорошенечко попихаться, чтобы достать планшет. Мне, практически мозгу нашей компании, нужна отдельная комната, чтобы поработать на компьютере, а они!..

Тогда Лили отвоевала немного места и достала планшет.

Даррел зарычал и притиснулся к Вейду, а тот – уж Лили-то такие вещи замечает! – изо всех сил старался держать дистанцию с Беккой.

Дядя Роальд стоял на ступеньках трамвая и пальцем водил по карте.

– Совсем немного осталось. Всего девять остановок. И парочку кварталов пешком.

– Надеюсь, кварталы маленькие. Нам всем поспать не мешает, – заметил Даррел.

Бекка смотрела на мокрые от дождя улицы.

– Сон. Кажется, я слышала это слово. Хочется закутаться в одеяло и носа оттуда не высовывать.

Планшет загружался. Лили вдруг поняла, что подруга тоже растеряна, нервничает и переживает, как и они все, и что сейчас самое время сказать ей примерно то же – «Пожалуйста, успокойся!». И плевать, что Бекка никогда не психует и не совершает глупостей. Ну и что? Бекка есть Бекка. Всегда спокойная, задумчивая. На ее месте Лили не могла представить никого другого. С другой стороны Даррел…