Падает вверх, стр. 35

ПОКА СУЩЕСТВУЕТ МИР!

Хомяк неожиданно исчез. Скорее всего его отправили в какую-нибудь колонию, но кто-то уверенно заявил, что Хомяк поехал в Одессу продавать кошельки и бумажники, а потом зайцем пролез в трюм заграничного парохода и уехал в Турцию навсегда. С исчезновением атамана наша ребячья жизнь както сразу упростилась. Исчез постоянный страх перед этим ловким и жестоким вором: ведь каждого, кто проявлял самостоятельность, Хомяк «брал на головку», так называлась процедура, когда Хомяк, вцепившись в плечи своей жертвы и отталкиваясь ногами от земли, бил своей остренькой головой прямо в лицо наказуемого.

В школе стали задавать много уроков, отнимавших все утреннее время, и «горка» постепенно отошла на второй план.

Зато развернулись работы над «вечным двигателем». Я привык обращать внимание на всякое длительное движение, внимательно всматривался в любую машину, любой механизм, пытаясь мысленно так «замкнуть цепь», чтобы это движение, смогло бы возникнуть снова и снова. Однажды я заметил, что связка ключей от книжного шкафа как-то поособенному дрожит, если толкнуть один из ключей. Мне показалось, что я что-то такое открыл, и теперь остается ввести еще одну связь, чтобы эти ключи стали бы дрожать постоянно.

В этом был свой расчет. Я чувствовал: все простые пути исчерпаны, сонмище громадных умов, возможно более глубоких, чем ум самого Альфреда Брэма, все еще остававшегося эталоном научного величия, давно уже исследовали все, что лежало на поверхности. Мне оставалось наблюдать и наблюдать. Может быть, что-нибудь такое «покажется», а я возьму и «раскрою» и доведу до конца.

Мои чертежики я никому не показывал, боялся, что меня засмеют. А главное, что вошло с тех пор в мою жизнь навсегда, можно определить, как непрерывное мучительное сомнение в правильности того или иного решения.

И вот свершилось… Передо мной была законченная модель «вечного двигателя». Она была, правда, «еще на бумаге», но я с каждой минутой все больше и больше убеждался: да, это «вечный двигатель», и, конечно, никто и никогда такого не изобретал, это он, мой «вечный двигатель»!

А все началось утром, после того как я узнал на уроке естествознания об опытах с магдебургскими полушариями. Учительница физики — всегда рассеянная, но педагог очень знающий, она родилась и училась в Праге и до сих пор плохо говорила порусски — достала как-.то из школьного шкафа два больших медных полушария с узорными ручками и красивым маленьким краником и предложила откачать воздух из сложенных вместе полушарий. Потом мы всем классом пытались разнять эти полушария, они, казалось, стали одним цельным куском металла, а учительница повернула краник, впустила внутрь воздух, и полушария сразу же разъединились. Давление на каждый сантиметр, оказывается, было равно одному килограмму, целому килограмму!

Я пришел домой, вытащил заветную тетрадку с чертежами «вечных двигателей» и нарисовал магдебургские полушария. «Какая сила, — думал я, — какая огромная сила! На один квадратный метр давит сила в десять тонн… И никто это никак не использовал, по-настоящему не использовал».

— А что, если взять не шар? — громко сказал я и тотчас же испуганно оглянулся. "Да, не шар, — продолжал я уже про себя, — не шар, а большое стальное яйцо, полое внутри, с выкачанным воздухом. Тогда на одну половину, ту, что имеет форму полушария, будет давить сила меньшая, чем на удлиненную, ведь площадь удлиненной половинки будет, конечно, больше… И если поставить такое яйцо на тележку, то его с одной стороны будет толкать, скажем, тонна, а с другой — две, а можно сделать и три! Вообще будет достаточно и одной тонны. А ведь никто не догадался, это я первый, я открыл ВЕЧНЫЙ ДВИГАТЕЛЬ! И недрогнувшей рукой я подписал рисунок: «Вечный двигатель М. Мельникова, открыт им 15 сентября 1933 года в городе Киеве СССР»; после чего была нарисована большая красная звезда. Рисунок имел примерно следующий вид:

Теперь осталось поставить мое яйцо на тележку, тележку на рельсы, замкнутые в кольца, и тележка, эта, несомненно, покатится и будет катиться по рельсам, пока существует воздух, пока существуют законы природы, пока существует мир! Правда, колеса нужно будет смазывать… Ничего, пририсуем масленку, можно использовать такую же, какая у мамы в ящике швейной машины.

