Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том I, стр. 1329

Он поднимает взгляд на здание, давшее приют Воинству Крестоносцев. Среди местного населения оно известно как Община. Это величественное сооружение, украшенное оскалившими пасти золотыми львами, рифлеными колоннами и статуями воинов и увенчанное пробитым молнией куполом из черного гранита. Еще одним украшением служит фреска над портиком, изображающая воинов-героев. Широкий проход перед входом вымощен огромными каменными плитами, на которых высечены названия миров, приведенных к Согласию легионами Астартес.

На этих камнях каждый день появляются новые надписи. Нагасена задумывается, что испытывают эти солдаты при виде знаков побед, одержанных братьями, тогда как сами они оказываются все дальше и дальше от переднего края борьбы за господство Империума.

— Какие будут приказания, господин? — спрашивает Картоно.

Он не вооружен, но и без оружия опасен для врагов. Его бывшие хозяева воспитали и обучили его так, что он сам стал оружием. Многие люди недолюбливают Картоно, хотя почти никто из них не может объяснить причин своей неприязни, однако Нагасена давно привык к его присутствию. Он смотрит на солдат, уверенных, что они надежно укрыты в лабиринте раззолоченных переходов и колонных залов, которые окружают эту часть Императорского Дворца, словно драгоценное ожерелье шею фаворитки.

Три тысячи солдат ждут его сигнала к атаке, а Нагасена сознает, что этот знак станет знамением гибели многих из них. Возможно, всех. Охота не доставляет ему никакого удовольствия, а сегодняшняя не нравится особенно. Он жалеет, что не может вернуться в свою виллу в горах, где он смешивал краски и ухаживал за садиком. Но здесь его желания и склонности не имеют значения. Перед ним поставлена боевая задача, и его долг — повиноваться. Приказ понятен, а нравится он или нет, это несущественно.

— Картоно, иди за мной, — приказывает он, ступая на дорогу великих побед.

Картоно, удивленный неожиданным решением своего господина, семенит следом. Из вокс-бусины, вставленной в ухо, раздается голос Головко, но Нагасена вытаскивает ее, и возмущенные упреки смолкают.

— Теперь им уже наверняка известно о нашем приближении, — говорит Картоно, и Нагасена кивает в ответ.

— Одно лишь наше присутствие должно было встревожить хотя бы одного из них, — говорит он. — Неужели ты считаешь, что такой многочисленный отряд вооруженных людей может приблизиться к этому месту без ведома его обитателей?

— Я думаю, это невозможно, — соглашается Картоно и оглядывается. — Генерал-майор будет недоволен. Он доставит нам лишние неприятности.

— Это не самая серьезная проблема, — говорит Нагасена. — Я был бы очень рад, если бы удалось пережить это утро. Вероятность того, что все мы здесь погибнем, очень высока.

Картоно качает головой.

— Вы сегодня чересчур мрачно настроены.

— Возможно, — говорит Нагасена, когда они вступают на ступени, ведущие к входу в Общину. — Мне претит подъем до рассвета. Это кажется мне невежливым.

Картоно хорошо изучил его настроение. Нагасена устал от охоты, но этот приказ поступил от человека, облеченного высшей властью. Отказаться было невозможно.

Сквозь шелковые одеяния проникает утренняя прохлада. Зная об особенностях сегодняшнего противника, Нагасена не стал требовать, чтобы Картоно облачился в лакированные доспехи из литого керамита и адамантина.

Кто-то вышел к колоннам портика наверху, и сердце Нагасены забилось чаще. Его глазам предстала фигура воина, высокого и широкоплечего и при этом неожиданно стройного и грациозного, — его физическое совершенство явно было обусловлено генной модификацией. Слишком длинные волосы собраны на затылке в тугой хвост, на широкоскулом лице врожденное непроницаемое выражение, обычное для его рода. Нагасена с удовлетворением отмечает, что на воине нет доспехов, по-видимому, он не собирается вступать в бой. Его пурпурное одеяние отделано кремовой каймой, на груди покоится нефритовый скарабей, оправленный в янтарь.

