Великое делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и его собаки Альмы, стр. 38

Фрезер собрал усилитель почти на глазах у монахов. Ночью в своей камере на зажженной спичке он лудил медные проводники, наматывал сопротивления. Днем пропаивал особенно важные узлы длинным медным прутом. Со скучающим видом он помешивал этим прутом раствор канифоли, якобы по моему заданию, время от времени раскаляя его на огне газовой горелки. Быстрое движение — и блестящая слезка пайки ложилась на свое место. Это был самый ловкий фокус, который я когда-либо видел.

Мы особенно старательно работали последние дни, и во дворе выстроились штабели баллонов с мнемоналом. Некоторый проблеск доверия выразился в том, что мы теперь могли ходить друг к другу в кельи почти в любое время.

Альма вернулась на пятый день. Монахи чуть ли не обнюхали ее, но Фрезер, встретив ее у лазейки, успел снять с ошейника записку и пистолет-ракетницу! Содержание записки нас удивило, обрадовало и насторожило.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Жак Фрезер продолжает записки. — Побег. — Как свершилось Великое Делание

«Жак Фрезер продолжает эти записки. Карла Меканикуса больше нет. Я знал, что Карл держит свои дневники в термосе. Мой долг довести до конца историю его жизни…

В тот день, когда вернулась Альма, ко мне в келью заглянул «мой» монах.

— Идите к доктору Меканикусу, — сказал он. — Через час по коридору нельзя будит ходить. До самого утра двери будут заперты.

Я отправился в соседнюю келью и передал Карлу это предупреждение.

— По коридору нельзя будет ходить? Так он сказал? — переспросил меня Карл. — Жак, они что-то затевают! По-моему, здесь ожидается какой-то съезд.

— Съезд? Действительно, зачем им столько мебели?

— Да, да, сюда съезжаются какие-то гости. Конгресс подлецов, не иначе!..

— У меня все готово, — сказал я. — Пустим Альму…

Я постучал в дверь и попросил разрешения прогулять собаку по двору.

— Только быстро! — сказали мне. — Через полчаса закроем двери на засов, таков приказ.

Мы вышли наружу, и я, наклонившись к Альме, подробно объяснил, что ей нужно делать. Карл ждал меня у двери с микрофоном в руках и свернутым тонким проводом. Я приоткрыл дверь. Альма взяла в пасть микрофон, быстро побежала по коридору и спряталась в темной нише возле стрельчатых дверей в зал. Провод развернулся вслед за ней, и в коридоре было достаточно темно, чтобы его никто не заметил.

Через несколько минут дверь заперли. Охране было не до нас, и мы могли приняться за усилитель. Не скажу, что он мне удался, но слышно было довольно отчетливо. Вот открывается дверь, скрип… Я время от времени выключал и включал усилитель, так как очень боялся за самодельные батареи. Их могло хватить только часа на два. Вдруг в динамике что-то зашумело, казалось — его внесли в зал театра и вот сейчас раздастся музыка.

Мы прильнули к нему, и Карл сказал:

— Альма вошла в зал! Выключай, немного подождем.

Мы слышали шум переставляемых стульев, голоса многих людей.

И вот в наушнике раздался голос. Знакомый голос…

— Наш гость, — сказал Карл, — тот, кто приказал сделать обыск.

Я кивнул.

Шум вскоре прекратился. И то, что мы услышали, очень быстро заставило нас забыть обо всем.

— Аббат Гильд здесь? — спросил тот же голос. — Здесь. Благодарю вас… Господин д'Аку? Также здесь… — Наступила пауза, по-видимому председательствующий на этом собрании собирался с мыслями. — Мне трудно начать, господа! — произнес наконец тот же голос. — Я волнуюсь…

В зале раздался легкий шум. По-видимому, слово «волнуюсь» никак не подходило к нашему знакомому.

