Путеводитель по оркестру и его задворкам, стр. 12

Как всякий музыкант и ответственный отец, Иоганн Себастьян Бах учил детей тому, что он умел делать сам, а именно музыке (с этой позицией вы знакомы по уже прочитанным главам). Вечером, ложась спать, он усаживал детей по очереди за клавесин и под их занятия засыпал. Похрапывание гения для юных Бахов однозначно свидетельствовало о возможности тихонько отползти от клавесина. И вот однажды средненький, Эммануил, так оперативно отреагировал на этот сигнал об окончании занятий, что удрал даже не закончив музыкальную фразу. Бах какое-то время ворочался в постели, потом, не выдержав, вскочил и, натыкаясь на мебель и матерясь на старонемецком, подбежал к клавесину и разрешил аккорд. После чего все во Вселенной, с его точки зрения, встало на свои места, и через минуту он уже крепко спал.

Можете проверить на ком угодно — ни один музыкант не в состоянии бросить фразу на середине. То есть заставить себя усилием воли — да, но кошки будут скрести, и это будет очень некомфортно.

Уж не знаю, с чем это связано, но ответственность музыканта во время исполнения заметно превосходит реальную значимость происходящего. Если он поранил палец и ему просто больно играть или у него треснула губа, он все равно доиграет свою фразу, он сыграет все, что сможет, и даже больше. Возможно, даже осознавая, что, в принципе, без этого можно было бы и обойтись. Не знаю, остановит ли настоящего музыканта ядерный изрыв, но, по крайней мере, рассказы про игру музыкантов до последнего момента на тонущем «Титанике» имеют свою психологическую основу именно здесь.

Было бы большим упущением с моей стороны, если бы я не упомянул явление, по своему воздействию на ослабленную неврастенией творческую душу музыканта равноценное контрольному выстрелу в печень. Это любительское музицирование на пиянине. Дети не в счет, их как раз жалко. Этой формой садизма массового поражения грешат, как правило, девицы из приличных семей в промежутке между наступлением пубертата и замужеством, а также романтические дамы бальзаковского и постбальзаковского возраста. Само по себе музицирование вполне добродетельно и похвально. Критична здесь экстравертивная направленность мероприятия: без случайно попавших в зону поражения жертв мероприятие лишено смысла.

Маленькое и очень лирическое отступление

Юная дева, приманивающая самцов своего вида с помощью вокала под собственный аккомпанемент на лютне, цитре, фортепиано…

Эта классическая сцена достаточно ярко описана в литературе и прочем искусстве, видимо, вследствие распространенности этого типа брачных игр и высокой их результативности.

Итак, отель в Рурмонде, Голландия. Огромный холл на первом этаже с роялем и пальмами. За пальмами сидит пожилая супружеская пара и ловит жениха для дочери на живца. Живец в образе голландской девушки мясомолочной породы сидит тут же в центре зала за роялем и романтично голосит, аккомпанируя себе. Мама умиляется. Все по школе. Откуда они, бедные, могли знать, что в отеле одни музыканты?! Вот никогда не угадаешь…

События, подобные этому, ставят под сомнение справедливость и незыблемость базового конституционного принципа «В музыканта не стрелять».

Отдельный узкопрофессиональный кошмар — это услышать внутри себя или из какого-нибудь радио знакомое произведение. Ты его тысячу раз играл, помнишь о нем все — технические проблемы, особенности, вплоть до расположения нотного текста на странице, пальчики шевелятся сами, даже помнишь, в каком месте обычно киксует труба, но что это такое — хоть убейте. И не можешь успокоиться, пока кто-нибудь не подскажет, что это за произведение. Независимо от того, «Танец маленьких лебедей» Чайковского это или «История солдата» Стравинского.

И в самом конце немного хорошего.

Иногда, не так часто, как хотелось бы, музыкант чувствует себя если не Богом, то по крайней мере небожителем. Такое бывает в тех редких случаях, когда здорово сыграл что-то значимое — или соло, или прошел очень удачный концерт…

Это ощущение продолжается очень недолго, и музыкант возвращается к своему естественному состоянию несчастного неврастеника.

Ужасы и кошмары

Для начала классический набор ночных профессиональных кошмаров. Он невелик.

Сюжет первый. Концерт. Сначала отваливается один какой-нибудь клапан. Пока я удивляюсь, отваливается другой. А дальше по нарастающей. В результате в руках остается только деревянная часть гобоя, которая плавно из черной превращается в коричневую труху, медленно осыпающуюся на пол. Просыпаюсь.

Сюжет второй. Опаздываю на концерт. Начало сюжета — я уже за кулисами. Скоро соло. Надо успеть. Ползу под ногами музыкантов, стараясь ничего по дороге не уронить. Как правило, просыпаюсь раньше, чем успеваю доползти.

Любой психоаналитик за небольшие деньги вам скажет, что все эти сновидения основываются на наборе фобий, имеющих корни в реальной действительности.

Сюжет первый является некоторым художественным преувеличением того неоспоримого факта, что этот чертов инструмент в принципе не приспособлен для выполнения тех задач, для которых его используют. В этот сюжет укладываются все технологические обломы. Когда у тебя просто так разваливается трость. Когда у тебя на концерте лопается пружинка, и ты успеваешь незадолго до сольной катастрофы заклинить болтающийся клапан половинкой бельевой прищепки, которую выдали, чтобы ноты не улетали. Когда ты дуешь под клапан, чтобы удалить оттуда хлюпающую воду, а улетает отклеившаяся подушка. Когда подушка, наоборот, приклеивается к гобою, и клапан не открывается, а оттопырить его нечем, потому что руки и рот заняты. Когда у тебя вывинчивается винтик — и когда этот винтик, наоборот, перетягивается, и клапана перестают двигаться. Когда у тебя незаметно смещается одно колено гобоя относительно другого, и между ними перестает работать передача, а часть клапанов не открывается. Когда гобой просто разрегулировался или, не дай господь, лопнул. Когда, в конце концов, в особо ответственных случаях приходится держать на концерте второй рожок, потому что неизвестно, что и в какой момент может выкинуть первый.

Сюжет второй имеет меньше оснований для своего существования. Тем не менее является общим для подавляющего большинства оркестровых музыкантов.

В жизни он однажды реализовался у меня абсолютно идентично сновидению, но почти с комическим оттенком.

Была репетиция в Concertgebow в Амстердаме, в которой я был занят очень даже не сразу. Я уже не помню, в чем было дело, но мне позарез куда-то надо было съездить. И я попросил маэстро (это был Артур Арнольд), чтобы он меня отпустил под честное слово, что к своему рожковому соло я вернусь. А дальше было абсолютно как во сне. Я опаздывал. Из-за кулис вывалился тактов за двадцать до вступления. И вот так же, как во сне, проползал к своему месту. Хорошо, успел SMS коллегам послать — они все подготовили. И инструмент собрали, и трость размочили. Вступить успел. Маэстро мне подмигнул и показал большой палец.

Сюжеты из жизни драматургически гораздо интереснее и разнообразнее и дадут фору любому сновидению.

Сюжет первый. Ты пришел не туда. Это когда на автомате ты являешься в БЗК (Большой зал консерватории) вместо филармонии и выясняешь это, когда приходишь в сознание, уже выйдя из метро. Хорошо, если есть запас времени.