Воин следит за поднимающимися по лестнице Нагасеной и Картоно все так же бесстрастно, без малейших эмоций на лице. Нет, это не совсем так. Едва заметный изгиб кончиков губ и напряжение мелких мышц вокруг глаз выдают владеющую им печаль. Наконец Нагасена поднимается на последнюю ступень и останавливается перед воином, который возвышается над ним, словно легендарный oни [177]. В старинных легендах говорится, что oни — опасные, уродливые, рогатые и зубастые — водятся в горах.

В этом воине нет никакого уродства, это безупречное существо.

— Oни-ни-канабо, — шепчет Картоно.

Нагасена кивает, признавая уместность его слов, но ничего не говорит.

Воин тоже кивает.

— Oни с железной дубинкой? — спрашивает он.

— Эти существа известны своей непобедимостью и неукротимостью, — отвечает Нагасена, удивленный тем, что воину знакомо древнее наречие Старой Земли.

— Мне это известно, — говорит воин. — Про них говорят «сильнее сильных», однако их внутренняя сила поддерживается особыми манипуляциями или средствами. Очень подходяще.

— Ты Атхарва? — спрашивает Нагасена, догадываясь наконец, откуда воину известно их тайное наречие.

— Я свободный адепт Пятнадцатого легиона Атхарва, — подтверждает воин.

— Тебе известно, зачем мы здесь?

— Конечно, — отвечает Атхарва. — Я ждал, что вы появитесь раньше.

— Я бы удивился, если бы ты нас не ждал.

— Сколько солдат вы привели?

— Чуть больше трех тысяч.

Атхарва ненадолго задумывается.

— Столь малая численность оскорбит моих братьев. Для пущей уверенности ты должен был собрать больше людей.

— Многие считают, что и этого достаточно.

— Посмотрим, — произносит Атхарва, словно речь идет о каких-то абстрактных понятиях, а не о чудовищной растрате жизней имперцев.

— Ты тоже будешь сражаться против нас, Атхарва? — спрашивает Нагасена. — Я надеюсь, что этого не случится.

— Ты привел своего любимца в надежде, что он меня разубедит, — отвечает Атхарва, указывая жестом на Картоно. — Но неужели ты считаешь, что он способен меня остановить, если я решу вас убить?

— Нет, но я надеюсь, что его присутствие может заставить тебя задуматься.

— Я не буду сражаться против тебя, Йасу Нагасена, — говорит Атхарва, и печаль в его глазах становится мучительно откровенной. — Но Тагоре и его братья пройдут по Багряной Тропе раньше, чем позволят себя одолеть.

Нагасена кивает.

— Пусть случится, что должно.

Пролог

Абир Ибн Халдан выдохнул, и в образовавшемся облачке пара увидел миллиарды образов — слишком многочисленные, чтобы принимать их всерьез, но тем не менее занимательные. Перевернутая дуга предвещала опасность, плотная двойная спираль указывала на легионы Астартес, а темное пятно — на черную планету, чью цивилизацию катастрофическая война и прошедшие тысячелетия обратили в песок и пепел.

Холодный, отдающий металлом воздух зала мысли был неподвижен, но в нем чувствовалось напряжение.

Это вполне понятно, но и без того нелегкая задача общения становится еще труднее.

Присутствие хора из тысячи астропатов отдавалось в мозгу Ибн Халдана гулом далекого океана, каким он ему представлялся. Ибн Халдан никогда не видел количества воды большего, чем запасы в огромных цистернах, зарытых в непроницаемых для света подземельях Урала и Альп, но жизнь любого астропата окутана сплошными метафорами.

Сейчас присутствие астропатов было неактивным и представлялось глубоким резервуаром энергии, в котором он очистит ожидаемое видение от хаотических образов, чтобы превратить в последовательное и легкочитаемое сообщение.