— Да, господа, я волнуюсь! — строго повторил голос, и шум мгновенно оборвался. — То, что предстоит нам сегодня, почти не имеет примера в истории. Я горд, я счастлив, я ослеплен перспективами нашего будущего, торжественностью этой минуты! И в то же время мне страшно. Да, мне страшно за тех, кто осмелится покинуть нас, за тех, кто изменит нам… Мне страшно за них, братья! Предоставленные самим себе, лишенные опоры в нашем братстве, они исчезнут, как исчезают мотыльки при дуновении первого холодного ветра… Но ничто не рождается заново, все только повторяется, господа. Более трехсот лет назад великий Игнатий Лойола [39] основал орден иезуитов. Могучий и обширный орден понес имя Иисуса в самые отдаленные уголки мира. Дипломаты и полководцы, священники и писатели, скромные миссионеры — они были верными и храбрыми, гибкими и решительными воинами Креста! Шесть лет ждал Лойола признания ордена иезуитов Римом… И Рим признал могучий орден иезуитов и возложил на него великие задачи и большие надежды… Мы являемся самым передовым отрядом католической церкви. Обогащенные опытом предшественников, используя все удивительнейшие откровения божественного разума, которые часто приписывают отдельным ученым — по сути дела, слепым орудиям в руках господа, — мы выполним предначертания нашей святой римско-католической церкви!

Но, чем выше цель, тем труднее к ней путь. Упорство в заблуждениях, непонимание того, что в измененных условиях должна проявляться высокая гибкость, нанесли ужасный, но поправимый вред престижу нашей, единственно верной, единственно истинной религии…

Наступили новые времена, господа. И, хотя политика Рима, непогрешимая и величественная, вела все к новым и новым победам, большие потери устлали наш великий путь. Я должен напомнить вам, господа и братья, время, когда над землями, где мы сейчас собрались, развевалось знамя фашистской партии. Увы! — это время осталось в прошлом. Яростный и верный борец против международного большевизма — фюрер не понимал подчас наших усилий, и щедрая рука, которую ему протягивал святой престол, нередко оставалась висеть в воздухе. Но кто, как не Рим, первый признал новое государство Адольфа Гитлера? Да, да, господа и братья, этот факт часто замалчивают, но именно Ватикан 20 июня 1933 года заключил с национал-социалистской Германией первый в ее истории международный договор! В этом я вижу указующее знамение божие. В наши трудные времена, когда большевизм все более и более распространяется по лику земли, как никогда нужен прочный союз свастики и Ватикана. Этот союз должен стать оплотом борьбы с безбожием, с коммунизмом. Мы станем тайным костяком всякого движения, которое напишет на своем знамени: «Бог, собственность, антибольшевизм». Мы уповаем, что новая война возродит из пепла знамя свастики и вернет Ватикану его мощь и величие. А пока… пока нам надо заняться уловлением людских сердец.

Я кончаю… Благодарю за одобрение, которое властью, данной мне богом, читаю в ваших сердцах. Я уверен, что наш новый орден, официально получивший наименование «Солдаты креста», выполнит возложенную на него историей задачу. Успех сопутствует уже первым шагам нашего молодого общества. Аббат Гильд, господа, расскажет вам о необыкновенном, божественном открытии, которое попало в руки нашему ордену, — открытии, в котором мы ясно видим милость господа нашего Иисуса Христа!..

В динамике зазвучал надтреснутый, но звучный голос аббата Гильда, чувствовалось, что это опытный проповедник.

— Братья! — заговорил аббат. — Братья! Греховная сущность человека делает его душу ристалищем борьбы со многими искушениями, борьбы с. самим дьяволом и сонмищем бесов. Страшные соблазны мешают нам, служителям церкви, осуществлять наше великое дело. Ради достижения священной цели католическая церковь издавна шла на целый ряд тайных действий. Было замечено, что вера очень сильно укрепляется, если верующему порой кажется, что он видит знамение, видит чудо! Но в наше время, когда над нами летают стальные птицы, когда многие из прихожан знают и видят передачу движущихся изображений на огромные расстояния в своих телевизорах, безбоязненно говорят по телефону, посылают телеграммы, — удивить чудом, придумать чудо необычайно трудно. Если еще так недавно, еще в прошлом столетии, можно было спроектировать на облака изображение святой иконы и тем самым явить чудо народу, то сейчас это вызовет усмешку даже на лице отрока. Увидеть «бога живого», овладеть тайной видений — насущная задача римско-католической церкви. Открытие, о котором нам говорил наш глава, было проверено в моем приходе… Конечно, не все верующие были удовлетворены виденным, но постепенно можно добиться того, чтобы вернулась истинная ревность к религии, чтобы каждый, кто ходит в церковь по привычке, в силу традиции, что особенно характерно для имущих классов, после каждого посещения подвергался бы сильному и направленному воздействию чудесного, воздействию необычному, которое вряд ли способны объяснить рядовые прихожане!.. Те же, кто пожелает узнать истину о причинах некоторых странных явлений, не будут в состоянии заниматься нечестивыми размышлениями непосредственно во время службы.