Итак, дело было сделано. Законы природы больше не являлись препятствием, они помогали, нужно было только правильно их понять, и можно делать все… Шел месяц за месяцем, а я все не мог решиться показать кому-нибудь свой чертеж. Вдруг я все-таки, все-таки ошибся?.. И я в тысячный раз проводил свое рассуждение: чем больше квадратных сантиметров, тем больше давление, чем больше давление, тем больше сила! Нет, не ошибся… И все начиналось сначала.

А я-то, я-то думал обойтись без законов природы! А они помогают?! И все это открыто мною в шестом классе, а что же я открою в восьмом?!

Я ПРИНИМАЮ ВОЗДУШНЫЙ ПАРАД

День начался необычно. Антону Степановичу кто-то позвонил рано-рано, часов в шесть утра. Уже рассветало, и окно в моей комнате было молочно-белым. Я прислушался к разговору. Это звонили «по делу», потому что Антон Степанович отвечал кому-то короткими фразами, потом речь неожиданно зашла обо мне. Отец так и сказал: «Если разрешите, я захвачу Мишу… Вполне дисциплинированный… Беру на себя… Есть, спасибо».

Потом он заглянул ко мне и тихо сказал: «Миша, быстро, на одной ноге, одевайся, ты слышишь? Чтоб на одной ноге!»

Я быстро оделся и, так как слышал слова Антона Степановича, что я вполне дисциплинирован и что неизвестный мне начальник Антона Степановича об этом поставлен в известность, выполнил приказание дословно, то есть поскакал в столовую на одной ноге.

— Ты что, ушибся? — спросил удивленно Антон Степанович. — Почему ты скачешь, всех перебудишь!

— Но ты же мне сам сказал, чтобы на одной ноге!

Антон Степанович развел руками, тихонько рассмеялся и сказал:

— Есть вещи, которые нельзя понимать буквально. На одной ноге — это значит быстро, скоро… Эх ты, горе-изобретатель, совсем замоторился… Ну вот что, мы сейчас поедем на воздушный парад, ясно? Это военный аэродром, и я специально просил за тебя. Чтоб ты меня там не опозорил, слышишь? Дисциплина чтобы была железная…

Я ответил, что слышу, и мы вышли на улицу, где нас уже ждала большая машина, в которой сидели военные. Они все бывали у нас дома и знали меня. Тем более я удивился, когда один из них, кивнув в мою сторону, спросил:

— Согласовал?

— Так точно, — сухо ответил Антон Степанович, и мы поехали.

Киев спал. Мы понеслись по Крещатику, вскарабкались по Прорезной и вновь понеслись теперь уже по незнакомым мне улицам. Так быстро я еще никогда не ездил и где-то в глубине души пожалел, что столько времени убил на изобретение «вечного двигателя», гораздо лучше было бы изобрести чтонибудь такое стремительное, еще более быстрое, чем автомобиль.

За городом пошли садики с маленькими мазаными хатками под черепицей, потом все чаще и чаще стали попадаться соломенные крыши, потемневшие за зиму, потом пошли поля. Машина свернула в сторону высокого белого здания с квадратной башней, на верху которой развевался какой-то огромный полосатый чулок.

— Это «колбаса», — пояснил мне Антон Степанович. — Указывает направление ветра.

Дома и сады исчезли. Мы ехали по ровному-ровному зеленому полю. Теперь появились ангары, рядом самолеты, много самолетов. Они стояли как игрушечные, а главное — их было так много, что если я и рассказал бы об этом ребятам, мне все равно не поверили бы. Ангары были открыты, теперь было видно, что там внутри стоят самые большие самолеты, а вокруг снуют люди в комбинезонах и фуражках, в кожаных куртках и летных шлемах.

— Стоп, — сказал военный с тремя ромбами. — Приехали.

Мы все вышли на покрытую утренней росой траву и пошли, к высокому зданию, где нас ждали еще какие-то военные.